Ваграм Мавян. Лондонский «Англо Арминиэн клаб»

Писатель Ваграм Мавян (1926—1983) — интересный рассказчик, жизнелюбивый и ироничный. Родился в Иерусалиме, окончил Белфастский университет в Ирландии. Часто приезжал в Ереван. В последние годы жизни обосновался в столице Португалии Лиссабоне, где работал секретарём армянского отделения знаменитого фонда Галуста Гюльбенкяна. Публикуем рассказ Ваграма Мавяна «Лондонский „Англо Арминиэн клаб“» о маленьком уголке родины в многомиллионном городе.

Ваграм Мавян. Фото: avproduction.am

ВАГРАМ МАВЯН

ЛОНДОНСКИЙ «АНГЛО АРМИНИЭН КЛАБ»

Я ищу номер 790 на одной из самых длинных улиц Лондона, и потому что начал поиски с обратного конца, с первого номера, должен теперь пройти всю улицу, пока цифры, возрастая с каждым моим шагом, достигнут желанных 790.

Наконец я у цели. Однако под этим номером — обыкновенный магазин. Где же «Англо Арминиэн клаб», из-за которого я потерял столько времени? Может, номер верный, но я ошибся улицей? Ведь дом, перед которым я сейчас стою в растерянности, всего лишь маленькая, неприглядная сапожная мастерская. На дверном стекле замечаю приклеенный клочок бумаги, чуть больше сложенного вдвое свадебного приглашения, на нём напечатано на английском языке — «Англо Арминиэн клаб».

Теперь я в полном недоумении. Впрочем, думаю, кто бы ни был хозяин мастерской, он покажет, где находится клуб, и, отбросив дальнейшие колебания, открываю дверь. Сразу же в нос ударяет затхлый запах старой кожи.

— Я ищу «Англо Арминиэн клаб», — обращаюсь по-английски.

— Вы армянин? — следует вопрос, как только дверь отворилась, и человек среднего роста, лет за пятьдесят, поднявшись на ноги с кучи сваленной обуви, начинает усердно приглашать вовнутрь.

— Входите, пожалуйста, — приветливо говорит он, вытирая руки фартуком, болтающимся на шее.

— Спасибо, спешу, хочу заглянуть на несколько минут в «Клаб».

— Это и есть «Клаб», — несколько задетый, отвечает человек, стараясь придать своим словам убедительность. И настоятельно просит меня сесть. Окинув взглядом комнату, ищу место, куда бы присесть. Он сгребает кучу обуви с одного из ящиков и ногой подталкивает его ко мне. Смотрю кругом: никаких примет, напоминающих знакомую мне обстановку армянских клубов. Единственное украшение на стене — вырванный из какого-то европейского календаря листок с изображением полуголой женщины, прибитый с четырёх концов гвоздями с плоской и круглой шляпкой.

Чтоб скрыть замешательство, пытаюсь что-то расспросить о «Клабе».

В общих чертах полученные сведения выглядят так:

— Я, ваш недостойный слуга, и есть основатель «Клаба». Целью моей было ближе познакомить людей разных национальностей, в частности англичан, с армянским народом.

Постоянных членов, разумеется, нет, но благодаря объявлениям, данным в местных газетах, к нам приходят посетители со всех концов света.

И тут он из-под кипы картона вытаскивает длинную тетрадь, разлинованную в красную полосочку, в какой обычно на Востоке сапожники записывают размеры принятой на заказ обуви, и, разворачивая её передо мной, просит, чтоб и я написал свои впечатления.

Тетрадь почти вся исписана. Тесно липнут одна к другой записи, сделанные разными почерками: от убористо-разборчивого, в котором угадывается скромный учитель чистописания подготовительных классов армянских школ, до каракулей недоучившихся ремесленников, которые, уверен, прежде чем начать писать, долго вертели в руках карандаш; а вот и запись нашедших себе пристанище в Америке армян-беженцев, чьё армянское образование и грамота закончились в те годы, когда они покинули свои сёла, и сегодня они пишут на родном языке с робостью и неуверенностью десятилетнего школьника.

«Похвальны начинания „Англо Арминиэн клаба“ в деле самосохранения нации», — пишет один из попавших на удочку, как и я, посетителей, явно стараясь с честью выйти из щекотливого положения.

«В „Англо Арминиэн клабе“, как в капле воды, отражены судьбы армянского народа. Несмотря на неблагоприятные условия, „Клаб“ стремится поддержать дух армянского народа, честь и слава господину Пасману!» — с воодушевлением восклицает другой.

В каждой строчке сквозит еле скрываемая молчаливая улыбка, которая, по-видимому, играет на лицах пишущих, хотя и не отражается в словах. Серьёзный тон большинства записей явно таит в себе оттенок иронии: не так уж наивны авторы строк! Более непосредственным оказался юноша-армянин из Канады. Попав в Лондон всего лишь на один день и прочтя объявление в местной газете, он потратил много времени на поиски «Клаба» и, найдя его, не сумел, как другие, сдержать усмешки; на одной из страниц сверху со всей откровенностью размашисто написал: «Пришёл, увидел, разочаровался!».

Теперь мой черёд. Пытаюсь разобраться в себе. Я тоже разочарован? Нет. Возмущён? Ни в коем случае. В конце концов, почему не оценить старания человека, пусть даже кажущегося смешным и наивным, если движет им любовь к родине?

Хачатура Есаян. «Биг-Бен. Лондон», 1963. Национальная галерея Армении

— В чём же ещё заключается ваша деятельность? — придавая серьёзность вопросу и тем стараясь польстить ему, спрашиваю я.

— В разном, — сурово отрезает он. — Я, например, — чуть погодя продолжает он, — не любитель так называемой классической музыки, но когда приехал в Лондон Арам Хачатурян, пошёл на его концерт, просидел там в зале три часа. Ты бы видел, какой был большой оркестр! Потом я пошёл за кулисы, сфотографировался с ним, и в следующее же воскресенье снимки раздавал после обедни во дворе церкви. Хачатурян, кстати, заинтересовался «Клабом», и я ему дал немало важных сведений о нём.

— Жаль, — говорю не без усмешки, — что слишком велика эта тетрадь для записей, ты бы мог прихватить её с собой на концерт.

— Это так, но, знаешь, я попытался привезти его самого сюда. Не удалось: у этого человека нет свободной минуты! Кроме того, — продолжал он, — приходят письма из разных армянских колоний. Пишут нуждающиеся семьи, отдельные люди, узнавшие о существовании «Клаба», порой даже просят о материальной помощи. Но как я могу им помочь?

И для большей убедительности, с видом человека, сознающего, что носит на своих плечах тяжесть всей нации, извлекает из коробки со старыми конвертами, клочками бумаги, потрёпанными тетрадями письмо и протягивает мне.

Письмо в несколько строк из Греции адресовано управляющему «Клаба». В нём адресат сначала сообщает о том, что слух о патриотической и благотворительной деятельности этой организации дошёл до самых отдалённых стран, потом просит помочь ему материально во имя нации, во имя Христа, потому что трое детей, теперь уже совершеннолетние и при деле, не хотят помогать своим престарелым родителям.

— И что вы отвечаете? — спрашиваю я, возвращая конверт с синей каймой по краям.

— Разумеется, мои возможности не разрешают помочь людям. Но недавно я обратился к нашим крупным организациям с просьбой ежегодно отпускать мне средства для удовлетворения нужд подобного рода. От двух из них пока нет ответа, а третья прислала отказ, объяснив тем, что моя просьба, к сожалению, не учтена в их бюджетных планах.

Всё это распорядитель «Англо Арминиэн клаба» говорит мне на полном серьёзе.

Настал мой черёд сделать запись. Заполняю полстранички и через гору ботинок, ждущих починки, протягиваю тетрадь Пасману.

— Прочти, пожалуйста, что написал, — просит он меня с довольным видом. И я наперёд знаю, какая блаженная улыбка расцветёт на его лице, когда я завершу чтение.

Исполнив свой долг сполна, подымаюсь, чтоб откланяться. Встаёт и он, словно застигнутый врасплох. Из-под низкой табуретки выползает чёрный кот «Клаба», до того оставшийся незамеченным мной.

— Куда же так сразу? Не пущу, в полдень здесь пообедаем вместе, ты сегодня гость «Клаба».

Напрасно прошу, чтобы не создавал себе лишних хлопот, ведь и без того он обременён заботами. Чувствую, однако, что переубедить не смогу. Кладу обратно на стол свой свёрток.

Он запирает входную дверь, и мы спускаемся в полуподвал магазина, где отгорожена занавеской маленькая кухня. Под краном — груда грязных тарелок, ножи, вилки, здесь и там валяются пустые жестяные коробки. На плите сковорода, с уже почерневшим, не раз использованным маслом, в котором, по-видимому, будет готовиться наш обед.

Сбросив с себя бремя официальных обязанностей, распорядитель «Англо Арминиэн клаба» предстаёт передо мной как простой смертный. Засучив рукава, он лезет в короб за яйцами и, разбивая их о край засаленной сковородки, отправляет круглые, как диск луны, желтки в шипящее из последних сил масло. Теперь он на более короткой ноге со мной и между делом рассказывает о своём, как ему кажется, полном авантюрных приключений прошлом.

В памяти его всё ещё свежи воспоминания о событиях тридцатипятилетней давности, о духовной семинарии, о тех годах, когда он собирался посвятить себя церковному служению. Его прежние однокурсники теперь все епископы. «Что поделаешь, значит — не судьба», — заключает он. А потом, после семинарии, — пошла борьба за кусок хлеба, дальше — война, армия, скитания по разным странам и женитьба в Париже на англичанке, после чего последнее, что осталось от предков, — фамилия Пасманян, постепенно под этим туманным небом укорачивается, укорачивается, пока в конце концов превращается в Пасман.

И вот много лет подряд Пасман отдаёт все силы служению своему народу. Двери его «Клаба» всегда радушно открыты перед соотечественниками, особенно перед представителями других наций, приехавшими из разных стран, которые здесь узнают многое об армянах, начинают любить их и уважать. Пасман работает день и ночь, чинит изношенные ботинки англичанам и всё, что зарабатывает, отдаёт на нужды «национальной пропаганды».

Через час я прощался с Пасманом. Заметно было, что он доволен, несмотря на то, что я оторвал его от работы на несколько часов.

Каким материалом для карикатуры мог бы послужить Пасман со своим «Клабом», горой поношенной обуви и увесистой тетрадью для записей посетителей! Честно говоря, я несколько раз еле сдерживал себя, чтоб не улыбнуться. Но теперь, выйдя на улицу, где над всем вокруг навис густой туман, я почувствовал грусть. Несмотря на большое расстояние, решаю идти пешком, словно хочу ещё острей ощутить в себе светлое и тёплое чувство родины в этом огромном девятимиллионном городе.

Подсчитываю в уме, сколько пар обуви надо будет починить этому армянину, чтобы уплатить за одну строку сообщения в английской газете. Вероятно, сегодня ему придётся работать и ночью, чтобы наверстать потраченное со мной время. Мне неловко за себя, не сумевшего великое увидеть в смешном…

Я это чувствую теперь и, шагая, стараюсь утомить себя, словно пытаюсь загладить свою вину.

Перевод с армянского А. Макинцян

Воспроизводится по изданию: В тёплой тихой долине дома. Проза об Армении / Сост. А. Баяндур. — Москва : Молодая гвардия, 1990.