Профессор РАУ Ерванд Маргарян: «История — это наука о людях»
Отраженная на страницах современных учебников, энциклопедий и научных изданий история циклична и центрирована на европейском континенте и Западе в целом — мы отлично знаем исторические процессы в Древней Греции и Риме, Средневековой, Новой и Новейшей Европе, но гораздо хуже представляем историю большинства народов Африки, Америки и Азии. В итоге у обывателя складывается ложное и порочное впечатление о том, что до соприкосновения данных народов с западной цивилизацией они вроде как не существовали. Такой подход сформировался в колониальные времена, был продолжен историками-марксистами, и, в общем и целом, дошел до нашего времени.
В противоположность этому Освальд Шпенглер, а затем Арнольд Тойнби разработали концепцию отдельных локальных цивилизаций, не позволяющую рассматривать мировую историю как нечто единое и единонаправленное. Крушение колониальной системы, успехи Японии, «азиатских тигров» (Кореи, Гонконга, Сингапура, Тайвани), «азиатских драконов» (Малайзии, Таиланда, Филиппин, Индонезии) и постмаоистского Китая ознаменовали наступление эры постмодерна, которая, в свою очередь, ознаменовалась новым дискурсом в исторической науке — мир-системным.
Теория мир-систем разрабатывалась в рамках неомарксистского подхода к анализу мировых процессов. Ее «отцами-основателями» стали Фернан Бродель, Андре Гундер-Франк, Иммануил Валлерстайн и др. Согласно теории мир-системного анализа, мир разделен на несколько глобальных мир-систем, каждая из которых имеет свой центр — «сверхгород», второстепенные, но развитые общества и огромную окраинную периферию. Такие мир-системы выделяются на основе экономических критериев — внутри каждой действуют прочные макроэкономические связи. Но в целом актуальные на данный момент цивилизационная теория и мир-системный анализ по отдельности отвечают на одни вопросы, и не отвечают на другие. Эту проблему пытаются разрешить в маленькой и вроде бы периферийной для «большой исторической науки» Армении, где на базе кафедры всемирной истории и зарубежного регионоведения Российско-Армянского университета действует Лаборатория мир-системного и геоцивилизационного анализа. Об исторических процессах и подходах к истории вообще, а также об основных планах и инициативах этой структуры мы поговорили с ее директором, заведующим кафедрой всемирной истории и зарубежного регионоведения РАУ, ведущим научным сотрудником Института истории НАН РА, профессором Ервандом Маргаряном.
Ерванд Маргарян
— Ерванд Грантович, какие времена переживает история как наука? Многие говорят о ее кризисе и тупике…
Да, непрестанно говорится, что историческая наука переживает глубочайший кризис, все очень плохо, причем это относится не только непосредственно к истории, но и ко всей гуманитарной мысли вообще. Буквально недавно ко мне приходила журналистка из одного известного армянского издания с вопросом: «Что у вас плохого?». И это ожидаемо, поскольку в сфере жалоб всегда идет своеобразное соревнование гуманитариев — кто лучше поропщет по поводу «бедственного» положения своей дисциплины — историки, философы, культурологи, психологи и т.д. Во всем обвиняются самые разные силы — неолибералы или, наоборот, неоконсерваторы, в зависимости от конъюнктуры… Все эти апокалиптические картины меня не пугают, т.к. я ни разу не видел на горизонте четырех всадников. Согласен, что кризис имеет место. Ну и что?! В первый раз, что ли мы переживаем кризис? Человечество с тех пор, как спустилось с деревьев, пребывает в состоянии кризиса (да и с деревьев оно спустилось по той же причине, из-за кризиса). Но, как видите, мы все еще живы, а местами вполне упитаны. Переживут ли гуманитарные и другие науки ЭТОТ кризис, зависит от нас. Вы как историк знаете, что кризис это — проверка на прочность. Преодолеем его — пойдем дальше. Нет — останемся в нынешнем болоте, будем искать виновных — западных либеральных злыдней, кондовых северных консерваторов, южных исламистов, Ахримана, Иблиса, да кого угодно! Придумаем очередную конспирологическую теорию, в то время как виноватыми мы будем сами. Если мы не сможем найти ответов на стержневые вопросы, используя тойнбианскую терминологию, вызовы — апокалиптический сценарий окажется в пору.
— Каким же должно быть это преодоление? Как и кто будет отвечать на накопившиеся в науке вопросы и разрешать противоречия?
Основным вопросом на данный момент является следующий — как сегодня можно актуализировать историческую науку. Это вопрос методов, которыми мы решаем вопросы, ответы на которые находит каждая эпоха. Спустя время, оказывается, что ответ этот не удовлетворяет следующее поколение. Это может касаться чего угодно — даже совершенно хрестоматийных вещей — монголо-татарского ига, Куликовской битвы, Нормандской теории, Аварайрского сражения, различных национальных героев… И мало того, что каждая эпоха ставит перед нами новые задачи, и требует новых ответов на старые вопросы. Попытки ответить на эти вопросы бывают разными.
Есть те, кто хотят сделать из ученых своеобразную касту брахманов и не подпускать к науке никого, кроме них и их иеродулов. Дескать, не хватало, чтобы всякие «кухаркины дети» поучали нас, указывали, как нам писать историю и всякую там другую науку! По мнению адептов данного подхода, истинной наукой была классическая наука XIX столетия, ничего лучшего с тех пор не было придумано, именно ею надо заниматься маленькой группе касты браминов от науки, а остальные должны стоять в сторонке и бурно выражать свое восхищение. Чем меньше народу будет понимать, чем занимаются гуманитарии, тем лучше! Нечего им в стременах путаться, отвлекать от важных дел. Пусть, дескать, обыватели кончают свои коммерческие и ремесленные училища, работают рестораторами, автомойщиками и продавцами, а жрецы от науки, пусть голодные и невостребованные (так даже романтичней), будут решать тайноведческие вопросы, в которые посвящать профанов противопоказанно и опасно.
Я считаю, что в демократизации науки и даже в ее либерализации нет ничего апокалиптического. Наверное, только очень наивные люди думают, что консерватизм и либерализм ограничиваются политикой или, скажем, идеологией. На самом деле академическая наука не в меньшей степени заложник этих полюсов. Либерализация науки должна привести к тому, что будут убраны лишние перегородки (как бюрократические, так и авантажные) между различными, особенно смежными дисциплинами, как это было в эпоху античности, в период эллинизма, в Средние века, и в какую-то часть Нового времени… Сужение поля исследований как раз и приводит к появлению касты жрецов, никого не допускающих в свою сферу. Это-то и стало реальной причиной кризиса науки. Жалующиеся на кризис науки брамины, очевидно, не осознают, что именно они являются главной причиной этого кризиса. На мой взгляд, для либерализации науки важен междисциплинарный подход. Об этом много говорится, но мало что делается.
— Что конкретно вы предлагаете?
Речь о создании единой площадки, единой платформы для разных гуманитарных наук, которые, взаимно дополняя друг друга, могли бы сдвинуть воз с места. Звучит банально, но все еще актуально. И, наконец, нужно применять, по возможности, разные исследовательские методы. Мы пытаемся делать это на нашей кафедре всемирной истории и зарубежного регионоведения РАУ и в рамках Лаборатории мир-системного и геоцивилизационного анализа, созданной совместно с Институтом археологии и этнографии АНА (Академии наук Армении). Большую поддержку в создании лаборатории оказал директор института П.С. Аветисян, разделяющий наши взгляды и подходы по данному вопросу.
Чем мы тут занимаемся? С одной стороны мы рассматриваем вопросы микроистории. Именно микроистория делает «жреческую науку» понятной всем образованным, а иногда и просто грамотным и увлеченным историей людям. Главное, чтобы ее писали профессионалы, а не дилетанты, случайные энтузиасты от науки. Тогда История, с заглавной буквы, начинает дышать, становится понятной и интересной, она захватывает и увлекает читателя, помогает понять прошлое и настоящее. Микроистория оживляет умозрительные социологические схемы, делает историю вещной и соматической. Благодаря ей даже профессиональные историки начинают впервые осознавать, что История — это наука о людях, и люди в ней главные действующие лица, а не статистические единицы. А еще благодаря микроистории профессиональные историки и просто любители вдруг осознают, что историография соткана не только из анекдотических рассказов о великих мира сего и приписываемых им глубокомысленных афоризмов, иногда главным актором Истории, его движущей силой является «безмолвствующее большинство», и оно вполне достойно быть объектом исследования Историка.
С другой стороны, все классики микроистории, например, Карло Гинзбург (итальянский, кстати, коммунист — надо отметить, что именно исповедующие левые взгляды ученые усерднее всего продвигают микроисторию в массы), сами честно признавали, что нельзя плавать в этом своеобразном лягушатнике бесконечно — нужно заниматься и вопросами макроистории, не чураясь теоретических, серьезных обобщающих работ, дабы История не обмельчала, и не превратилась в мелкий застойный пруд.
— А в чем проблема слияния одного и другого?
Издавна считается, что теоретические изыскания, крупные обобщения, большие полотна, написанные смелыми мазками, — это удел классиков, типа Маркса, Ленина, Тойнби и Ростовцева. Рядовому историку лезть в эту сферу несолидно. Сразу станешь объектом насмешек со стороны коллег, и не только.
Чем же должен заниматься современный «адекватный» историк? Микроистория допускается в качестве частного случая — она ассоциируется у «старой школы» с краеведением, биографическими книгами из серии ЖЗЛ и им подобным. Но теоретические обобщения — ни-ни! Задачей основной массы «традиционных историков» было и остается — взять некую частную и как можно более узкую тему, защитить по ней кандидатскую диссертацию, возможно, и докторскую (но в рамках все той же узкой темы), а затем всю оставшуюся жизнь писать статьи вокруг да около все той же темы, после чего передать по наследству эту до боли в скулах изжеванную тему своему ученику.
Темы тоже, как правило, не отличаются оригинальностью, главное, быть в тренде. В СССР это было что-нибудь связанное с коллективизацией в Армении, потом в тренде оказалась роль какой-нибудь политической партии в борьбе армянского народа против враждебного ига, и так без конца. После смены власти или идеологической парадигмы, «своих» и «чужих» можно поменять местами, написав новое «исследование» на ту же тему и с теми же действующими лицами. Исторического материала ведь за последнее время практически не прибавляется — классиков трогать нельзя, археология добилась больших успехов, но новой и новейшей истории до этого дела нет. Можно нарыть в архиве какой-то отдельный не изученный ранее документ, оседлать его, как сёрфер волну, но таких документов очень мало, и не каждому случается их обнаружить. А главное, все новые документы, выуженные историками из пыльных архивов, не меняют общей картины истории.
Я же считаю, что ее надо менять. Надо взять чистый холст и писать что-то свое. Это может показаться простым и банальным, но нас постоянно останавливает бремя предрассудков, не только наших, но и чужих, груз прошлых лет, давление авторитетов.
— Ерванд Грантович, как так получилось, что подобного рода взгляды возникли именно у армянского ученого?
Неожиданный вопрос! Наша Лаборатория мир-системного и геоцивилизационного анализа была призвана решать проблемы не только и не столько армянской, а общемировой историографии. Окажись мы в другой географической точке, в этом смысле, наверное, ничего кардинально не изменилось бы. Однако взгляд на общемировую историю у нас свой, отличный от, скажем, бельгийского или британского. Мы рассматриваем всемирную историю под другим углом, хотя научный инструментарий все тот же классический европейский, но значительно обновленный, благодаря наработкам западных исследователей последних десятилетий.
Это может прозвучать странно, но в армянской историографии до сих пор не выработана парадигма постколониального поворота, хотя сегодня это уже вчерашний день и более актуально говорить о деколониальной парадигме. Проблемы эти касаются не только истории, но и востоковедения, литературоведения, политологии, психологии и других гуманитарных дисциплин. Мы пытаемся заполнить эти пробелы, причем как можно оперативнее. Наша гуманитаристика и так слишком опоздала. Возможно, в этом кроется ответ на ваш вопрос, почему именно в Армении возникла потребность в создании новых концептуальных подходов. Потому что этого требует злоба дня, наши сегодняшние реалии. Мы лишь пытаемся дать ответ на вызовы постмодерновой действительности, дабы выйти из кризиса, на который так любят жаловаться наши с вами коллеги. Какова для нас альтернатива? Спрятать голову в песок и сделать вид, что в мире все по-старому? И не надо ничего придумывать, все и так давно придумано и сказано, лучше все равно не скажешь. Ан нет, старые идеи в науке, как просроченное молоко — продукт, несомненно, полезный, но только в свежем виде, скисшее молоко лучше внутрь не потреблять. Правильней приготовить из него новый продукт, например, сыворотку или творог, он очень полезен и не вызывает отторжения.
— А в чем смысл создания научного коллектива, лаборатории?
Вместе легче, чем в одиночку. Коллектив, впрочем, подразумевает свои особенности работы. Лаборатория — это ответственность, я это говорю как ее руководитель. Не все разделяют твои подходы, не все работают, как ты. У каждого свой опыт, образование, возраст, сформировавшая его географическая среда, свои врожденные наклонности. Но мне хочется верить, что воз сдвинулся с места.
— В чем основная особенность вашей работы?
Мне всегда казался продуктивным цивилизационый подход к истории — теория Тойнби. Лучше пока никто не смог придумать. Тойнби великолепно дополнил и развил концепцию Шпенглера, и именно он является центральной фигурой среди разработчиков теории локальных цивилизаций в мировой истории. Все последующие критики Тойнби, пытавшиеся занять его место на Олимпе теоретиков науки об обществе и закономерностях его развития, оказались бабочками-однодневками, по сути, им не удалось предложить что-нибудь позитивного взамен. Каждый из них от бессилия выдрал маленький кусочек теории Тойнби, заменив одни термины на другие, менее образные, и провозгласил себя корифеем. Тот же Сэмюел Хантингтон — это лишь тень Тойнби. Также и Юрген Хабермас.
Но на некоторые вопросы цивилизационная теория Тойнби все же не дает ответов. Зато на них дает ответ мир-системный анализ, разработанный и введенный в оборот французским историком Фернаном Броделем (на мой взгляд, второй по значимости, после Тойнби, историк ХХ столетия). С ним, кстати, сложилась история, похожая на ту, что чуть ранее произошла с Тойнби. Политологи, не историки даже, коллеги ученых, перевравших Тойнби, переврали и Броделя. Иммануил Валлерстайн и последующие авторы просто заменили ключевые термины на синонимичные. И здесь уже все зависит от того, у кого более влиятельные ученики и последователи. У Валлерстайна, например, — весьма влиятельные, у Гундер Франка — чуть менее. Каждый из них промоутирует своего учителя, свою «школу», а по сути, свои бренды. Как видите, везде действуют законы рынка. Наука не исключение.
Итак, на какие-то вопросы отвечает мир-системный анализ, на другие — теория Тойнби. Как же поступить? От чего отказаться? От яблока или от груши? Очевидно ни от того, ни от другого. Истина, как всегда, лежит посередине! Два плода лучше, чем один, и пуристский подход здесь мне кажется неуместным. И если две теории ассимилировать, создать из них сплав, подобный бронзе, это, по моему убеждению, лишь укрепит получившийся в итоге продукт. Теория Броделя ведь тоже сплав — марксизма и последующих социальных теорий, которые тоже, в свою очередь, были сплавом. Да и сам марксизм, как нас учили, состоит из трех источников, трех составных частей! Мы же стараемся подражать классикам, плавим разные концепции и теории в одну, благодаря чему они становятся прочнее и надежнее. Новая концепция дает больше ответов на поставленные вопросы, и звучат эти ответы, на мой взгляд, куда более убедительно. Того же мнения придерживаются и другие сотрудники Лаборатории. Некоторые говорят, что работай мы на Западе, резонанс от наших исследований в мировой науке был бы гораздо значительней.
— Как собираетесь назвать получившийся сплав?
Пока так и назвали — мир-системный и геоцивилизационный анализ. Можно придумать и свое оригинальное название, но я не тороплюсь. Возможно, мы обсудим эту тему вскоре — на одном из грядущих круглых столов. Готов выслушать и ваше предложение. У меня также есть наработки, но я не хочу их кому-то навязывать, а хочу послушать коллег, и возможно мы примем общее решение. Впрочем, у нас, в силу некоторых исторических особенностей, в обществе сложилась своего интоксикация на пафосные термины — разные -измы. Все это вызывает резкое отторжение, по себе знаю. Но, с другой стороны, совсем без-измов невозможно. Поэтому еще подумаем над этим, не торопясь.
— На какие регионы направлены ваши исследования?
Прежде всего, это — Передняя и Восточная Азия. Последняя потому, что наша кафедра, в силу своей специфики, занимается проблемами восточноазиатского региона, Передняя Азия — это наш регион, самый актуальный. Но хотелось бы расширить спектр исследований настолько, насколько возможно.
Я долгое время добивался создания нашей Лаборатории еще и потому, что один человек, и даже одна кафедра, не может охватить все регионы. Для подтверждения верности той или иной концепции необходимо ее не раз апробировать — как в любой естественной науке, здесь нужен эксперимент. Нужно убедиться, работает ли теория в Африке? Или в Индии? Нужно убедиться, что разработанная схема верная и универсальная. Если она везде одинаково или почти одинаково работает — к ней на какое-то время вопросов нет. Затем она, конечно, устареет, и это нормально, а пока мы находимся в начале пути, нет уверенности в том, что удастся дойти до конца и без потерь. Скажу лишь, что наша концепция — это, как всегда, сплав старых и новых идей, она подобна ковру, где для создания общего узора использованы разные нити, но не механическое слияние разных методов, а продуманная схема. Остается ее по мере возможностей продвигать.
— Ерванд Грантович, каковы ближайшие планы — ваши и ваших коллег по Лаборатории?
Вскоре мы опубликуем второй том нашей коллективной монографии, на этот раз в Оксфорде (первый том был опубликован совместно с Институтом археологии и этнографии и при поддержке директора института П.С. Аветисяна).
Основным же направлением наших усилий является расширение географии сотрудников и выход за пределы нашего армянского сообщества. Конечно, нельзя забывать и о расширении научной платформы. Мы хотим присоединить к лаборатории африканистов, специалистов по Латинской Америке, Японии и другим странам и регионам. Так нам удастся «обкатать» нашу теорию в разных условиях и на разных примерах.
Беседовал Антон Евстратов,
кандидат исторических наук,
преподаватель Российско-Армянского (Славянского) университета,
журналист, заместитель главного редактора портала Kavnews,
специально для Армянского музея Москвы