Елена Шуваева-Петросян: Пока не знаю
ПОКА НЕ ЗНАЮ…
Ночи в Ереване всегда особенные. Центр города будто бы погружен заботливой рукой в чашу искусной работы, а звёзды близко-близко, что душа готова оторваться и взлететь в эту манящую неизвестность. И откуда Труфь знает, отчего ей в тот вечер не гулялось по ночному центру. Не гулялось и всё… Она направилась в один из старейших районов Еревана Конд, который, не сдавая своих позиций и не уступая новой цивилизации, возвышался над центром, обнажая свои исторические слои перед воинственно наступавшими высотками – вот глинобитная лачужка, над ней деревянный домик с дверью в нынешнее небытие, над ним еще дом, более добротный, а сверху каменный домище…
Вообще-то её Леной зовут, но русская подруга в некоторой тоске по родине сократила её фамилию Труфанова до Труфь, и я часто приветствовала ее почти по-есениски: «Гой ты, Труфь, моя родная!» И шла она в этот опасный своей цыганской частью Конд не одна. С ней была Собака. Огромная кудрявая детина, которую она периодически трепала за ухом – вполне человеческим, потому что Собака была человеком и звали её вообще-то Еро. Просто Ленка считала, что назвать кого-то собакой – это высший жест её доверия к этому человеку. И она доверяла Еро.
Конд спал мертвецким сном. Узкие улочки между старыми домишками, как нехоженые тропки, уводили эту странную пару вглубь района. И во всем чувствовался дух старого и уходящего Еревана. А вот когда-то по этим же улицам прогуливался в негодовании царь-батюшка Николай Второй, который остановился на три дня в каком-то из этих домиков («Интересно, сохранился ли этот дом?» - подумала Ленка.), но так и не увидел библейского Арарата. Эта гора имеет свой гордый нрав и не всем показывает своё величие, а если уж показала, то никогда уже не отпустит. Как это случилось с Мандельштамом, Брюсовым, Битовым… Ленка и Еро молчали тем молчанием, в котором все сказано. И, наверно, из их шагов можно было бы сложить музыку: шырык-шырык - резиновое Ленкино и цок-цок - поливинилхлоридовое Ерово.
Обойдя весь лабиринт Конда, они отказались от выхода - просто сели на скрипучую скамейку, которая каждым своим вздохом выдавала историю. Одноглазый дом – владелец скамейки – молчаливо принял незваных гостей. Через некоторое время их зрение выцепило из рассеивающейся темноты одинокий силуэт. Это была старуха. Она склонилась над нардами. Седая, простоволосая, она, будто бы зороастрийский жрец Ормазд, древний и премудрый, усилием мысли творила мир, подбрасывая зары и передвигая шашки. Играла сама с собой. Молча и сосредоточенно. Труфь с Собакой переместились поближе к старухе. Она осталась равнодушной к их присутствию. Казалось, что это таинство было бесконечным. И уже совсем рассвело. Еро, нарушив тишину, осторожно спросил: «А кто выигрывает-то?» Старуха, не шевелясь, будто боялась стряхнуть с себя вековую пыль, подняла на него свои чёрные глаза (прекрасные глаза – это единственное, что осталось у неё) и проскрипела: «Пока не знаю…»
Конд возвращался к жизни. Редкие кондовцы уже спускались в город на работу. Сколько нужно ещё прожить Еро и Ленке, чтобы тоже сказать: «Пока не знаю!»