Амаяк Тер-Абрамянц: "Я умер в Нахичевани"

Писатель, врач Амаяк Тер-Абрамянц

1
Всё произошло неожиданно:  грохот копыт, крики и облако пыли до неба, в котором мелькали лошадиные морды, папахи всадников, чужие друг другу ноги, руки, лица, тени, то знакомые, то незнакомые лица с наполненными бессмысленным ужасом глазами. И никого из своих.

Десятилетний Левон стоял один на сельской улочке. А ведь всего минуту назад они сидели дома на приготовленных для бегства мешках, уже готовые покинуть дом.

И пожилой покорно опустивший плечи отец, и крестящаяся мать с гордым профилем, и два брата, и сестра… И не было только Луйса, жеребца, которого ему подарил отец полгода назад и на котором он проскакал едва ли не все окрестности, забыв о церковно-приходской школе и карающих розгах Тер-Татевоса: то будет в туманном, как сон потом, а сейчас вот это журчанье ручья, тихий хруп пасущегося Луйса, белесое небо с орлом нарезающим круги над невидимой жертвой.
Обнять бы в последний раз, надёжную тёплую шею.

Левон тихо сполз мешка, проскользнул в полуприкрытую дверь, шмыгнул через двор и оказался в сарае, где в прохладе жевал свой корм Луйс и возбуждающе пахло свежим лошадиным потом. Надо торопиться: Левон обнял жеребца за шею, почувствовав, как глаза стали влажными: «Прощай, друг, прощай, ахпер!» Жеребец к слегка повернул к мальчику голову, с нежным карим глазом, обрамлённым белесыми ресницами, и тихо заржал. Мальчик поцеловал его в теплую ноздрю и, разжав руки, бросился вон.
Какого же было его изумление, когда в доме он не обнаружил ни одной души! – ни отца, ни братье, ни матери, ни сестры –будто ветром сдуло: даже мешки, аккуратно прошитые материнской рукой оставались нетронутыми… Никого! Тогда он бросился на улицу и увидел огромное облако пыли: бегство было стремительным и хаотичным. 

Но неожиданно утром, едва забрезжил рассвет и появились солнечные лучи, стало известно, что Андраник со своими войсками преодолел все преграды и с тяжёлыми боями пробился в Нахичеванский уезд и прорвал вражеское кольцо для спасения армян

Уже не раз после ухода русских войск Левон слышал из разговоров взрослых о неизбежном вторжении в Нахичеваньский уезд регулярных турецких войск, которым были готовы помогать в резне окружавшие армянский анклав из 14 деревень соседние азербайджанские сёла. Но несмотря на то, что урожай скорее всего достанется врагу, обычные крестьянские полевые работы не прекращались. Может потому что работа сама по себе хоть как-то отвлекала людей от мрачных мыслей. 
Взрослое население вечерами под чинарой перед церковью озабоченно, но бесплодно обсуждало сложившееся тяжёлое положение. Все ложились спать и вставали с сознанием неизбежности нападения и поголовной резни.
И то и дело приходилось слышать: « Эх, если бы Андраник! Генерал кач Андраник!»

С самой колыбели Левон слышал это почти сказочное имя героя в неравной борьбе с турками, в которой генерал не потерпел ни одного поражения.
Но легендарный Андраник со своей добровольческой конницей находился довольно далеко, в Каракилисе, и едва ли сумеет и успеет пробиться на помощь и местному населению и приходилось возлагать надежды лишь на свои собственные весьма слабые неорганизованные силы. Все ждали сообщений когда и в каком направлении идти, но пребывали в неведении.
Но неожиданно утром, едва забрезжил рассвет и появились солнечные лучи, стало известно, что Андраник со своими войсками преодолел все преграды и с тяжёлыми боями пробился в Нахичеванский уезд и прорвал вражеское кольцо для спасения армян.
2
Пыль на дороге от пройденной конницы и ног бегущих оседала, и Левон обнаружил, что на другой стороне улицы стоит старый учитель Симон в старой городской шляпе и сморит на него светлыми прозрачными глазами. Симон был худ, сутул, в городском потёртом костюме, седые слегка курчавые волосы достигали плеч.
-Бежать тебе надо, Левон! – сказал Симон и не двинулся с места. 
- А вы?- размазал слёзы по щекам мальчик.
-Мне нельзя, - ответил учитель, у меня здесь есть ещё дела.
Он вообще слыл в деревне странным после приезда из Нахичевани, где закончил реальное русское училище. У Симона во дворе в полнолуние ночами мальчишки собравшись нередко и рассматривали ночное светило.
- Варпет, а что там за большое пятно?
-Это, дети, армянское море, - усмехался Симон, закуривая трубку.
-Больше Севана?
- Да.
-И больше Вана?!
- А вода в нём пресная?
- Нет, дети, солёная - от всех армянских слёз… А посреди остров храмом, где хранит святой Маштоц буквы нашего алфавита.

А охранят остров наши великие полководцы –Вардан Мамиконян, Ашот Железный, Тигран Великий и богатырь Гайк.
Мальчишки не раз слышал эту историю от Симона, но она им не надоедала.
- А турки там есть?
- Нет, дети, это счастливые места, где всегда мир и покой, где селяне трудятся, не боясь за свой урожай, поэты сочиняют стихи, художники рисуют море и горы, а музыканты извлекают из дудука новые звуки. И стоят по берегам этого моря двенадцать армянских столиц, как новенькие. А ну посчитаем? – и он начинал загибать пальцы, - Эребуни-Эривань, Тигранокерта.
-Двин, Арташат!! –нетерпеливо подсказывали мальчишки.
- Армавир, Ани-загибал пальцы Симон, и соревнование продолжалось.
-Багаран!
- Ервандашат!
- Ширакаван!
- Карс!
- Вагаршапат!
- Ван, Ани!!
- Уже говорили, говорили!
Симон стоял на улице и не двигался.
Внезапно послышался топот копыт и показался всадник на гнедом жеребце.
- Спасайтесь, - крикнул он, - турки в деревню входят - малый, хватай лошадь за хвост!
Левон вцепился, что было сил, за хвост жеребца и началась бешеная скачка.
3
А Симон повернулся и пошёл между домов к деревенскому кладбищу.
Уже пылали первые дома в дерене, когда Симон присел у двух хачкаров – отец и мать здесь покоились.
Вспомнилась поговорка вдруг: работать в Баку, жить в Тифлисе, умирать Армении.

и усмехнулся: так и его жизненный цикл прошёл. После Нахичевани устроился бухгалтером на фирму Нобеля в Баку, чтобы денег скопить. Баку город восточный, грязный, многонациональный. Нефтяные вышки, потные тела, запах керосина…Суровый город, выбрасывающий слабых.

Когда четыре года прошло и денег показалось достаточно, поехал в Тифлис жениться. Песни, цветы, рестораны! Всё здесь радовалось жизни и умело радоваться! И он влюбился этот город, в природу, влюбился в Карину и был близок к счастью, когда молодой грузинский князь увёз её на фаэтоне в неизвестном направлении, и по всему видно не без её согласия, и не без родительского по спокойной их реакции, явно предпочёвших богатого князя полунищему бухгалтеру.
Так Симон вернулся в родную Нахичевань на радость присмотревшим для него невесту родителям. Устроиться на работу с его знанием русского языка в Нахичевани не предстояло туда.

Кроме того он давал желающим уроки русского языка в церковно-приходской школе и материально не нуждался. Хуже обстояло с женитьбой: было немало приличных невест, но от всех он отказывался: скорее всего, был однолюб. А может быть из-за какого-то внутреннего упрямства перед судьбой подсовывающей ему слишком банальные варианты. Так или иначе, отстаивая свою человеческую самость, проводил он в мир иной сначала отца, потом мать, сестра и брат обзавелись своими семьями и отдалились.
Да, Баку хорош чтобы работать. А две другие такие близкие и такие разные страны.

Грузия, цветущая едва ли не всеми дарами земными, с её радостными песнями, открытостью характеров –будто для радости жизни создана. И Армения с её каменистой суровой землей, требующая от крестьянина напряжения всех сил, пустыня, замкнутость армянского характера и даже некая тяжеловесность? И почему всё же умирать лучше в Армении? Только ли потому что в Армении лучше умеют хоронить покойников, как с усмешкой однажды сказал отец?

Нет, в Армении нет ни одного одинакового хачкара и нет нигде такой обнажённой молитвы как у Нарекаци и печального звука дудука…Армения создала культуру приближенную не к земным прелестям, как в Грузии, а к самой грани человеческого существования…Симон ещё и ещё проводил рукой по цветам, ветвям и птицам на хачкарах родителей.
Ничто не повторяется.
Он слышал конский топот за спиной, кто-то его грубо спрашивал, угрожал, но он не встал и не оглянулся, да и зачем?
Да, мы ближе к Богу! – подумал он, и свистнула сталь.

4
Прошло несколько десятков лет. Левон чудом спасся один из всей семьи, изгнанной из родных мест с запретом новой властью всем армянам возвращения, и погибшей от голода и тифа. Он даже плохо понимал, как это произошло: десятки раз оказывался на краю гибели. Он хотел реже вспоминать годы нищенства, сиротства и бегства на крыше вагона в Россию. Здесь у него появилась откуда-то неуёмная жажда учиться.
А теперь он известный на весь город хирург, прошедший войну до Берлина, у него была двухкомнатная квартира в пятиэтажке, русская жена и десятилетний сын отличник и пионер. О своём детстве он ничего никому не рассказывал; да и к чему было сыну знать о тех ужасах, которые больше не повторятся? Да и к чему было рассказывать о прошлом, , ворошить межнациональную распрю, что грозило обвинением в национализме, едва ли намного мягким чем самое страшное «измена родине», в то время, когда великая партия с трудом перемешивая страну формировала новую нацию советских людей, которым прошлое лишь мешало и было объявлено, что подлинная история начиналась с исторического нуля –семнадцатого года!
Да и сын никогда не спрашивал отца о прошлом: его поглощали приключенческие книги, учёба, уроки музыки на недавно купленном пианино «Беларусь», предстоящее вступление в комсомол… Лишь иногда ночами раздавался страшный утробный вой и стоны. Отца будили.
-Что, что тебе снилось?- спрашивал сын.
-Ничего!- упорно твердил Левон –Ничего.- Из сознания быстро испарялись столбы пыли, оскаленные лошадиные морды, обессмысленные ужасом глаза и ощущение неминуемой гибели.
-Ничего, ничего- повторял отец и снова засыпал.

Светило солнце, операция прошла успешно и Леон Павлович бодро шагал по аллее вдоль проспекта Революции. На углу его пятиэтажки недавно открылся магазин « Галантерея и парфюмерия» – галстуки, запонки, булавки, иголки, одеколоны «Шипр», «Краная Москва», дешёвые духи.

В общем хозяйственная мелочь. Левон зашёл и стал рассматривать витрину перед прилавком. И среди настольных бюстов Ленину, Карлу Марксу, фарфоровых балерин и слоников, матрёшек и копилок в виде кошек и собак Левон вдруг увидел гипсового изящного жеребёнка. Таких изделий наша промышленность ещё не выпускала и это была пробная серия.
Скоро коробочка с жеребёнком оказались в кармане Левона.
Дома он вытащил жеребёнка и поставил на пианино.
Это что? –удивился сын.
- Красивый! –ответил отец.
Сын лишь единственную живую лошадь видел –унылую старую клячу, иногда таскавшую телегу тряпичника, который одаривал мальчишек за старую изношенную одежду, сковородки и всякое барахло серебристыми оловянными кольтами с пистонами.
Кроме того совсем не сочеталось: лошадиные копытца на лаковой поверхности пианино.
-Лучше убери,- посоветовал сын. –Или отдай мне в игрушки.
- Нет, пусть стоит –отец стал переодеваться в домашнее.
- А это зачем? –прошла вернувшаяся из продуктового магазина жена. –Может на книжный шкаф лучше переставить?
-Луйс будет здесь,- ответил Левон.

Амаяк Тер-Абрамянц