Сильва Капутикян: «Поэзия Сиаманто в чем-то равна глубине и трагичности народной судьбы»

Армянский музей Москвы публикует очерк армянской поэтессы Сильвы Капутикян о выдающемся писателе Сиаманто, погибшем во время Геноцида, его блистательном творчестве и самоотверженной любви к родине.

Сильва Капутикян. Фото: hayazg.info

Я буду жить, буду жить!
Мне варварами пролитая кровь все видится кровавою купелью, —
С друзьями по борьбе и по обету к ней столько раз я, грустный, приходил,
Чтоб окунуть для страшного крещенья
И траурную лиру, и перо, и скорбную свирель, и меч свой чистый.

(Пер. С. Ботвинника)

Так пишет Сиаманто о своей лире, своем пере. То было поистине страшное крещение. То было тяжкое, трагическое время, которое вынудило идеалиста-поэта, певца Востока и солнца, окрасить в крови свою молодую лиру и поведать миру «гнев и бушующий протест своего разоренного края, своего израненного племени».

С 1878 по 1915 год длилась эта жизнь, начавшаяся в маленьком, милом, звенящем песнями городке Акн и продолжавшаяся в Константинополе, Каире, Париже и многих других городах. Огромные события произошли в мире за этот отрезок времени. Воздвигли Эйфелеву башню, проложили Панамский канал, к людям пришли электричество и авиация, на веками пустовавших пространствах планеты заколыхались пшеница и хлопок, а в родной стране — Сасунская резня, Зейтунская резня в Ване, Аданская резня, а в родной стране:

Резня, резня, резня…
В городах и за их пределами
Перепачканы варвары кровью
Умирающих и погибших,
А над ними вороньи стаи —
С пьяным карканьем, кровь на клювах…
…Слушайте, слушайте, слушайте
Вой зловещий собак обезумевших —
Он с долин долетает, с кладбищ.
Люди! Окна закройте, закройте глаза,
Резня, резня, резня…

(Пер. С. Ботвинника)

Сиаманто учился в Женеве, на факультете цветоводства в Сорбоннском университете, слушал блестящие лекции профессоров, приобщился к таинству поэзии символистов Европы, в Швейцарии, в туберкулезной больнице, тяжело больной, он вступил в схватку со смертельным недугом, затем, впроголодь, без крова, мерил тротуары чужих городов, в груди теснилась боль об отце, покончившем жизнь самоубийством. Любил, тосковал по любимой, страдал… Но все это оставило лишь царапину на палитре поэта, задело лишь поверхность его души. Пучина, подземная, бурная и неукротимая, сдвинулась где-то внутри от ударов судьбы родного народа, извергнулась, вулкан прорвал эту поверхность, разрушил утонченную эстетику символизма и горячей лавой, испепелив все личное, разлился от стиха к стиху, от книги к книге, наполнив собою его жизнь, его поэзию.

Армянская литература. Кто знает, до каких вершин искусства добралась бы она, в какие глубины проникла, если бы гений ее творцов был поглощен лишь естественными порывами человеческой души, если бы он воспевал только любовь, добро, труд, природу. Но больше, чем трубадуром, чем трибуном, стал армянский поэт, и больше, чем романистом, публицистом, стал армянский писатель.

Томящаяся в тисках тирании родина не давала их душам и книгам полниться лишь «светом и божеством», она все заполонила собою, своими ранами и гневом, столкновениями идей и идеалов, превратила их в воинов, в борцов. Такими стали Абовян, Налбандян, Патканян, Раффи, Мурацан, Туманян, Варужан, и, может быть, более, чем все, таким стал Сиаманто.

«Душа моя та, что тысячу раз пережила горе каждого из вас», — пишет поэт, и это «тысячу раз» — не поэтическое преувеличение, а правда.

Сиаманто, 1910. Фото: genocide-museum.am

Начиная с первой книги «По-богатырски», в книгах «Сыны Армении», «Факелы агонии и надежды», «Святой Месроп» Сиаманто откликался на бедственную судьбу своего народа, только она, эта судьба, была главным смыслом, трагическим пафосом его поэзии. Он тот редкий поэт, кто свое «я» целиком расплавляет в раскаленном горне всеобщей боли и, позабыв себя, становится тем всегда воспаленным горлом, которым молят о помощи погибающие женщины и дети, потерявшиеся сироты зовут своих матерей, раскачивающиеся на виселицах непокорные возвещают о рождении новых героев, заброшенная земля молит о возвращении своих сынов землепашцев, жена, ожидающая мужа-скитальца, вопит о своей неизбывной тоске, тем воспаленным горлом, которым взывает о свободе и справедливости «обезумевший от страдания» народ. Именно это и превратило прожившего большую часть вдали от родины, оторванного от ее повседневности Атома Ярджаняна в Сиаманто, в крупного поэта-певца национально-освободительных стремлений своего времени, по его же собственным словам, в «зеркало души нации».

Смятение охватывает, когда видишь, как дает трещины, разбивается это зеркало от отраженного в нем ужаса, от холодного взгляда мира, оставшегося безразличным к этому ужасу, от метаний народа, все еще надеющегося за каждым углом отыскать спасение, и, в конце концов, «из безнадежности слагающего надежду победы».

Сиаманто то поднимает на борьбу гневных приверженцев идеи, то наделяет заглавными буквами такие, казалось бы, нежные, невинные слова, как надежда, мечта, свет, и в доходящей до мистики абстракции одушевляет их, придавая этим словам миссию подлинных освободителей, то тоскующими устами матери, сына, зовом земли влечет скитальцев назад, на родную землю, то фанатично молится богине Анаит, просит ее вновь ниспослать им мощь языческого непобедимого бога, чтобы вселить силу в поколения, ослабевшие от проповедей смирения и покорности. Страстная вера, ожидание приближающейся свободы звенит в строках Сиаманто, обращенных к разбуженному революцией Кавказу.

Какой удивительный натиск, какая победа надежды и веры.
…Бей врага, Кавказ! На тебя глядят заплаканные очи опустошенной Армении.
…Бей! И да будет сила твоя измерена жаром твоей любви и глубинной твоей ненависти!
Бей, бей! Расколется мрачный край небес и утро хлынет сквозь трещины!
Бей! И гром твоих ударов возвестит
Свободу от Масиса до Тавроса…

(Пер. А. Щербакова)

Это стихотворение написано в 1905 г., когда под натиском первой русской революции трещала и, казалось, была готова рухнуть царская тирания, когда зарождающиеся волнения в Турции предвещали близкую победу младотурок и Сиаманто и его народ впрямь поверили, что «расколется мрачный край небес и утро хлынет сквозь трещины».

Откуда могли знать Сиаманто и его народ, что скоро на рассвете этого мирного «хлынувшего утра» тихого города Аданы раздадутся первые вести, возвещающие о кровавом дебюте младотурок, что через несколько лет они начнут осуществлять свою развернутую программу уничтожения армян и одной из первых жертв станет он сам, поэт, еще заранее предвидевший это каким-то внутренним своим зрением, и тысячекратным эхом отзовутся его горькие пророческие слова, брошенные миру, слова-вызов: «О, человеческая справедливость, я плюну тебе в лоб…»

Сиаманто в своем творчестве стремился не к широкому охвату самых разных сторон жизни, а, главным образом, к все большей концентрации, силе выражения волновавших его мыслей и чувств. Слов нет, это очень нелегко нам, читателям, постоянно пребывать в созданной поэтом трагической, перехватывающей дыхание атмосфере. Надо полагать, что к автору было нелегко на протяжении стольких лет заставлять звучать лишь одну и ту же струну, зачастую наступив на ростки, проглядывающие из трещин то тут то там, ростки нежной человеческой теплоты. Аветик Исаакян писал о том, как однажды Сиаманто, смущенно и взволнованно прочитав свои любовные стихи, тут же разорвал их мелкие клочки, считая, что не имеет права ни думать, ни писать о таком. Но, какими бы однострунными не казались творения Сиаманто, они воспламеняют, притягивают читателя силой поэтического слова, неослабевающим размахом чувств, многогранностью и блеском метафор и образов. И удивительнее всего то, что, на протяжении двадцати лет всегда писавший только об одном и том же — о крови и разрушении, Сиаманто остается сильным и мужественным, его слово никогда не становится плачем или причитанием, никогда не обезнадеживает, не подрезает крылья. Не зря он сам считал себя поэтом, призванным открыть людям «боль нации и силу нации». Какая сила вместе с болью в мужественных строках Сиаманто! Его призывы словно заклинания жрецов каким-то неизъяснимым волшебством внушают охваченным страхом душам: остановись, набери силы, воспрянь!

Сиаманто. Фото: genocide-museum.am

И в ответ мне голос звучит.
Этот голос вечно непокорной земли:
…«Если вы хотите, чтобы древний народ наш в конце не сгинул,
Если вы хотите, чтоб чрево мое порождало героев свободы,
Если вы хотите, чтобы реки в страхе не покидали берегов, переполненных трупами,
Если вы хотите, чтобы души ваши крепли, а взоры стали светлы,
Если вы хотите, чтобы муки срама вашего не рыли вам могил у вас на глазах,
Поспешите ко мне неистово, поспешите все до единого,
Преградите путь железным ветрам лесом подбитых рук мятежа,
Подставьте грудь волне битвы,
Кликните свирепый клич Ненависти,
Клич надежды, клич ободрения, клич Победы!

(Пер. А. Щербакова)

Поэзия Сиаманто в чем-то равна глубине и трагичности народной судьбы. Это сложная и многозвучная симфония, величественный реквием, который становится гимном противостояния смерти, дыханием грозной мощи побеждающей жизни.

Роковая ли болезнь была причиной или предчувствие своей гибели, но в Сиаманто беспредельно сильна была жажда жить. Его друг, поэт и врач Рубен Севак вспоминает дни болезни Сиаманто в швейцарской больнице: «Каждый раз, когда термометр показывал очень высокую температуру, он стряхивал и опускал ртутный столбик, топал ногами и повторял: “Буду жить, буду жить!”. Раз в неделю, когда он должен был взвешиваться, никогда не забывал заранее положить себе в карманы несколько книг и их тяжестью обмануть себя и врачей».

Мне сдается, что есть какой-то потаенный смысл в этой ребяческой выходке. Зловещий ураган, который косил сильнее, чем туберкулез, свалил его на землю и оставил навсегда в сыпучих песках… Остались книги, книги поэта. Это они и сегодня тяжелят, прибавляют вес имени Сиаманто, это они продлевают его жизнь. И они же книги Сиаманто, из тех тяжеловесных гирь, которые армянский народ ставит на весы мировой культуры, восклицая: «Буду жить, буду жить!».

1965

Источник: Капутикян С. Встречи без расставаний, 1987

Обложка: Сиаманто. Фото: genocide-museum.am