Гоар Рштуни, Клад в запретной земле

Мартун ворочался, никак не мог заснуть. А завтра рано вставать. "Нисан" ровно в семь утра выйдет в путь. 
– Господи, дай мне удачи, господи! – бормотал Мартун в надежде выспаться и оторваться от тяжёлых тревожных мыслей…
Старый дом Мартунова отца нёс в себе дыхание нескольких поколений, живших в том доме. "Турки майла" – назывался этот околоток в самом сердце старого Еревана, осколочек  города, когда-то армянского, потом персидского, потом русского, ну, и советского… и всегда тут жили турки вперемешку с армянами, и никогда не ссорились, за них поссорились бы  их господа, но и они давно не ссорились… Наверное, не очень сильные были, ослабели… 

Дома были толстостенные, с арочными окнами, сработанные на века... Тоже вопрос, кто строил, но когда-то это уже стало не столь важно. Жил тут ещё прадед Мартуна, вместе с согнанными, как и он, со своего сада, двора, дома. Кто согнал? И это стало уже не так важно… Кто согнал, давно на том свете жарится, уж в этом был дед уверен, просто, поминая виновника, не знал, куда смотреть: налево– на юг, или направо– на север, поэтому он смотрел вверх и мысленно чертыхался… 

Дед был малословен, суров, внуков любил, но не баловал, нечем было баловать, разве в этих домах жили богатые? То, что Мартун закончил медицинский институт, было для околотка чудом. Внук всё собирался выехать оттуда, но держало детство, прекрасные соседи, тутовое дерево во дворе, мангал у прокопчённой стены… Да всё держало! 
Но вот однажды небо разверзлось над всеми домочадцами: дед собрался помирать, так и объявил, чтоб не сомневались, а то всё кряхтел да скрипел, 90 лет не шутка, попробуй доживи…
Мартун пришёл с работы, как всегда, спросил, как дед, поел, и собрался во двор под единственное дерево, с нарды подмышкой. Но не успел, Мариам позвала, и глазами показывает, плохо дело, "позвал, говорит: 
– Скоро помру, Гаяне джан, знаю, что говорю". 
Но дело-то обернулось как раз совсем по-другому!
– Мартик, садись и слушай. Бумагу и карандаш возьми, и слушай. Слышал? Соседа внук на Нисане стал людей в Турцию возить, вот в нарды играешь, ни разу не спросил, по каким городам едет!
Свой "Нисан" сосед Хчо ставил у ворот, чтобы «прямо перед глазами».
– Как не спросил, ай пап, я один раз спросил, он всегда одинаково ездит.
– Ни разу не спросил, может ли свернуть на Карагышлаг. 
– Не может, спрашивал, один раз спросил.
– И что сказал?
– Сказал – лишат лицензии. 
– Мать их, – зашёлся в кашле дед,– а нельзя сойти, пешком пойти куда надо, а назад поедет - подберёт?
Мартун озадаченно посмотрел на деда. И словно в первый раз увидел, какой он старый и худой. Отец Мартуна давно умер, мать тоже, и жил Мартун с семьёй и дедом, тот никогда не докучал ничем, и вдруг его заинтересовал маршрут «Нисана»!
– А ты куда, туда надумал?
– Мне поздно, не доберусь,– мрачно признался дед. А вот тут,– огорошил он,– кое-что есть, так что собирайся в путь, пока я жив.
Дед дрожащей рукой нарисовал дом, потом двор, потом дорогу, потом его карандаш уткнулся в точку между домом и линией забора и дед посмотрел в окно.
– Тут отец всё и зарыл. Гюлизар, сестра моя, с матерью видели, и золотые монеты, Николаевские, и её украшения, и матери, со свадьбы…–  и умолк, то ли от многолетнего чувства потери, то ли наслаждаясь произведённым впечатлением.
У Мартуна и вправду отвисла челюсть. Он вытаращился на деда, проверил деду лоб, потом свой. 
– Дед, а что же ты столько лет молчал? Скоро 100-летие геноцида отмечать будем… 
– Не знаю, Мартик джан. Сосед, этот Хчо, разбередил мне душу своими поездками. Как ни спрошу, в Турцию, говорит, съездил, как ни гляну – живой возвратился… Сердце кровью обливается, от зависти, может, думаю – как же он с ними разговаривает? В наши глаза как они смотрят? Вот и подумал, нарисую тебе, может, откопаешь… деревню-то всю сожгли, никто там жить не будет… 
– Дед, да они все когда родились и родили ещё! Не помнят ничего! Даже, может и знать не знают! 
– Хотя кто знает, если опять позовут резать…,–  невесело подумал Мартун.

На следующий день Мартик в задумчивости зашёл в библиотеку Академии, заказал карту Турции и долго изучал её. Дал отксерить, и дед, блуждая карандашом по ксероксу, уверенно отметил свою деревню. 
– Вот! А рядом –  кладбище, потом дорога. Вот она!
– Глубоко закопал?– всё ещё не веря, спросил Мартун.
– Глубоко. 
– Ты-то как помнишь? При советах родился.
– Мне отец рисовал, всё подробно объяснил… Там в землю глубоко дышло врыто, железное, скотину, говорит, привязывали… а рядом огромный валун, прямо у дороги, отец даже нарисовал… В 1895 отец родился, в 1918 сюда попал, в 25-ом я родился, в войну не взяли, хромой, сам знаешь,– прикрыв веки, перечислял дед основные вехи своего существования,– но хотели взять, правда, уже немец назад пошёл. Да я слишком хромал, вот отец вместо меня тоже пошёл. И ночью мне всё нарисовал, объяснил, в ухо шепнул, что может, Гитлер придёт, турков всё-таки прижмёт обратно, а нет, так этот всё равно подохнет… Слава Богу, в плен не попал, живым до Берлина дошёл, и в 49-ом нас не тронули. В нашей майле никого не взяли… может, никто не стучал …

Всех, кто с прадедом ступил за Аракс, разметало по всей стране, кого в Магадан ещё до войны, кто бесследно сгинул, а кто сам растворился в России, в Ереване мало остались, несколько семей из односельчан в Армавире осели, дед всегда жаловался на одиночество и тосковал по родным. 
Мартун разглядывал листок, сверял с картой, ему показалось, что в ушах зазвенели золотые Николаевские монеты, и вдруг он спросил, совсем как милица какой-то:
– Откуда у вас золото?
– Кхе, золото не у всех было, да вот прадед твой оружием торговал, в Тифлисе у русских солдат покупал, тайно привозил, туда виноград, вино, а оттуда оружие, армяне постепенно стали понимать, что без оружия никуда. Гнчаки, говорит, или нет, дашнаки… Путаю я их…
– Дед, мне надо турецкий учить. Тут в университете доцент есть, у меня лечился, говорил, очень лёгкий язык, половину слов я понимал в словаре…
– Ты английский выучил, тебе не пригодился, всё равно армян лечишь, зачем турецкий учить, их не осталось у нас. Хотя… учи, Хчо говорит, ничего они не знают, втолковывать надо, язык знать. Собачий язык, но мудрый. Но там курды живут больше, отец рассказывал, турков мало.
– Всё равно поймут…

Прошло полгода, Мартун уже сносно объяснялся по-турецки, два раза проехался с Хчо туда, в эту ненавистную Турцию, мрачно оглядывая унылые, пустые, но совершенно одинаковые земли, что в Октемберяне, что там. Смешанные чувства. Глаза видят, что наша земля, родная, даже травинки одинаковые. Сердце тоже щемит, своя же… А голова знает, что уже турецкая земля, и верить отказывается… 
В Игдыр их не пустили, сказали, опасно, тут много понаехавших из советских азербайджанцев, промчались, больше по Вану возили, всё аккуратно, по часам. С дороги село было видно, прав был прадед, казалось, рукой подать. 
В третий раз на обратном случилось неожиданное. Со стороны придорожных кустов выскочило что-то огромное и налетело на машину, грохнуло, отскочило и бросилось обратно. «Нисан» вздрогнул и остановился. Хчо оглядел машину и чуть не заплакал. Верх помят, проломлен, а поодаль мечется бык на цепи с оторванным железным колом. Пассажиры растерянно оглядывались, надвигались сумерки, на дороге никого нет… Но такое случается только в кино. Налетели две машины, усмирили свободолюбивого быка, оттащили машину на обочину, и повезли всех, кто был в "Нисане"… как потом оказалось, прямо в Карахышлах. Мартун пытался что-то спросить, от волнения забыл все турецкие слова. Наконец, Хчо объяснил водителям, что у них есть страховка, что они законные, но местные жители были настроены очень благодушно:
– Эрмени? Пойдём, пока машину придут чинить. Сейчас ужинать будем. 

Внутри дома проглядывала одна нищета. Рядом был хлев.
Мартун спросил, большое ли село? Ответили, что они застроились рядом с армянским, там кладбище, не трогали, но некоторые камни использовали. 
«Мы тоже использовали, от разрушенного храма» – подумал Мартун, вспомнив Гарни. Но тут были не дома, а какие-то времянки. Удивительно, как они зимой здесь живут.
– А можно пойти туда? Кладбище посмотрим, предков помянем… Ещё светло!
– Пошли, – переглянулись селяне. Вчетвером оделись потеплее, кладбище было небольшое, утопало в буйной зелени, надгробные камни полуобтёсанные, надписи везде сохранились… И вот он, рядом на дороге… тот самый огромный валун. Мартун присвистнул… Даже контуры забора кое-где остались… 
– На кладбище всегда зелень хорошо растёт, – произнёс он.
Селяне переминаясь, ответили: 
– Мы тут копали, может, поэтому. Все вокруг говорили, армяне золото спрятали под надгробными камнями… Поэтому так всё цветет, –  разоткровенничался старший, Фарад. – Ничего не нашли, врут все. 
Мартун не спускал глаз с валуна. Там земля была каменистая, не вскопанная.
Ночь выдалась без луны, да она и не была нужна. Легли поздно, собаки зазвенели цепями и тоже улеглись. Мартун долго не мог заснуть. 
Под утро Фарад с тревожным лицом откинул полог: Говоришь, ты дохтур? Дочке плохо!
Девочка пылала. Пересохшие губы, затуманенный взгляд… Слабо прошептала: Нене, где нене?
У Мартуна в рюкзачке всегда была аптечка – врач везде должен себя чувствовать врачом. Одноразовый шприц, кефзол, девочка тихо пискнула и застонала, –  Нене…

Ждали, сидя на траве, пока пригонят машину, Хчо позвонил, и, пока ждали, девочка пришла в себя, заулыбалась. Надо бы до вечера, ещё один укол сделать… Фарад не ушёл на пастбище, женщины поодаль развели костёр и готовили хашламу. 
– Дохтур, мы братья, наши Боги тоже братья. Ты спас мою дочку, скоро у меня шестой ребёнок родится, твоим именем назову! Что оно означает?
Мартун растерянно посмотрел на сидящих вокруг… До сих пор он просто лечил. А тут спас?
– Говори, говори! Имя хорошее, означает бой, боец! Савасчи! –  вдруг перевёл Хчо и засмеялся. – Пусть Савас назовут.
Но Мартик не слышал его. Он не хотел верить, что золото прадеда так и останется под валуном у дороги, а он, зная об этом, не сможет его выкопать. 
Вокруг шелестела ковыль, вся земля и горы вдалеке были тоже нашим золотом…