Русский дипломат и защитник армянского народа: что писал Александр Грибоедов об Армении
Александр Грибоедов – первый крупный представитель русской литературы начала ХIХ века, чья жизнь и даже смерть непосредственным образом связана с Арменией. Действительно, дипломат участвовал не только в подготовке к Эриванскому походу, но и в самих сражениях, вел переговоры, освобождал армянских женщин из персидских гаремов, а также был инициатором переселения армян из Ирана в Россию. 15 января, в день рождения драматурга, редакция Армянского музея Москвы публикует его записи об Армении – полные волнения и восторга.
«Познакомившись сначала с этой древней страной по произведениям античных писателей – Геродота, Страбона, Тацита, Плутарха, по путевым заметкам русских и европейских путешественников, по произведениям Мовсеса Хоренаци и других армянских авторов, он впервые посетил ее в 1819 году, будучи в статусе секретаря русской миссии в Тегеране. Он успел побывать в Эчмиадзине, Матенадаране, осмотреть исторические памятники… Но больше всего его поразил древний Арарат, который, по его собственным словам, сразил его неизъяснимым удивлением и преклонением перед библейским величием», – отмечала преподаватель русского языка и литературы Анаид Григорян.
Владимир Мошков. Портрет Александра Грибоедова, 1827. Из коллекции Государственного литературного музея
Первые впечатления от Армении писатель изложил в письмах и дневниковых записях. Кратко, но взволнованно, Грибоедов обрисовал бедственное положение армянского народа, свое восхищение историческими памятниками и величественной красотой природы.
Из письма А. Грибоедова С. Бегичеву, 4 февраля 1819 г.
Вот другой день пребываем в армянской столице, любезный друг. Худо ли, хорошо ли мы ехали, можешь судить по маршруту, но для верности на каждый переход прикладывай вёрст по пяти, на иной и десять придётся лишних, которые, если не домерены межевщиками, то от того не менее ощутительны для усталых путешественников…
Не стану утомлять тебя описанием последнего нашего перехода до здешнего города; довольно того, что я сам чрезвычайно утомился: не больше и меньше 60‑ти вёрст по глубоким снегам проехали мы в шесть часов, – разумеется, порядочной рысью. Вот действительная служба: сочинение канцелярских бумаг не есть труд, особливо для того, кому письмо сделалось любимым упражнением. Вам, гиперборейцам, невероятно покажется, что есть другие края и на юге, где можно себе отморозить щёки; однако это сбылось на одном из наших людей, и все мы ознобили себе лица. Ещё теперь слышу, как хрупкий снег хрустит под ногами наших лошадей; во всякое другое время быстрая Занги в иных местах застыла, в других медленно пробивается сквозь льды и снега под стены Эривани. Земля здесь гораздо возвышенней Грузии и гораздо жарче; один хребет гор, уже от Тифлиса или ещё прежде, отделился влево, с другим мы расстаёмся, – он уклоняется к западу; всё вместе составляет ту цепь, которую древние называли Тавром. Но здешние равнины скучнее тех скатов и подъёмов, которые мы позади себя оставили, – пустынное однообразие. Не знаю, отчего у меня вчера во всю дорогу не выходил из головы смешной трагический стих:
Du centre des deserts de l’antique Arménie [пер.: Из средины пустынь древней Армении].
Акоп Коджоян. Зима в горах, 1923. Из коллекции Национальной галереи Армении
Въехавши на один пригорок, над мглою, которая носилась по необозримой долине, вдруг предстали перед нами в отдалении две горы, – первая, сюда ближе, необычайной вышины. Ни Стефан-Цминд, ни другие колоссы кавказские не поразили меня такою огромностию; обе вместе завладели большею частию горизонта, – это двухолмный Арарат, в семидесяти верстах от того места, где в первый раз является таким величественным. Ещё накануне синелись верхи его. Кроме воспоминаний, которые трепетом наполняют душу всякого, кто благоговеет перед священными преданиями, один вид этой древней горы сражает неизъяснимым удивлением. Я долго стоял неподвижен; мой златокопыт, по-видимому, не разделял чувств своего седока, двинулся понёсся и мигом погрузил меня с собою во влажную стихию; меня всего обдало сыростию, которая до костей проникает. Основание Арарата исчезло, середина тоже, но самая верхняя часть, как туча, висела над нами до Эривани.
Уже в нескольких верстах, в нескольких саженях от города, догадались мы, что доезжаем до обетованного приюта; туман долго застилал его от наших глаз, наконец, на низком месте, между кустами, влево от дороги, по которой и мы своротили, прояснились две части зданий, одна с другой ничем не соединённые. Мы въехали в пригородок…
…День нашего отъезда из Эривани был пасмурный и ненастный. Щедро осыпанный снегом, я укутался буркою, обвертел себе лицо башлыком, пустил коня наугад и не принимал участия ни в чём, что вокруг меня происходило. Потеря небольшая; сторона, благословенная летом в рассказах и в описаниях, в это время и в эту погоду ничего не представляет изящного. Арарат, по здешней дороге, пять дней сряду в виду у путешественников, но теперь скрылся от нас за снегом, за облаками…
Иван Крамской. Портрет Александра Грибоедова, 1875. Из коллекции Государственной Третьяковской галереи
Грибоедов был в Армении не раз, останавливался в Эривани и в Эчмиадзине. Однако русский классик занимался не только помощью армянскому народу по долгу службы, но и был искренне заинтересован в древней культуре. Писатель даже начал работать над пьесой «Родамист и Зенобия» по материалам из истории Армении и Грузии I века. К сожалению, произведение так и осталось незаконченным: сохранился лишь развернутый план трагедии.
Из дневниковой записи А. Грибоедова, 7 июня 1827 г.
С пригорка вид на обширную и прелестную долину Аракса. Арарат бесподобен. Множество селений. С привала места, сожженые солнцем. Лагерь за версту от деревни Аштарак… Купол Арарата.
Прелестное селение Аштараки, – мост в три яруса на трех арках, под ним река Абарень дробится о камни. Сады, город.
Ерануи Асламазян. Утренний Арарат, 1958. Из коллекции Галереи сестер Асламазян
Гибель Александра Грибоедова в 1829 году обернулась и дипломатическим скандалом, и настоящей трагедией, в том числе для армянского народа. Убитого в посольстве Тегерана дипломата с почестями везли в Тифлис через Армению. Командир Эриванского полка Николай Муравьев вспоминал: «Во всех армянских городах и селах оплакивали его смерть. В Нахичеване духовенство облачилось в ризы. Весь город от мала до велика вышел навстречу Грибоедову и сопровождал гроб, несомый офицерами на руках, до самой площади, где стояла армянская церковь. Около храма густые толпы народа теснились всю ночь. Я еще не видел такой всенародной скорби. Между женщинами слышались громкие рыдания, и они всю ночь не выходили из церкви. Это были армянки, и их участие, конечно, делает честь этому народу».
Подготовлено по материалам: Амирханян М. А.С. Грибоедов и Армения / А.С. Грибоедов: Русская и национальная литературы. Материалы международной научно-практической конференции 26-27 сентября 2015 г.; Сафарян Р. Армения глазами русских литераторов, 2013; noev-kovcheg.ru