Аветик Исаакян. «Отцовский плуг» (Рассказ васпураканца)
Речь идет о тех днях, когда Султан Гамид вооружил курдов, позволив им грабить и убивать армянских крестьян.
Фанос Терлемезян. «Земледелец»
Кровавые орды заполнили горы вокруг нашего и соседних сел. Горстка самоотверженных храбрецов вступила с ними в отчаянный бой.
Проходили дни, а бои продолжались. С раннего утра до позднего вечера до нас доносились ружейные выстрелы. Кто знает, когда это могло кончиться? К курдам присоединялись новые группы, и хотя число наших удальцов тоже росло, но по сравнению с врагом их было слишком мало.
В селах оставались лишь старики, старухи и дети. Молодые женщины сами не воевали, но день и ночь без сна и устали носили воинам еду, ухаживали за ранеными, чистили оружие.
Немощные старики, сидя под стенами церкви, бормотали молитвы и с поникшими головами все думали и думали, а старухи, вытирая сухие глаза, несли заботы по дому.
Нам, детям, тоже было невесело, хотя мы не очень понимали, что происходит и что нас ожидает, но глубокая печаль старших передалась нам. Сидя на плоских кровлях, мы молча наблюдали за сражением, а то играли в войну, разделившись на две группы, и армянская группа всегда выходила победителем.
Одно только меня очень удивляло: мои братья воевали, мать по целым дням проливала слезы, отец же, взяв старый плуг, обтачивал его, чинил, что-то монотонно напевал. Лишь иногда, когда усиливалась стрельба, он поднимал голову, приставлял к глазам ладонь, всматривался в ближайшие горы, где шел бой, потом вытерев с лица пот, все с той же песней продолжал работу.
Мать с досадой сказала отцу:
— Каменное у тебя сердце. Сыновья вступили в смертный бой на горе, все село в трауре, твои товарищи думают о судьбе деревни, а ты, знай, чинишь плуг, да еще — как только душа выносит — песню напеваешь. Спросил бы кто, для кого стараешься? Завтра сюда явится дикий курд, он и тебя убьет, и нас, и плуг заберет.
— Эх, женщина, что ты говоришь? Нас убьют, но плуг-то не убьют? Я строю — не разрушаю. Мир держится на плуге: живы останемся, плуг нам пригодится, а умрем, может, проснется любовь к труду в том, кто унесет его. Еще и меня благословит. Нам неведомо, что к чему в этом мире.
Мать покачала головой и ушла.
1912 г.
Перевод: Дж. Карумян