"Игдыр - откуда пошло твое имя?" Ко дню рождения художника Эдуарда Исабекяна

Народный художник Армении Эдуард Амаякович Исабекян. фото avproduction.am

Это сегодня в Игдыре, когда-то в средневековом армянском Цолакерте, по Карсскому договору отошедшем в Турции, есть монумент в память о турках, которые были «убиты армянами во время Первой войны».

В 1920 году Турция захватила и аннексировала Игдыр, а армяне, составлявшие большую часть населения города, были вырезаны или изгнаны. Но за 6 лет до этого зверства в этом городе у горы Арарат родился прославленный армянский художник Эдуард Амаякович Исабекян.

Своё последнее живописное полотно художник посвятил Игдиру и игдирцам, но большая сложная картина так и осталась неоконченной из-за ухудшения зрения. Но книга о городе детства все-таки состоялась.

Отец, Амаяк, занимался земледелием и торговлей, мать, Сатеник, была домохозяйкой. В 1918 году семья Исабекянов эмигрирует и после двухмесячного проживания в Эчмиадзине переезжает в Ереван на постоянное местожительство.

Эдуард Исабекян - прославленный уроженец Игдыра, армянского Цолакерта. Здесь его имя в одном ряду с беллетристом, общественным деятелем Аветисом Агароняном, народным артистом СССР Арутюном Акопяном, политическим и военным деятелям Драстаматом Канояном, актрисой Верджалуйс Мириджанян. 

Мастер прожил 92 года. С 2005 Эдуард Амаякович жил в Аштараке, где умер в 2007 году.

В 13 лет он поступил в ереванский техникум «Гегард», где преподавали Седрак Аракелян, Ваграм Гайфеджян, ученица Кузьмы Петрова-Водкина Гоар Ферманян. Именно Гоар Исабкян обязан тем, что стал не только живописцем, но и графиком.

С начала 1950-х годов внимание Исабекяна привлекает армянский народный эпос «Давид Сасунский»

В 1935-1941 годах молодой художник продолжил обучение в Художественной академии Тбилиси. Первые два года на отделении графики, после чего перешёл на живописное отделение, где его руководителем стал Коте Гзелишвили. Дипломной работой была картина “Восстание батумских рабочих 1903 года”. Но прославился он прежде всего полотнами “Аварайрская битва”, “Ответ Езигерду”, “Восстание Ахпатских крестьян в 1903”, “Утро старика”, “Горная пахота”, “Беспокойные кони”, портретами Акселя Бакунца, Хачатура Абовяна, Аветика Исаакяна, Саят-Нова, Дереника Демирчяна.

Как и Ерванд Кочар, Исабекян долгие годы вёл дневник, фиксируя художественную жизнь и собственные мысли.

Художник в своей мастерской. фото http://avproduction.am

В день рождения художника и писателя Эдуарда Исабекяна Армянский музей Москвы предлагает вам ознакомиться со страницами его воспоминаний, вошедших в книгу «Игдыр» в переводе Гоар Гарибян.

Города, как и люди, однажды рождаются, проживают свою жизнь, стареют и когда-то умирают.

В очень старые времена городов было совсем немного. Когда Армавир, Двин или тот же Ани были городами, многих ныне известных городов и в помине не было, скажем, Нью-Йорку или Ростову еще только предстояло родиться на свет. Единственный вечный город, доживший до наших дней, это Рим. Других можно назвать долгожителями: Париж, Лондон, Мадрид…Таких много, всех не перечислить – они живут себе, дряхлеют, но живут. Бывает, долго живут и мертвые города. Ты, родной мой Игдыр, никогда и не был городом, где там дряхлеть или умирать…Ты только собирался стать им, а вернее, старался сделать себя городом. Не получилось. И не в камне или других строительных материалах дело. Рядом были каменоломни Аревага – бери сколько душе угодно! И нет в том вины ни твоей, ни твоих жителей – вам просто не дали стать городом. Тебя, словно человека, совершившего тяжкое преступление, подвели к недостроенной стене твоего дома и…прикончили. Даже судить не стали, чтобы определить, под какую статью, под какой параграф подвести твое «преступление», как это принято делать в цивилизованных странах, где только так и решают, расстрелять тебя или повесить. Тебя «убрали» без суда и следствия, точно так, как в твоем городе убирали, говоря словами одного из знаменитых твоих горожан – «заводчика» Власа, «всякую мразь» – армянофобов приставов и губернаторов.

Игдыр турецкий. 

Но ты ведь и в самом деле не был ни в чем виноват… Единственное твое преступление, твоя единственная вина состояла в том, что под земляными крышами твоих домов жили… армяне, как в тысячах других похожих на тебя городов и селений, где их точно так же, не утруждая себя доказательством вины, просто ставили к стенке. Говорят, вместе легче умирать. Надо думать, умирающих о том не спрашивали. Так утешают себя те, кто остался жить. Если можно это считать утешением… Но кто спросил об этом живших когда-то в Ани или Двине, тех людей, что были бы сейчас, доведись им выжить, жителями «вечных» городов, кто их спросил, «легче» ли было умирать вместе? 

– Что за чушь – «легче умирать»! – сказал бы тот же заводчик Влас и наверняка прибавил бы: – И в честь чего? Ради чего?! И как в воду бы глядел.

Твое существование так этим «Ради чего?» и закончилось. Только Власа к стенке его мукомольни не поставили, и никого не поставили – не смогли. А Влас, покидая Игдыр, пожалел, не стал рушить, не сжег ни свою мукомольню, ни лимонадный завод, только и сказал, недоумевая, с горечью:

– Зачем же я строил? Ради чего? Чтоб порушить?…Только и знаем строим да ломаем, строим – ломае… Ради чего?… А ты, любимый мой Игдыр, не мог уйти с нами, не смогли мы тебя унести с собой на ту сторону Араза, на тот наш бере…Ты остался, чтоб стать географической точкой на карте, тем самым «мертвым заживо» городом, который всегда будет напоминать своим бывшим горожанам о том, что был, существовал под сенью Масиса цветущий центр некогда «богатого школами» гавара – губернии Сурб Мари (Сурмари, Сурмали), имя которому Игдыр…

Игдыр… Откуда пошло твое имя? Какой скрытый смысл таится в пяти этих буквах? Никто никогда не задавался этим вопросом, не пытался его разгадать…А ведь ты родил немало «ученых умов», даже больше, чем нужно для тебя – захолустного городка, каких не счесть в бескрайних владениях русского царя. А мы, армяне, как известно, непонятных слов не любим. Всякое слово ли, имя ли, когда-то кем-то придумано и непременно должно иметь свое толкование, как, к примеру, Агавнадзор, Бжни или Нахичеван, Степанаван…Твое имя в пять букв вроде и не из языка урартов, но ни в словарях, ни в энциклопедиях, созданных учеными мужами, его нет. Нету, родной мой Игдыр. С другой стороны, ничего удивительного в нем тоже нет: обыкновенное название города и местности, топоним, каких тысячи, с той лишь разницей, что за последние шесть-семь десятилетий и шесть-семь раз никем не упоминался. А ведь ты совсем близко, родной мой, ближе, чем тот же Агавнадзор или Нахичеван, – всего в часе езды от Еревана, если ехать на «Жигулях» – этом, с позволения сказать, автомобиле, скажем, от коньячного завода «Арарат» в направлении моста Маргары, по которому мы ушли однажды, бросив на другом берегу Араза тебя – ошеломленного, поникшего…

От моста до тебя рукой подать – каких-то 12-15 километров, но их не одолеть: колючая проволока в три ряда, граница и Араз отделяют нас, живущих по эту сторону, – от тебя и твоих теперешних жителей. Но даже если бы не эти километры, добраться до тебя на «Жигулях» невозможно…Ты близок, но только для аистов, а я, родной мой, не аист – скорее пес на привязи…И даже эта близость не помогла сохранить тебя в памяти, чтобы хоть кто-то когда-нибудь вспомнил твое имя… Забыли тебя, ох как забыли, будто и не было никогда Игдыра на свете. Да и кому было вспоминать!

 Пройдет еще немного, и тех, кто родился под твоими земляными кровлями, можно будет по пальцам пересчитать, еще немного и навсегда умолкнут голоса рожденных на твоей земле. Для тех же, кто родился под жестяными крышами Еревана, ты всего лишь географическое название размером с булавочную головку – по ту сторону Араза… Но ведь ты был. «И есть!» – шепчешь ты мне сейчас на ухо. Ты был, и ты есть, и не важно, какая собака дрыхнет сегодня на твоей земле. Главное – помнить о неопровержимом факте твоего существования в долине, что зовется Араратской, в богатом и плодородном гаваре Сурмалу, столицей которого тебе довелось быть. Не забывать о временах, когда пять букв твоего имени были у всех на устах, употребительней, чем жвачка…Однако забыли тебя, ох как забыли, любимый мой Игды… Будто и не было тебя, как того села Акори, что однажды сгинуло, исчезло в бездне ущелья Масиса…

– Лучше было и мне исчезнуть, чем знать, что меня вот так забыл…

Да не просто забыли…

Одно дело подзабыть, совсем другое – предать забвению. Мы, рожденные на твоей земле, не имели права забыть тебя, и если бы моя собака Занги могла тебе ответить, она сказала бы, что люди от собак тем и отличаются, что помнят, где родились…

– Все Занги Игдыра и их сородичи остались без хозяев, забыв о еде и воде, высунув языки, они бежали за вами до моста Маргары и назад уже не вернулис…

– Собака не кошка, родной, из немытых рук есть не станет. Что случилось – случилось с нами, ты же был и будешь всегда – хоть с горошину, хоть с булавочную головку. Но не тем, «прежним Игдыром». И ни чести быть центром Сурмалинского гавара не удостоишься, ни бельмом на глазу для городских властей и губернатора Эриванской губернии не станешь. И, верно, доведись им чудом дожить до наших дней, вот уж повеселились бы, порадовались они твоей теперешней участи: очень уж не по сердцу им были те, кто жил на твоей земле, кто делал тебя столицей гавара. Но твоим жителям было наплевать, нравится им это или нет. И не помогли никакие ухищрения – сколько ни назначали турецких и курдских приставов и есаулов, чтоб «вразумить» твоих горожан. Больше того, игдырцы нашли способ избавляться от них «своими силами». Хотя и не переставали удивляться: зачем понадобилось христианской державе срывать- переселять их с обжитых мест – только чтобы взамен персидских «кызылбашей»  поставить править ими курдских и турецких приставов и есаулов? Не все ли равно, кто будет грабить армянина и осквернять его хлеб? Разве к лицу великой христианской державе такая неправедная затея?

аже самые умные из твоих горожан не могли взять это в толк и, грустно качая головой, выдыхали облачко горького дыма и с досадой причмокивали, бормоча себе под нос: «Ради чего?.. Зачем нас сюда тащили?.. Зачем мы притащились?», и, плюнув в сторону, тоскливо добавляли: «эх, мать того, кто тебя христианином назовёт…» И подкрепляли плевок крепкой тирадой, на чем свет кляня и губернатора, и «ихнего» царя… «Ради чего?!» С этого горького вопроса и началась их новая жизнь, недоумевающая и протестующая. – И места-то какие выбрали!.. Солончаки, репей да колючки и топи, заросшие камышом. Да и как было не плеваться: они-то знали, что оставили, придя сюд… Сам, небось, помнишь, питьевой воды и той не было – пили воду из Араза, которая в разное время года имела иной цвет и даже густоту… Молчишь? наверное, нечего возразить на вопрос, почему остались на твоей земле и не пошли дальше, скажем, в Бюракан, Гарни, Котайк… Никто теперь тебе на этот вопрос ответа не даст.

Кто мог бы ответить, так это пришедшие сюда первыми Исабек, Канан, дед Енока, Нарндженц Енок – но кто скажет, сколько раз с тех пор зеленела и высыхала трава на их могилах? Без счета. И имени твоего они менять не стали. Хотя и могли, право имели: в обычае было добавлять что-нибудь к старому названию. Приписали бы к твоему имени «Нор» («Новый»), и вышло бы что-то вроде «Нового Салмаста», «Нового Маку», «Нового Хоя… Но нет, не стали. Нравилось, наверное: коротко, ёмко, и внушительно – Игдыр! Да и долго раздумывать времени не было. К тому же они знали, что ты немолод и старое подновлять – выйдет вроде заплатки, а твои новые горожане к заплатам не привыкли. Среди них были ученые мужи – Мелик Вртанес, Гарегин- ага, «заводчик» Влас, Канаенц Мартирос, Одабашенц Ерванд и много других, они знали твою историю, твою седину. Знали, что в своё время ты был крепким, богатым селом в Араратском гаваре Чакатк, имел даже оборонительную крепость, как свидетельствовал некий путешествующий испанец, еще в 1403 году проезжавший через местность с названием Сурмари и заночевавший в замке её владелицы, гостеприимной вдовствующей княгини, которая платила дань Ленк- Тимуру.

Но у нас есть основания предполагать, что имя твое, родной мой, имеет более давнюю историю, чем та, что помнишь ты или тот испанец и уж тем более – твои новые горожане, какими бы образованными ни были. Новые жители, сделавшие тебя городом, сумели придать твоему имени новый, вполне понятный смысл и вдохнуть в него новое содержание, смогли сделать тебя центром губернии и объектом неослабного внимания губернатора, равно как загадкой и головной болью для местных властей. Откуда только взялся этот незваный народ, который явился на эти земли, взял власть над местным сбродом и, как лишайник, прилепился к твоему боку! Этот пришлый народ – садоводы, земледельцы из армянских губерний Гер и Загреванд* – родил Мхитара Гераци, Раффи, Чаренца, других выдающихся людей. Они оставили райские сады Хоя, Салмаста, Маку. Что же в тебе так привлекло их? Чем так пленил ты этих чужаков с большими грустными глазами, знавших достаток и изобилие, что они обеими ногами вросли в твою просоленную насквозь землю да так на ней и остались? И остались. Может, поверили деду «Клав» Саргиса, который сказал: – Сюда бы воду – здесь виноградная лоза с мою ногу толщиной уродится… (А уж ноги у деда, да и у самого «Клав» Саргиса, были такой толщины, что у сапожников Игдыра не нашлось колодок, («калодка») чтоб сшить чакмы для этих богатырей). Ну, Араз был рядом, и не такие они безголовые и безрукие, как твои прежние жители. Соорудили отвод, подвели воду… Эти переселенцы, что до Мхитара Гераци, что после – были влюбленные в землю потомственные земледельцы и искусные ремесленники: каменщики и гончары, кузнецы, ювелиры и портные, – словом, люди, знавшие цену времени, и с самого первого дня они стали считать себя хозяевами Игдыра. Вели себя совсем не как изгнанники - гахтаканы… И так приросли к твоей земле, что казалось, на ней родились… Застроили и засадили цветущими сказочными садами заросшие колючками бросовые, неухоженные земли Араратской долины. Забродили тёмные, густые вина в новеньких карасах, в чугунках плавали в рассоле кохак* и тарех – знаменитая ванская сельдь. И выложили камнем тониры, и к небу взметнулся благоухающий хлебом дым, благоухающий хлебным духом… И, как истинные приверженцы, не забыли о храме – незамедлительно возвели церковь из необожженного кирпича и под вечерний звон колоколов сели за стол, надломили свежий хлеб и запили его… Кто-то – божественной водой «сорока 9 ключей и родников» Бюракана, Гарни, Крбулаха, которую подавали им, неся тонкогорлый кувшин на нежном плече, их красавицы-невестки и юные дочери…

А те, кто остался на твоей земле, любимый мой Игдыр, пили из ручьев Араза воду, что меняла цвет по временам года и становилась прозрачной, только отстоявшись в каменных чашах, которые наполняли с ночи. Но они остались, вынесли и жажду, и жару, и лихорадку, и палящий зной. Все они были хозяева своего слова, решили остаться – и всё тут! Игдыр… Послушай, Игдыр, мне ли писать о тебе, когда столько «умников» было у тебя!.. Как с гордостью любил повторять в своих проповедях Тер Месроп, приходский священник Игдыр-мавы: «Игдыр должен гордиться своими «учеными умами». То есть не портным, мастером-устабаши Аветисом, который шил такие чухи и черкески, что к нему за ними за сто вёрст из самого Тифлиса, из Гянджи приезжали. Не «заводчиком» Власом, чей лимонад частенько требовал к столу сам губернатор Еревана и, рыгая и крякая после каждого стакана, объяснял гостям, кто такой Влас. И не множеством других славных имен… Ты должен был гордиться своими «учеными умами»…. Но отчего же эти ученые умы так быстро забыли тебя, из головы выбросили и словно языки проглотили, а ведь было время, когда имя твое, как жвачка, было у всех на языке. Благо бы другие забыли, те, что знать не знали – есть ты, нет тебя. Но твои сыновья, хваленые «умники»! Как могли они приравнять тебя к своим брошенным могилам?.. Были же и другие беженцы – нет чтобы с них пример брать: какой они шум поднимали, как «накаляли страсти» перечислением своих потерь, походя приумножая их, чтоб не одни они, но и другие знали и помнили… А мне ты кажешься сном, виденным в детстве, и я про тебя больше слышал, чем видел, но отчего мне не забыть тебя, Игдыр? Почему ты не рассеешься, как сон, почему горьким дымом тлеешь во мне, как сырое полено? Как старая рана ты живешь в моей душе и жжешь ее медленным огнём, причиняя боль. Что же случилось? Почему тебя так бесславно похоронили и «замолчали»?! Почему и ты не родил поэта, пускай немного не от мира сего, чтобы он, как другие, устроившись на ветке платана, щебетал в ереванских скверах о твоих гладкоствольных тополях, твоем оранжево-багряном солнце, об огромных, ростом с дерево, кустах шиповника, раскинувших ветки в изножье Масиса. О твоих искусных садовниках, в чьих карасах зрело терпкое вино из темных сортов 10 винограда. О твоих храбрецах, от одного имени которых турок и курдов трясло и они, как ползучие гады, в ужасе прятались в свои норы… Осталась от тебя только песня, которую народные певцы – сазандары надрывно поют каждый раз, когда какой-либо старый игдырец, сурмалинец, покидает этот мир, расставшись с надеждой увидеть тебя: «Аман, аман, Сурмалу…» Эту песню ты, любимый мой Игдыр, никогда не слышал, её стали петь много позже. Какой из твоих ашугов, измученный болью незаживающих ран, придумал её? Когда придумал, «змея уже обвила твою судьбу»…

Арарат со стороны Игдыра фото static.panoramio.com