Директор историко-археологического музея-заповедника Эребуни Микаэл Бадалян в интервью Армянскому музею Москвы рассказал о сотрудничестве с Эрмитажем и Пушкинским музеем, новых раскопках в крепости, а также о том, как расчистка от мусора Кармир-Блура поможет Армении сохранить статус наследницы Урарту.

Ольга Казак: Хотела бы начать с разговора о нетривиальном для мировой урартологии событии, состоявшемся в Пушкинском музее недавно. Специалисты отдела Древнего Востока презентовали фрески крепости Эребуни, которые реставрировались в течение нескольких лет. Не могли бы вы нашим читателям подробно об этом рассказать?

Микаэл Бадалян: Действительно, в Пушкинском музее прошёл важный круглый стол, посвященный реставрации фресок из Эребуни, на который я имел честь быть приглашённым. Это очень актуальная для Армении тема, потому что урартология сейчас стремительно развивается. Для нас очень важно, чтобы именно армянская урартология имела исторически определенную ей наиважнейшую роль в контексте мировой урартологии. Думаю, что в какой-то мере это нам сейчас удается, но есть и много неохваченных вопросов.

О.К.: Чему вы посвятили свой доклад?

М.Б.: Он был посвящен проблемам идентификации урартских божеств в контексте древневосточной иконографии. Мы часто говорим об урартских росписях Эребуни, но проблема в том, что многие из этих фресок не имеют археологического контекста. Это значит, что мы не знаем условий, при которых они были найдены. Имеющиеся свидетельства, как правило, очень скудные или отсутствуют совсем.

О.К.: А с чем это связано?

М.Б.: Расскажу предысторию. В 1950 году археологи нашли базальтовую плиту с клинописью — эта таблица считается паспортом Еревана. Учёные начали считать и пришли к выводу, что в 1968 году Ереван отметит юбилей — городу исполнится 2750 лет. Чтобы отметить эту дату, советское правительство решило всё сделать, чтобы успеть что-то ценное найти к юбилею. Тогда был дан сверху приказ — археологам быстро копать. А слово быстро, как вы знаете, неприменимо для археологии, особенно в таком контексте. Из-за этой поспешности в шестидесятые было разрушено очень много археологических слоев, поэтому, к сожалению, сейчас мы имеем то, что имеем.

О.К.: Причина, на ваш взгляд, в несовершенстве системы?

М.Б.: Хочу подчеркнуть, что не вижу смысла в поиске виноватых. Потому что Константин Левонович Оганесян, который руководил раскопками в то время, был патриотом, так же, как и другие армянские специалисты. Археологи, я думаю, делали то, что диктовали обстоятельства, в которых они жили.

*Эребуни. Самая древняя урартская улица. Фото © Микаэл Бадалян*

О.К.: Качество произведённых в пятидесятые годы ХХ века раскопок было таким же, как у Шлимана при расчистке Трои в конце XIX века?

М.Б.: Приблизительно схоже с техникой Шлимана. Смотря с чем сравнивать. Например, раскопки Кармир-Блура того же советского периода выполнены на очень хорошем уровне. Однако положительной картины, к сожалению, мы не имеем в связи с раскопками крепости Эребуни. Потому что торопились. К сожалению, у нас нет сейчас на руках дневников Константина Оганесяна, но мы очень надеемся, что наши коллеги из Пушкинского скоро опубликуют дневники экспедиции Пушкинского музея о раскопках Эребуни — они хранятся в их музее. Эти полевые записи очень важны для современной археологии.

О.К.: Как издание дневников Оганесяна облегчит жизнь археологов в Армении?

М.Б: Сделает её проще с профессиональной точки зрения. Я — соруководитель раскопок армяно-французской экспедиции. Часто, работая, мы гадаем: а копали ли здесь в советское время или не копали? Маленький архив, который есть у нас в музее Эребуни, не даёт полной картины… Поэтому часто бывает так, что в процессе раскопок выясняется — здесь уже в пятидесятые были затронуты слои. Так что отсутствие достоверной информации для нас — проблема.

О.К.: Получается, в самой крепости есть слои, которые не были затронуты в советское время?

М.Б.: Конечно есть! Под так называемыми «советскими слоями» мы находим новые сооружения — слои, которые никогда не были зафиксированы. Например, найдена часть урартской канализации. Вообразите: мы нашли урартскую улицу, которую можно считать самой древней, с наиболее ранней галькой города Еревана. А в этом году мы обнаружили фундамент сооружений, который, по всей вероятности, является храмом…

О.К.: Как интересно! Архитектурно в плане как выглядит этот храм?

М.Б.: Это квадратное в планировке сооружение. Мы знаем, что урартские храмы, в частности, храмы типа суси [«susi» — это башнеобразный урартский храм. — Прим. ред.] имели квадратную планировку в виде башни. Таким образом, у нас есть гипотеза, что, по всей вероятности, то, что мы открыли, действительно является храмом. А это важно для Эребуни. Ещё один момент. Мы часто концентрируемся только на урартском периоде. Хотя Эребуни — один из ключевых памятников страны, где зафиксированы самые ранние в истории древней Армении и самые важные сооружения разных периодов. Например, мы знаем, что царство Ервандидов образовалось примерно в конце VII – начале VI веков. Потом Армения стала частью Ахеменидской державы. В Эребуни были раскопаны и открыты сооружения, относящиеся к этому периоду. Важнейшему, но не так уж хорошо изученному этапу истории древней Армении. Таким образом, мы выявляем новые слои, которые обогащают наши знания о прошлом древней Армении.

Презентация Микаэла Бадаляна на круглом столе в Пушкинском была посвящена урартской иконографии. Фото © Армянский музей Москвы

О.К.: В своём докладе в Пушкинском вы коснулись важной темы урартской иконографии. Расскажите об этом.

М.Б.: Тему Урарту нужно обязательно обсуждать в контексте всего Древнего Востока. Мой доклад был посвящен осмыслению и анализу древневосточной иконографии, найденного в Эребуни божества, стоящего на льве. И здесь мы должны быть осторожны, потому что в урартской иконографии не выявлены конкретные божества. Например, в новоассирийском периоде есть источники — гимны, описывающие богиню Иштар, стоящую на льве с тиарой на голове. А в Урарту таких литературных источников нет, поэтому часто выделение какого-то божества делалось на чисто гипотетическом или интуитивном уровне. Но новые артефакты, такие, как фрагмент щита, найденный при раскопках в Анзаве, меняют наше представление. На щите бог Халди изображен как юноша с огненными языками. Считалось, что Халди — это бог, который стоит на льве. Но на щите божество, изображенное после Халди, не просто стоит на льве, оно держит в обеих руках пучки молний, а это значит, что мы должны переоценить имеющиеся данные об урартской иконографии и быть с ними чуть более осторожными, потому что имеем дело с наукой.

О.К.: Это единственные артефакты, которые свидетельствуют о том, что урартская иконография нуждается в переосмыслении?

М.Б.: Как археолог, который занимается Урарту, могу уверить вас, что сегодняшняя урартология стремительно развивается и многие наши взгляды меняются. Например, мы часто говорим об Урарту, на основании представлений об урартских крепостях. К сожалению, мы знаем, что крепость — это только часть огромной бытовой культуры, так как урартское поселение состояло не только из крепостей, но и городища. В крепости, разумеется, жила элита, а в городище средние слои населения, а на окраинах — бедняки. Если опираться только на данные, зафиксированные в крепостях, то наше представление об Урарту будет не такими уж точным. На лекциях в университете я часто привожу один пример для студентов. Например, возьмем дом одного условного армянского олигарха. Проходит 2000 лет, и археологи находят это жилище. Так вот, раскопки домов элиты не дадут точного представления об Армении. А вот если изучать в комплексе дома других людей, кварталы, городища — будет другая картина, появится представление о быте. Если мы хотим узнать, что такое Урарту, то для нас очень важно объединить наши данные и о крепости, и о городище, и о некрополе, если такие данные есть.

*Фундамент храма в Эребуни. Фото © Микаэл Бадалян*

О.К.: Возвращаясь к раскопанному в Эребуни храму. Было ли там найдено что-то ещё, что бы уверило вас в начальном предположении, что это культовое место? Может быть, предметы какие-нибудь вотивные?

М.Б.: Мы собираемся продолжить раскопки этого участка. В будущем году, я надеюсь, ситуация окончательно прояснится. Что касается вашего вопроса, то, к сожалению, в позднеурартстский период этот храм был разрушен. Во время исследований, нашими коллегами-археосейсмологами из Армении и Франции были зафиксированы очень сильные следы землетрясения, которые относятся к первой середине VII века.

О.К.: А как это выявляется? По характеру руин?

М.Б.: Это сфера компетенции археосейсмологов. Они измеряют… Например, мы открыли улицу и видим, что одна её часть накладывается на другую — это значит, что мы точно имеем дело с последствиями землетрясения. А вот археосейсмологи уже делают расчёты, и это очень сложная задача. Они оценили характер руины и сказали, что это так называемый «effect of hammer» [эффект молотка. — Прим.ред.]. Гипотеза, что храм разрушился в результате землетрясения, вполне вероятная, потому что рядом найдены очень хорошо разработанные базальтовые камни, которые в постурартский период были вторично использованы для создания колонного зала. Они, по всей видимости, были в составе цокольной кладки найденного храма. И после разрушения эти камни просто были использованы вторично. И потом, в советское время, цементом эта часть была повреждена. К сожалению.

О.К.: С какими проблемами сегодня сталкивается армянская урартология?

М.Б.: Могу сказать, что уровень армянской урартологии и армянской археологии очень высок. Проблема основная в том, что молодые люди не хотят заниматься урартологией — это для них не является прибыльным делом. С урартским языком более серьёзная проблема, потому что специалистов почти не осталось.

*Вид Эребуни с высоты птичьего полёта. Фото из архива Микаэла Бадаляна*

О.К.: А сколько их было?

М.Б.: В Армении где-то два-три специалиста. Маргарита Хачикян сейчас живет в США, Ерванд Грекян вовлечён во многие важнейшие проекты, поэтому надо готовить новых специалистов. Урартский язык для Армении имеет колоссальное значение. Нам важно, чтобы статьи по урартологии писали грамотные специалисты, чтобы мы могли профессионально освещать эту тему и не было дезинформация. Человек не имеющий соответствующего образования, не сможет написать глубокую правдивую научную статью об Урарту.

О.К.: Являются ли армяне наследниками Урарту?

М.Б.: Мы часто искусственно создаем проблему, когда говорим: «Урарту — Армения, Урарту — не Армения». Для меня, как для археолога, это не так уж важно. Какая разница были ли урартийцы армянами или не были? Нет ни одного источника, в котором армяне упоминались бы в урартское время, и даже на крупных международных конференциях люди, занимающиеся изучением этого вопроса, ничего конкретно вам не скажут. Как Урарту определяю я? Для меня армяне — единственная нация, которую можно назвать наследницей великой урартской культуры. Это несомненно. Но здесь есть ещё один тонкий вопрос. Быть наследниками урартской культуры — это не только писать статусы в фейсбуке, размышлять об этом. Быть наследниками Урарту — значит беречь урартскую культуру, урартские памятники, урартское наследие. В этом смысле, Урарту принадлежит той стране, которая лучшим образом бережёт урартское наследие и памятники Урарту. Той стране, которая будет пропагандировать Урарту и которая создаст лучшую урартологическую школу. Если это сделаем мы, то мы и останемся наследниками этой культуры. Я хочу оставить открытым этот вопрос. Внешне мы, армяне, конечно, являемся прямыми наследниками Урарту. Но об этом нужно говорить не только словами, но и доказывать делом. Сейчас в Турции строят музей с самой большой коллекцией урартских артефактов, а Тушпа включена в список памятников ЮНЕСКО. Если турецкие учёные опубликуют много книг по урартологии, начнут проводить конференции, то они сделают большую заявку на то, чтобы быть не преемниками, нет, но хранителями урартского наследия. Поэтому будущее урартологии зависит только от нас.

О.К.: Что можно сделать, чтобы армянам сохранить это наследие?

М.Б.: Кармир-Блур, который является всемирно известным урартским памятником, ещё недавно был частью мусорного полигона. Перед тем как стать директором музея Эребуни, я был заведующим филиала Кармир-Блура. Вступив в должность, я понял что около 3,5 гектаров памятника покрыто слоем отходов. Вместе с друзьями мы создали движение «Давайте освободим Кармир-Блур от мусора».

О.К: Вам удалось расчистить Кармир-Блур?

М.Б.: Если мы себя считаем наследниками Урарту, то почему всемирно известный памятник находится в катастрофическом состоянии? Мы начали в СМИ пропагандировать расчистку, а потом объявили фандрайзинг. В проекте расчистки мы использовали разные современные методы, даже проводили публичные лекции по Урарту. Вход был свободный, но кто хотел, мог оставить пожертвование на уборку Кармир-Блура. Удалось собрать более 2 миллионов драмов — этой суммы хватило на очистку 1/10 части мусорной свалки. После мы встретились с муниципалитетом Еревана и с вице-мэром Еревана господином Тиграном Вирабяном, и он принял нас. После встречи ереванский муниципалитет все расходы взял на себя. Что мы сегодня имеем? Было проведено более шестисот рейсов 20-ти кубовых камазов. Уже очищено два гектара мусорной свалки. Представляете?

О.К.: Даже не верится, что на месте археологического памятника был мусорный полигон…

М.Б.: Туристы приходили, видели всё это безобразие, разворачивались и уходили — смотреть было не на что. А сейчас очень красивая обстановка. И до конца года вся остальная часть памятника будет открыта. И это шаг, когда мы всему миру заявляем, что являемся наследниками Урарту, бережем памятники и доказываем это делом.

О.К.: Давайте представим себе идеальную ситуацию: в армянском обществе повышается историческая осознанность. Начинают беречь объекты культурного наследия, лелеять их и холить. И вот тогда, какие перспективы вы видите в развитии урартологии?

М.Б.: Урарту может стать брендом для Армении, взять на себя вопросы пропаганды важнейшей части истории страны. Потому что Урарту — это одно из самых могучих государств в первой половине I тысячелетия до нашей эры. И очень многие знают об Урарту. И если у нас будет соответствующая школа, соответствующие инфраструктуры, то Урарту станет брендом для нас. И это привлечёт много туристов. Можно создать инфраструктуру в том же Эребуни, в Кармир-Блуре или в других местах, где есть потрясающе сохранившиеся крепости, например, в ошаканском урартском памятнике. Там есть городища. Эти культурные объекты могут принести очень много финансовых потоков. Я часто общаюсь с туристами и они говорят: «Вы знаете, мы очень любим Армению, но мы устаем, когда после очередного храма нас привозят в другой храм». То есть туристам нужно разнообразие. Стране необходимы разные виды памятников: природные комплексы с ландшафтом, музеи, древние крепости, храмы. Вот, например, путешественник приезжает в Ереван и сразу идёт на Площадь республики, на Каскад — это традиционные туристические места. Но очень мало людей знают, что в Ереване находится уникальный памятник Шенгавит, которому не меньше 6000 лет — он старше пирамиды Хеопса. И шенгавитская культура распространяется от Дагестана до Израиля. Мало кто знает, что в Ереване есть так называемая Ереванская пещера и там были зафиксированы археологические слои возрастом 40 тысяч лет. Представляете?

О.К.: Это невероятно! Армянский палеолит.

М.Б.: Представляете, если мы создадим соответствующие инфраструктуры, что будет? Люди приезжают в Ереван, но не знают насколько он древний. И здесь очень много таких мест… Часто люди идут в торговый центр Ереван-молл, не зная, что прямо на его территории есть монументальная урартская гробница — потрясающе сохранившаяся, и вход бесплатный. А ведь туристы просто могут пойти на ресепшн и сказать, что хотят посетить эту гробницу, и для них её откроют. Там есть и таблички на разных языках. Ну кто знает об этом?

Урартская гробница на территории ТЦ Ереван–молла. Фото: armeniasputnik.am

О.К.: А как насчёт государственных программ? Чтобы охрана памятников культуры происходила не частным образом и это не было бы инициативой одного только музея.

М.Б.: Мы должны переоценить нашу историю и наше мышление в контексте культурного наследия. В Ереване на улице Абовяна возле кинотеатра «Москва» есть потрясающе сохранившийся мавзолей исламского периода, датируемый XIII–XIV веками. Я своим студентам показываю картинки этой гробницы и спрашиваю знают ли они, где это находится? Не знает никто. А это на улице Абовяна — всем известная баптистская церковь, а мавзолей находится под дискотекой. Только вообразите, сколько прибыли мог бы принести этот мавзолей, если бы о нём говорили. Я надеюсь, что со временем всё улучшится. Надо мыслить оптимистически и стратегически. Дай Бог, через несколько лет Армения станет очень важным государством с высоким уровнем охраны культурного наследия.

О.К.: Пушкинский музей отреставрировал часть коллекции фресок Эребуни. Вторая партия готовится к реставрации. Как вы оцениваете проведенную московскими реставраторами работу и её значимость для науки?

М.Б.: То, что они делают, — важный вклад в урартологию, в целом. То, что они сделали, заслуживает самой высокой оценки. Думаю, что сейчас они единственные, кто делает столь сложные реставрационные технологичные проекты, относящиеся к урартским фрескам. Они спасают урартские фрески, которые находились в ужасном состоянии, — мы их чуть было не потеряли.

О.К.: Как вы оцениваете перспективы сотрудничества Эребуни с российскими топовыми музеями?

М.Б.: Мы разговаривали и с директором Пушкинского музея Мариной Девовной Лошак, и с коллегами из отдела Древнего Востока, и специалистами отдела реставрации. У нас сложились прекрасные отношения. Думаю, что это старт хорошего сотрудничества. Во всяком случае, уже два года подряд, специалисты из Пушкинского музея приезжают к нам в Эребуни. Мы регулярно обсуждаем разные темы, обмениваемся взглядами, мнениями, а это очень важно для развития науки. С Эрмитажем у нас прекрасный контакт, мы договорились обмениваться опытом. Недавно в Ереване побывал Михаил Борисович Пиотровский, как вы знаете.

О.К.: Директору Эрмитажа сам Бог велел сотрудничать с Эребуни, потому что его отец Борис Пиотровский — видная фигура в отечественной урартологии.

М.Б.: В феврале намечается поездка в Эрмитаж, где мы будем обсуждать вопросы дальнейшего сотрудничества. Россия для нас — стратегический партнер. И Эрмитаж с Пушкинским — это два музея близкие нам по духу.

О.К.: Научные братья?

М.Б.: В Пушкинском музее находится коллекция из Эребуни и Кармир-Блура. В Эрмитаже коллекция из Кармир-Блура. Одним из директоров Эрмитажа был Иосиф Абгарович Орбели, армянин. Второй директор — Борис Борисович Пиотровский, которому мы очень благодарны за создание отечественной урартологической школы археологов. У нас также есть хорошие связи с Ираном, с французскими, венгерскими и австрийскими коллегами. Круг сотрудничества расширяется. И это очень важно, потому что во время каждой встречи появляется что-то новое, что даёт толчок к улучшению музея. Ну, дай Бог, всё будет хорошо. Надо очень плотно работать, чтобы осуществить все задуманные проекты.

О.К.: Чего я вам искренне желаю. Спасибо за такой оптимистичный, современный и деловой подход.

Редактор Ольга Казак специально для Армянского музея Москвы