Стефан Зорьян и армянские народные сказки. «Есть сказки, в которых ощущается биение сердца нашего народа»
Сказка — один из популярнейших жанров народного творчества. Берущая своё начало в дописьменной культуре человечества, она дошла до наших дней, сохранив неизменными свои основные черты — красочную изобразительность, увлекательность вымысла, определённость этических оценок, чёткость сюжетной структуры. Именно эти черты делали сказку неизменно привлекательной не только для слушателей и читателей, но и для писателей, обращающихся к миру народной фантазии в поисках живого слова, яркого образа, острого сюжета. Литературная сказка по сравнению со сказкой народной молода, если под литературной понимать сказку авторскую, отмеченную индивидуальностью её создателя и в то же время сохраняющую основные жанровые признаки народного источника.
Армянская литературная сказка появилась в XIX веке. Её основоположником стал писатель, педагог, публицист и общественный деятель Газарос Агаян (1840–1911), его первая сказка «Анаит» вышла в 1881 году. К жанру литературной сказки обращался и великий армянский поэт Ованес Туманян (1869–1923), став автором 22 обработок армянских народных сказок («Царь Чахчах», «Хозяин и работник», «Говорящая рыбка», «Масленица», «Бездельница Ури», «Храбрый Назар», «Смерть Кикоса»).
Газарос Агаян. Фото: dic.academic.ru
В начале 1920-х годов к литературной сказке обратился Стефан Зорьян (1889–1967), армянский писатель, автор исторических романов («Царь Пап», «Армянская крепость»), рассказов и повестей. Он стал продолжателем традиции, которая сложилась в конце XIX – начале XX века в армянской литературе благодаря обработкам Газароса Агаяна и Ованеса Туманяна. Хорошо был известен Зорьяну и опыт западноевропейских писателей в области обработки фольклорных сюжетов.
Стефан Зорьян очень высоко ценил народную сказку, считая её «основой народного творчества и литературы». В сказках отражается «творческая энергия народа, его психология, его мечты о лучших днях, — писал Зорьян. — Уж не говоря о том, сколько материала дают сказки для изучения родного языка, прошлого народа, его быта и уклада. А наши сказки с этой точки зрения богаты необыкновенно. Сведущий читатель увидит в них отзвуки нескольких эпох. Есть сказки, в которых ощущается биение сердца нашего народа, его тоска по лучшим дням, по справедливости и правде». Зорьян очень бережно относился к фольклорной основе. Прежде чем приступить к обработке какого-либо сюжета, он собирал его варианты, стремясь выявить лучший, тот, в котором наиболее полно выразился смысл народного повествования.
О том, как Стефан Зорьян работал над фольклорным оригиналом и какой избирал способ его обработки, он рассказал в своей статье «О сказке» (1941). Статья эта была ответом на критический разбор его сказок А. Ганаланяном в журнале «Советакан граканутюн» (1941, №№ 5–6). Ганаланян упрекал Зорьяна в отходе от фольклорной основы, в замене диалекта литературным языком, в использовании пространных пейзажных зарисовок и психологических характеристик персонажей (и то, и другое чуждо фольклору), в утяжелении диалогов, а иногда их сокращении. Зорьян в своём ответе Ганаланяну, который не был тогда напечатан, объясняет свой подход к литературной обработке сказки. «Известно несколько приёмов обработки сказок, — писал он. — Есть авторы (бр. Гримм, Ов. Туманян, А. Толстой), которые, обрабатывая сказку, остаются верны сказочному сюжету, стилю, композиции и вообще всем его фольклорным особенностям. Но есть писатели (интерпретаторы) другого рода (Андерсен, Оскар Уайльд, Ан. Франс), которые берут лишь зерно сказки и развивают его по своему вкусу и пониманию, выражают в сказках свои взгляды на жизнь, свои мысли, иногда превращая сказку в острую сатиру, как это сделали, например, Андерсен („Новое платье короля“), Анатоль Франс („Белая рубашка“), в языке сказки вовсе не сохраняют народную речь, как Агаян в „Анаит“ и „Арегназан“. Так поступили Туманян в „Капле мёда“ и в „Храбром Назаре“. Я сторонник такого метода, последователи которого сознательно вводят в сказку пейзаж, сокращают пространные диалоги оригинала, уж не говоря о том, что они совершенно отходят от фольклорной основы сказки. Взамен они заостряют идею, делают композицию более стройной, а иногда и меняют её, превращая сказку в рассказ, сохраняя только волшебный элемент…»
Стефан Зорьян. Фото: avproduction.am
Стефаном Зорьяном обработана 21 сказка. В основе их — сюжеты, имеющие международное распространение. Бытуют они и в армянском репертуаре сказок. Писатель, обрабатывая тот или иной сюжет, стремился сохранить, подчеркнуть его национальную специфику, показать, какой «своеобразный колорит и философию приобретают эти кочующие сюжеты на армянской почве». С этой целью Зорьян вводит в повествование исторических лиц (например, армянского царя Гагика Арцруни), использует армянские имена, делает местом действия города на территории Армении. Однако принципиально отказывается от диалекта, от просторечных выражений, прибегая к ним изредка, не использует и сказочных формул. Установка Зорьяна — создать именно литературную сказку.
Сказка «Азаран-Блбул» создана Стефаном Зорьяном на основе сюжета, очень распространённого в армянском репертуаре — о спасении царевичем трёх девушек и добыче чудесной птицы Азаран-Блбула (Тысячеголосого соловья). Писатель сохраняет структуру фольклорного источника, основные мотивы, троекратные повторы. Написанная в 1923 году, сказка отмечена подчёркнуто социальными акцентами (характеристики царя, финал сказки). Но в целом в ней сохранён исконный смысл волшебной сказки о торжестве добра, красоты и справедливости над злом и коварством.
В основу сказок «Светящаяся шкура», «Чудесная свирель», «Любовь», «Дубинка», «Филос», «Сердце» также легли популярные сюжеты. В одних («Светящаяся шкура», «Любовь», «Дубинка», «Филос», «Сердце») автор следует за фольклорным оригиналом, в других («Чудесная свирель», «Пастух-судья») более свободно контаминирует известные мотивы, но во всех случаях остаётся верен народной философии, народному взгляду на вещи. И всё же печать литературности лежит на всех сказках Зорьяна. Для него это имеет принципиальное значение, поэтому он вводит в повествование развёрнутый диалог, картины пейзажа, подробно описывает психологическую ситуацию — всё то, мимо чего проходит народная сказка. Особенно «зорьяновскими» выглядят сказки «Любовь» и «Сердце», хотя именно здесь писатель не нарушает структуру оригинала, повторяя его сюжетные ходы («Любовь» основана на сюжете «Кто великодушнее?», «Сердце» — на сюжете о верной жене, которая согласилась отдать свою душу вместо души мужа). Это, по сути, маленькие лирические этюды о любви и верности женщины. В них присутствует особый эмоциональный фон, который создаётся за счёт детальной мотивации поступков персонажей, созвучного их настроению пейзажа, экспрессивного диалога.
Азаран-Блбул — «тысячеголосый соловей», в армянской мифологии аналог птицы Феникс, сгорающей и вновь возрождающейся из пепла. Иллюстрация: planetaarmenia.ru
Нужно отметить ещё одну принципиальную особенность сказок Стефана Зорьяна — они подчёркнуто армянские. Национальный колорит создаётся в основном посредством имён персонажей (Арин, Сиран, Захар, Анток), их обозначений (нахарар, а не визирь; гусан и др.), предметного мира, географических названий (Двин). Так, сюжеты, имеющие международное распространение, под пером армянского писателя воссоздают картину народной жизни.
Стефан Зорьян
СЕРДЦЕ
Было это или не было, жил в нашем древнем городе Двине молодой князь по имени Алан.
Как-то раз созывает Алан во дворец товарищей по оружию и близких родичей и устраивает пир. Роскошные залы его дворца наполняются гостями, которым нет числа, песнями и музыкой.
Сам молодой князь в воинском одеянии с расстёгнутым воротом, рассыпав по плечам чёрные кудри, обходит столы и просит своих гостей веселиться от души, пить и есть в своё удовольствие.
И гости всласть едят и пьют, а гусаны, настроив инструменты и усевшись в большом зале на возвышенности, без устали играют. Вместе с гусанами поют и гости, наслаждаясь яствами, от которых ломится стол.
Вино льётся рекой, один за другим осушаются серебряные кубки и чаши, тают на глазах кушанья, но стол наполняется новыми и новыми блюдами.
И вот в самый разгар веселья подзывает к себе князь верного своего слугу Антока и говорит:
— Сходи-ка в погреб, что в моём саду, и принеси для гостей вдесятеро больше вина… И следи, чтобы не иссякала на нашем столе еда.
Анток спешит исполнить приказ князя.
Однако на полпути он вдруг замечает лежащего на земле мертвеца; уставившись в небо широко раскрытыми глазами, мертвец словно взывает к милосердию и состраданию. Сердце Антока сжимается от жалости, он забывает о поручении князя, хотя ему и неведомо, кто перед ним — друг или недруг, пóтом добывал этот человек свой хлеб или разбойничал, отнимая у других заработанное честным трудом. Забывает Анток приказ князя. Зовёт Анток священника, чтобы отпеть несчастного.
— А кто мне заплатит? — спрашивает священник.
— По всему видно, это человек безродный, — говорит Анток. — Будь милосерд, прочти заупокойную, схороним его по-христиански.
— Не стану я даром отпевать, — говорит священник.
— Возьми в уплату эту шапку и свивальник, — говорит Анток священнику.
На кладбище, наняв могильщиков, он со всеми почестями, будто родного, предаёт земле тело этого безвестного человека.
И только после похорон торопится исполнить наказ хозяина.
Но пока он добирается, день склоняется к закату. Передав приказ князя слугам в погребах, Анток задумчиво и печально направляется во дворец.
Всю дорогу ему не даёт покоя мысль, как оправдаться перед князем, чтобы тот простил его за ослушание.
Ещё издали он замечает, что во дворце не слышно больше шума веселья и музыки, а хозяин — молодой князь — мрачно и взволнованно ходит взад-вперёд перед воротами.
Теперь Анток уже не сомневается, что князь возмущён и, стало быть, надо пасть к его ногам и просить о милости.
Заметив приближающегося Антока, князь обнажает меч и кидается к нему.
— Презренный, бесчестный человек, где вино, что я велел принести?! Ты загубил мне веселье, выставил перед гостями на посмешище! И теперь только кровью сможешь ты смыть навлечённый на меня позор!
И с этими словами он с яростью опускает меч.
Не знающий жалости меч отсекает голову верному слуге.
Но в этот миг происходит нечто небывалое, отчего несказанно изумлённый князь забывает не только о содеянном, но и обо всём на свете. Крылатое существо, цепко схватив его за руку, говорит:
— Ты убил невинного и доброго человека, не удосужившись даже выслушать его. И искупить свою вину ты можешь, только отдав мне свою душу.
Эти слова повергают молодого князя в ужас, он просит и умоляет сжалиться над ним, не лишать жизни и обещает искупить свою вину покаянием и добрыми делами. Он говорит, что только-только женился, его ждёт молодая любящая жена: потеряв мужа, она может с горя наложить на себя руки.
— Смилуйся надо мной и моей женой! — говорит Алан.
И так он умоляет, так просит, что гора и та бы содрогнулась, камень и тот бы раскололся, а уж человек и подавно пожалел бы и изменил свой приговор.
Но ангел смерти непреклонен:
— Решено, — говорит он, — готовься! Даю тебе час времени!
Видит Алан, что ангел смерти непоколебим, и, понурив голову, идёт к старому отцу; рассказывает ему без утайки всё, как есть: и что теперь ангел смерти требует взамен его душу, и как ему, Алану, не хочется умирать.
— Отец, — говорит он, — ангел смерти хочет забрать мою душу. Отдай ему взамен свою, спаси мою молодую жизнь. Ты ведь любишь меня.
— Верно, сынок, я люблю тебя, люблю безгранично, — говорит отец. — Но ведь я ещё не так стар… А нельзя ли откупиться от этого ангела смерти? Может быть, выменяем на золото чью-нибудь душу и отдадим ему?
Зачерпнув горсть золота, отец протягивает сыну, но Алан, не дослушав его, бежит к старшему брату.
— Брат, старший мой брат! — говорит Алан и рассказывает про своё горе. — Отдай свою душу вместо моей, спаси мою молодую жизнь. Ты ведь любишь меня, правда?
Слушает старший брат Алана и впадает в глубокое раздумье.
— А ты не можешь, — говорит он, — перехитрить этого ангела и взамен своей души отдать ему душу какой-нибудь твари?
Не дослушав брата, бежит Алан к друзьям, тем, кто не раз клялся отдать жизнь за него и уверял, будто готов умереть ради Алана.
Но друзья Алана, подобно отцу и брату, не соглашаются сохранить жизнь товарища ценой своей; и, опечаленный, потерявший надежду на спасение, бредёт он по дороге и вдруг вспоминает про мать: будь она жива, уберегла бы от смерти его молодую жизнь, отдала бы ангелу материнскую свою душу.
Охваченный горестными мыслями, возвращается князь во дворец в ожидании своего часа. И тут жена, его молодая жена замечает печать безнадёжной грусти на лице мужа.
— Отчего ты так печален, любимый, какое горе снедает тебя? — спрашивает она, обнимая мужа.
Алан рассказывает ей всё, рассказывает и то, как ради спасения своей жизни обратился к отцу, старшему брату, друзьям, но никто не откликнулся на его беду.
Полная сострадания, выслушивает его молодая женщина, а затем внезапно выхватывает из ножен меч мужа, рассекает свою белоснежную грудь и, вынув свою трепетную душу, протягивает её Алану.
Потрясённый Алан забывает и о своём горе, и об ангеле смерти. Как быть, что делать? Тут жена его бездыханно падает наземь, и, увидев это, он выбегает, моля о помощи.
Но поблизости никого нет. Алан с рыданиями бежит обратно и в изумлении застывает на месте, не в силах вымолвить ни слова, столь неожиданная картина предстаёт перед ним.
Как всегда нарядно одетая, его жена кружится по комнате, а лицо её ещё веселее и прекраснее, чем прежде…
Она кружится по комнате с радостной песней на устах, а увидев Алана, кидается к мужу и обнимает его. Восхищённый беззаветной любовью молодой женщины, ангел смерти вернул ей душу и снова вдохнул в неё жизнь.
1938
Перевод Н. Мкртчян
Источник: Сказки армянских писателей / сост. и предисл. С. Гуллакян. — Ереван : Советакан грох, 1988.