«Искусство – не привилегия»: интервью с Гаей Арутюнян
Как сделать искусство доступным и увлекательным? Несколько лет назад Гая Арутюнян, вокалистка и музыкант групп «Дети Picasso» и Wattican Punk Ballet, основала познавательно-развлекательный проект «Дерзкий ликбез», который ориентирован на просвещение в регионах. В интервью Армянскому музею она рассказала о своём необычном подходе в вопросе популяризации искусства, и о том, почему «дерзкий» — это не просто слово, а ключ к пониманию прекрасного.
Гая Арутюнян. Фотография из личного архива.
— Гая, расскажите о «Дерзком ликбезе». Когда он возник? И чем он отличается от других образовательных проектов?
— «Дерзкий ликбез» начинался довольно спонтанно, как моё увлечение. Я с 12 лет изучаю историю искусства. Всё началось с графики Леона Бакста и поэзии. Подростком я застала развал СССР, и помню, что мне очень не нравилось всё происходящее вокруг. Спасалась я тогда бегством в дивным мир поэзии Серебряного века. Позже я училась в Московском архитектурном институте, где была сильнейшая кафедра истории искусства и архитектуры.
Леон Бакст. Эскиз к балету «Нарцисс» («Русские сезоны» Сергея Дягилева). 1911. Источник
Леон Бакст. Эскиз к балету «Нарцисс» («Русские сезоны» Сергея Дягилева). 1911. Источник
Леон Бакст. Эскиз к балету «Шахерезада» («Русские сезоны» Сергея Дягилева). 1910. Источник
В 2014 году я начала преподавать вокал и поняла, что мои ученики ничего не знают об искусстве, хотя все они — образованные люди. Я нередко давала им какую-либо ассоциацию во время урока вокала (а музыка — это моя основная профессия), например: «Давайте попробуем извлечь более импрессионистский звук». А меня упорно не понимали и переспрашивали, о чём речь. Тогда я подумала: а, собственно, откуда они должны были узнавать об искусстве? В институтах, если это не специализированные заведения, о нём не говорят. Музеи любят не все: у многих они ассоциируются со строгими смотрителями, да и кому-то они не представляются чем-то увлекательным и актуальным.
Современный бум самообразования коснулся и культуры. Мой опыт преподавания истории искусств показал, что традиционный подход с его сложной терминологией и академическим тоном отталкивает слушателей. Ученики теряют интерес уже минуте на третьей, воспринимая лекцию как монолог специалиста для специалистов. Понимание этой проблемы подтолкнуло меня к изменению методики: я стала рассказывать об искусстве так, будто делюсь историями с друзьями или учениками где-нибудь на кухне, — просто, ярко, красочно, зажигательно. Положительная реакция учеников, пожелавших видеть больше таких рассказов, привела к использованию соцсетей для популяризации материала с тем же принципом лёгкости и доступности, то есть говоря суперпростым языком о суперсложных вещах.
Пару лет я занималась этим в свободное время, часто по ночам и мне даже в голову не приходило, что эту историю можно монетизировать. Моя аудитория мне подсказала. Многие оценили мой контент, как серьёзный и глубокий, и стали писать мне о том, что готовы платить за него. Я тогда подумала: «В смысле — платить? Как? За что?» А в итоге сейчас «Дерзкий ликбез» существует уже 5 лет и обучил 12 тысяч человек! Я стараюсь затрагивать сложные темы, при этом балансируя между лёгкостью подачи и серьёзностью материала. Я считаю, что именно это — удачное сочетание доступности и глубины — главный плюс и сильная сторона моего проекта.
Гая Арутюнян. Фотография из личного архива.
— Название «Дерзкий ликбез» звучит довольно по-бунтарски: это намеренная провокация в самом названии или это касается и структуры преподавания, и Вы пытаетесь что-то развенчать или взломать в традиционном восприятии искусства?
— Я считаю, что изначально нет никакого традиционного восприятия искусства у простых людей. Есть традиционное восприятие искусства у искусствоведов и у художников. Это довольно узкая прослойка общества. И там ничего развенчивать не надо. У них свои рамки и свои полки, на которые они кладут свои знания.
Изначально, когда я делаю опрос, кто участвует в моём проекте, выясняется, что моя аудитория — это и няни, и многодетные мамы, и таксисты, и шахтёры, и маляры, и пенсионеры из всех регионов нашей страны.
Мы часто думаем об искусстве, как о чём-то сакральном, священном. И не позволяем разводить суету вокруг него. А моя концепция такова, что я беру «искусство» и тех, кто его создаёт, и снимаю их с запылённого пьедестала. Ставлю на один уровень со зрителем: «Смотри! Это такой же человек, как и ты! У него тоже были проблемы: разбитое сердце, нищета, болезни». Я стараюсь обратить внимание своей аудитории на то, насколько трагичными, многослойными и интересными были судьбы многих великих художников. Когда творец спускается на ступень вниз, у зрителя появляется возможность подняться на ступень вверх и оказаться с ним лицом к лицу, увидеть его по-настоящему.
Неподготовленному человеку, не насмотренному зрителю нельзя просто взять и сделать «инъекцию» информации о Возрождении, барокко, маньеризме, импрессионизме, постимпрессионизме, экспрессионизме и русском авангарде, не погружая в контекст жизни и личности автора. Искусство, на мой взгляд, неотделимо от художника. Поэтому я соединяю созидателя и созерцателя, помогая последнему понять искусство через призму личного.
— Как Вам удается говорить простым языком о сложных вещах и балансировать между доступностью и глубиной? Приходится ли жертвовать исторической точностью? И бывает ли такое, что Вы допускаете некоторую художественную вольность или грубую интерпретацию ради яркого изложения?
— Мы живём в такое время, когда человеку очень трудно удержать своё внимание на чём-то больше одной минуты. А мой подход к изложению материала — это не просто предоставление фактов и готовых выводов. Я стремлюсь запустить у слушателя собственный мыслительный процесс, вовлекая его в сотрудничество. Это означает, что я не жертвую историческими фактами, но расставляю акценты так, чтобы удерживать внимание и пробуждать интерес. Вместо пассивного восприятия информации, я предлагаю активное участие и стимулирую самостоятельные размышления и дальнейшее изучение темы. Мои короткие видео-лекции, оформленные как мини-сериал, вызывают активный отклик. Многие рассказывают, что после моих лекций идут в музей или покупать книгу, делятся информацией с близкими людьми.
— Какие самые неожиданные или даже шокирующие открытия Вы сами сделали, готовя материалы для «Дерзкого ликбеза»?
— Открытий было немало. Всё чаще появляется новая информация, публикуются неизвестные ранее переписки и дневники, находятся целые картины и утерянные рукописи.
Например, книга Нины Кандинской (жены Василия Кандинского) очень долго не издавалась. А изданная — долго не переводилась на русский. И так далее.
Почти никто из великих художников не писал автобиографий. А вот их жёны или возлюбленные писали воспоминания и дарили миру такое огромное количество фактов, что, читая их, создавалось ощущение абсолютного погружения в жизнь известного человека. У таких изданий, правда, крошечные тиражи, поскольку аудитория невелика: какие-нибудь 1000 экземпляров в 1985 году — и всё. Потому я с удовольствием хожу к букинистам, на книжные развалы. И прыгаю от счастья, когда нахожу какую-нибудь редкость.
Я знаю, что многие из моих зрителей думают, что я основательно готовлюсь к лекциям: читаю материалы в интернете, пишу сценарий… Дело в том, что я уже проделала всю работу, и длилась эта работа не пять лет — а двадцать пять.
Потому если меня какая-либо информация и шокировала, то это произошло не относительно подготовки материала к «Дерзкому ликбезу», а просто в ходе моей жизни.
В своё время меня поразило, насколько русская школа живописи повлияла на мировое искусство XX века. То есть весь экспрессионизм, всё беспредметное искусство не обошлось без влияния русских художников.
Алексей фон Явленский. Шокко в красной шляпе. 1909. Источник
Алексей фон Явленский. Портрет Александра Сахарова. 1909. Источник
Алексей фон Явленский. Шокко в широкополой шляпе. 1910. Источник
Весь немецкий экспрессионизм построен на забытых или неизвестных именах: например, Алексей фон Явленский и его жена Марианна фон Верёвкин.
Марианна фон Верёвкин. Город скорби. 1930-е. Источник
Марианна фон Верёвкин. Аве Мария. 1927. Источник
Марианна фон Верёвкин. Полицейский пост в Вильно. 1909. Источник
Эмигрируя из России в Европу, русские создавали такие комьюнити, которые серьёзно влияли на местную культуру: в Германии, во Франции, в Испании.
Одно из самых удивительных открытий, что молодой, никому ещё неизвестный Пабло Пикассо был настолько впечатлён работами гениального живописца Михаила Врубеля, что подглядел у него манеру — рубленный крупный мазок, который впоследствии лёг в основу кубизма. Мало кто знает, что импресарио Сергей Дягилев вывез лучшие работы уже слепого и больного Врубеля на выставку в Париж. Врубель остался тогда незамеченным всеми, кроме Пикассо.
Михаил Врубель. Девочка на фоне персидского ковра. 1886. Источник
Пабло Пикассо. Студентка. 1919. Источник
А вот, наверное, самый шокирующий инсайт. Изучая русских художников-сказочников, в частности Ивана Билибина, я обнаружила поразительный факт. Художник провёл в Египте пять лет, и в одном из писем он назвал египетскую культуру прабабушкой русской! Это заявление побудило меня к исследованию, которое привело к удивительному открытию: коптские фрески египетских христиан старше раннехристианских русских икон на несколько веков, при этом сходство между ними поразительное. Это сходство, подтверждённое визуальными сравнениями, навело меня на мысль о глубоком влиянии восточной языческой культуры на русское искусство. Дальнейшие исследования в этом направлении принесли для меня множество новых открытий.
— Если бы Вы могли выбрать только одно произведение искусства, чтобы проиллюстрировать всю историю человечества, что бы это было и почему?
— Я вижу в этом вопросе ловушку. Конечно, первое, что приходит в голову — «Сотворение Адама» Микеланджело или «Рождение Венеры» Боттичелли. Но это будет притягиванием за уши. Потому что мы не в XV-XVI веках.
По исторической правде, находясь в XXI веке, мы должны говорить о том, в каком положении искусство находится сегодня и сейчас. И в этом смысле, я должна сказать, что, скорее всего, это будет квадрат Малевича. Самый первый и самый чёрный. Потому что это будет правда. Это то, к чему мы шли тысячи лет: от национальной живописи к точке под названием «Чёрный квадрат». Но сказать, что эта картина иллюстрирует всю нашу историю, мы тоже не имеем права. Этот вопрос подразумевает отсутствие ответа.
— А как лично Вы понимаете «Чёрный квадрат»?
— Здесь важен контекст. Без контекста никакой факт, никакой эпизод не имеют значения. Это то же самое, что рассматривать человека и делать о нём выводы по одной его ресничке.
Что делать художнику, если появилось фотоискусство и ему больше не надо вести протокол реальности? XX век забрал у художника функцию протоколиста. Ему больше нет смысла показывать то, что он видит: фотограф сделает это лучше него. И тогда художник начинает показывать то, что он чувствует. А что он может чувствовать в первой половине XX века?
«Чёрный квадрат» и вообще всё авангардистское искусство — это зеркало мировой истории первой половины XX века. Первая и Вторая мировые войны, гражданские войны, эпидемии, голод, разруха. Апокалипсис, который случился в то время — это исторический факт, а люди почему-то всё время пытаются отделить его от искусства.
Я, признаюсь, сама годами отрицала, что авангардистское искусство — это искусство. Мне казалось, что это профанация и провокация. Но чем больше я погружалась в изучение, тем больше понимала, что была не права, считая эту работу плоской, провокационной, не имеющей отношения к искусству. Это слишком узкий ограниченный взгляд на предмет.
Продолжая разговор об искусстве в XX веке, нужно сказать и о заказчике. Кто им был раньше? Церковь, меценат, частное лицо. Они платили художникам, которые практически не создавали того, что им не позволило бы прокормить семью. Церковь заказывала иконы, фрески, оформления храмов. Частное лицо — портреты: жены, детей, свой собственный. Меценаты, такие как Медичи, Габсбурги, были «министрами культуры», и они более всего повлияли на искусство. Но это отдельная тема для разговора…
Собственно, я к тому, что в XX веке художник «отделился» от заказчика. Он стал независимым. Нищим, конечно, но независимым. И потому обратился к новым форматам.
— Есть ли такие искусствоведы, художники, историки искусства, чьи идеи Вы считаете устаревшими и даже вредными?
— Я не стану называть имён своих коллег. Я их всех уважаю и ценю. Но проблема в этой области существует, и она заключается в том, что искусствоведческое сообщество несколько высокомерно. Я бы не хотела никого обидеть, ведь речь о доступности материала. Чаще всего материал ориентирован на тех, кто в вопросе разбирается. Хочешь быть сопричастным — будь добр понимать терминологию и улавливать связи. А большинство не разбирается... Свою задачу я вижу в том, чтобы «подрастить» слушателя, помочь ему сориентироваться в этом пространстве под названием «История искусств».
Я убеждена, что искусство — это не привилегия. Это то, что делает нас людьми. Цивилизация, теряющая связь с культурой, быстро деградирует. Культура — это развитие. Культура — это вкус. Культура — это то, что ты из себя представляешь: речь, одежда, кругозор, интерьер в твоём доме. Культура — это одновременно то, на что влияешь ты, и то, что влияет на тебя. Таков основной мой посыл в рамках проекта «Дерзкий ликбез».
Беседовала Анна Владиславская