Ованес Шираз. Поэма «Библейское»
Поэма Ованеса Шираза «Библейское», написанная в 1944 году, посвящена величию человека, его огромным созидательным возможностям. Она явилась не только своеобразным откликом на тему войны, ее философским осмыслением, но и произведением, которое на библейском материале ставило и решало проблемы современной жизни.
Ованес Шираз. Фото: visitgyumri.com
БИБЛЕЙСКОЕ
Из глубины веков легенда к нам дошла:
Когда безвестный Дух создал в порыве неком
И сушу, и моря, и звездные тела,
И сделал прах земной скудельным человеком —
Сокровищницы он мгновенно отворил
И радостями мир щедротно одарил:
Лугам он даровал зелено-алый смех,
А голубой отдал без колебанья морю,
Из белого соткал летучий нежный снег,
И мощью наделил безмолвное нагорье,
Он научил пичуг витать и ворковать,
А землю — плод земной охотно отдавать.
Цветок своей любви по лепестку развеял
И радовался сам тому, что он содеял.
И отдыхал бы он, творенье завершив,
Когда бы не тоски невыносимый шип
Среди его даров на миг не задержался.
И как с ним поступить, Создатель не решался.
А надо бы — на то он всемогущий Бог
И велико его созданье-мирозданье.
Но как ему сыскать страдальца, кто бы смог
Без ропота снести угрюмое страданье?
Он с грустью оглядел цветенье бытия —
Один лишь ровный свет и ни малейшей тени.
Он взор свой обратил на дружный круг зверья
И на радушный лад ликующих растений.
В соцветья-лепестки он осторожно влил
По капельке одной губительного яда
И мигом дерева, как в осень, оголил
И радости лишил пернатую плеяду.
Слетела с медуниц легчайшая пыльца,
Поникли колоски уже созревших злаков,
Насупились сады, а у багряных маков
Покрылись чернотой раскрытые сердца.
Шип этой скорби был невыносимо лют.
Лишившись речи, звери зарычали,
Да так, что до сих пор в глухой печали
По вечерам луне свои проклятья шлют.
И сжалился Творец, и с высоты
Освободил зверье и стаи птичьи,
И древеса, и злаки, и цветы…
А поглядел на горные хребты,
На их слегка надменное величье.
Пора бы поубавить эту спесь,
Чтоб и они в тревоги окунулись.
Да будет так! — проговорил. И днесь
Под этой пыткой горы содрогнулись.
Покрыли раны мощный материк,
И пропасти ощерились щербато,
Все заглушил невыносимый крик
Страдальческого грома-камнепада,
Безумные потоки прорвались,
И вынести не в силах наказанья
Непролитыми горькими слезами
Снега вершин сурово запеклись.
И снова Он по-новому решил —
Взглянув на горы, прошептал: «Свободны!».
И передал страдание вершин
Полям и луговинам беззаботным.
И поразили поле мрак и стынь,
Покрыли язвы праведное лоно,
И до сих пор видны рубцы пустынь
И гиблых балок, как во время оно.
Творец печально на море взглянул,
Смеющееся звонко, беспричинно,
И молнию страдания метнул,
Пронзая безмятежную пучину.
Раздался разъяренный гул и плеск,
И вмиг вода взметнулась, как живая.
До уровня безжалостных небес,
Как пальцами, созвездья отрывая,
Утробный ропот, заунывный крик
Стеной застывшей в воздухе висели,
Потом устало смолкли, но доселе
Морщина искажает дивный лик.
Бог отступился, содрогнувшись сам,
И морю возвратил его отраду.
Он все страданье отдал небесам,
И те отозвались свирепым градом.
Громами гулко грохотала высь,
Навзрыд рыдала ливнем и грозою,
И месяц посреди небес повис
Невыплаканной до конца слезою.
Сверканье бесновалось вперехлест,
Гармонию сковал предсмертный ужас,
И мириады ошалевших звезд
Опустошали свод, в пространство рушась.
Не мог Творец придумать ничего —
Огонь страданья был чрезмерно жарок,
Но как же быть, кому вручить его —
Ужасный и погибельный подарок?
Наверняка в творенье кто-то есть,
Кто выстоит, кого тоска не сгложет,
Кто будет в силах муку перенесть,
Которую и Он снести не может.
И вдруг увидел: прах земли, пустяк,
Двуногое, предмет несовершенный,
У тигра разъяренного в когтях
Смеется в смертной муке, как блаженный.
И понял Он: то, что искал, — нашел,
И наделил двуногое бедою.
И был с того момента предрешен
Наш путь с его страдальческой страдою.
И боль настигла немощную плоть,
А прочее казалось пустяками.
И человек готов был проколоть
Страшилище глазами, как клыками.
Он был открыт нашествию скорбен.
Дитя свое он пестовал отныне.
И стала золотая колыбель
Его надеждой и его твердыней.
Он жил под сенью хрупкого жилья,
И, сознавая свой удел и выдел,
Он хоронил, но тем яснее видел,
Что смерть всего лишь выверт бытия.
Он горько плакал, погребая мать,
И сыновей терял, скорбя безмерно,
И каждый раз учился понимать,
Что смерть бессмертна, но и жизнь бессмертна.
Он выносил терзания любви,
Природу побеждал в слепом восторге,
Пока не понял: сколько ни живи,
Но вместе с ядом есть и мед у скорби.
Не прикрывая воспаленных вежд,
Он осознал, что смерть — источник духа,
Что мука гонит парусник надежд,
Что горе — дерзкой мысли повитуха.
И человек в сражение вступил
И оправдал свое существованье,
И смертный ужас смерти утопил
Горячими волнами упованья.
Он в тяжких муках добывал свой хлеб.
Огонь у скал бестрепетно похитил.
Еще вчера он был и глух и слеп,
А нынче и услышал и увидел.
Он мамонта-гиганта умертвил,
И, защищая чад от козней злобных,
Он гневался и яростно гневил
И со свету сживал себе подобных.
Страданье накалялось добела
И вместе с ним дневало-ночевало.
Земля-праматерь скаредна была
И тайн своих ему не открывала.
Но он упорно выхода искал,
Единой болью выдюжил и выжил.
Потоки влаги высекал из скал,
Мед и вино из пустоцветов выжал.
Рассек он грудь морей и недра гор
И отыскал упрятанные тайны.
Десницу мысли к небесам простер
И обнаружил жизнь на звездах дальних.
Он многое постиг. И уяснил,
Что не вступить вдругорядь в ту же реку.
Он в страхе смерти атом расчленил,
Считая, что на благо человеку.
Он понял: смерть, хоть есть, а нет ее,
И жизнь уже вовеки не поникнет.
Материя-пространство-бытие,
Хоть исчезает, но опять возникнет.
Он глуби мирозданья отворил,
Додумавшись до дерзкого итога:
Не бог его когда-то сотворил,
А в страхе человек придумал бога.
Он дорожил придумкой испокон,
Отдав тщете бесчисленные годы,
Пока внезапно не пронзило: он —
Дитя природы и мечта природы.
Пусть плоть его из праха создана —
Земля всемирным промыслом хранима,
Из солнечных лучей сотворена,
Непогрешима и неосквернима.
Врагов своих он больше не карал,
Но, разделив их горести и боли,
Он слезы им отныне утирал,
Как только самому себе дотоле.
Себе подобных нежно возлюби,
На миг в себе подобного поверя,
Он вытравил по капле из себя
Бессмысленного олуха и зверя.
И яд и мед извлек он из цветка
И выправил ошибки мирозданья.
И мыслил, мыслил до тех пор, пока
Он чудотворством не изжил страданья.
Себя он плавил в горне, как металл,
Сопротивлялся засухам и пургам,
Пока из зверя он собой не стал,
Работником, всесильным демиургом.
И тут Земля, праматерь всех людей,
Уста отверзла и сказала нежно:
«Се — человек… Иди и владей
Вселенной протяженной и безбрежной:
Отныне горю воли не давай.
Иди вперед и плеч своих не горби.
Творением своим повелевай,
Князь радости и победитель скорби!
Ты выстрадал в величии своем
Весь этот трудный мир. Вовеки здравствуй!
Над злобным тигром, малым муравьем,
Над морем и звездой по праву властвуй!
Ты — суть моя, мой символ, вечный знак.
Будь смертным и в бессмертие влюбленным.
И счастье и беда твои — как мак,
Всегда двуцветный: черное с червленым.
Надеюсь на тебя, мое дитя!
А если ты заплачешь безотрадно,
Я тоже загрущу с тобой, хотя
Слезинка станет гроздью виноградной.
Познанья путь вовек непогрешим,
И лестницей, воздвигнутой веками,
Поднимешься ты к таинству вершин,
Застывших высоко над облаками.
Скорби, как все живущее, скорби.
Ты — жив и никогда уже не канешь.
Будь сгустком человечности, люби —
Лишь только так ты совершенным станешь.
Уже твои неисчислимы дни,
Твои труды в моем краю подлунном,
Но, сын мой, чудо-лепестки вдохни,
И снова станешь радостным и юным.
И хоть закон времен неумолим,
Вернешься к долам, золотым от зноя.
И раз ты над собою властелин,
То станешь властелином надо мною».
И вещий голос навсегда замолк.
И, отзвуку его послушно внемля,
Усвоил человек свой высший долг:
Выхаживать по-матерински землю.
В нагой пустыне, где змея ползла,
Змеенышу вылизывая слезы,
Пленительная роза расцвела,
Шепнув: «Прими благодаренье розы»,
Глаза морей глядели на него,
Морская влага обласкать хотела,
И небо на любимца своего
Во все глаза светилами глядело.
И человек не отводил лица.
А поутру по хоженым дорогам
Решил пройти к началу от конца,
Чтобы в итоге повстречаться с богом,
С тем, кто его из праха замесил,
С тем, что ему во все века грозило.
Как жаждал он противоборства сил!
Творец с твореньем! Сила против силы!
Был путь обратный труден и тяжел.
Но, много передумав и исчислив,
Творца он не нашел, хотя прошел
Весь путь своей неутомимой мысли.
Кого искал одушевленный прах,
Дойдя до изначального истока?
Неужто только бесконечный страх,
Загадка Бога и создатель Бога?
И понял он одним прекрасным днем,
Что Бог навеки поселился в нем…
Перевод Л. Григорьяна
Источник: armenianhouse.org