Георгий Франгулян: «Нужно объяснять на понятном людям языке»
Скульптор Георгий Франгулян — член Российской академии художеств и Союза художников, Народный художник РФ, автор памятников Булату Окуджаве, Иосифу Бродскому, Араму Хачатуряну, Дмитрию Шостаковичу, надгробия на могиле Бориса Ельцина на Новодевичьем кладбище и мемориала «Стена скорби» на проспекте Сахарова. Мы встретились с Георгием Вартановичем в его мастерской, чтобы поговорить об искусстве, творчестве и задачах, которые стоят перед художником вне времени.
Георгий Франгулян
— Георгий Вартанович, мы находимся в вашей мастерской в центре Москвы. Расскажите об этом необычном месте. Давно ли вы здесь работаете?
Ордер я получил в 77-м году, 42 года назад. Поиски помещения были шагом отчаяния — к тому моменту я 11 лет проработал в глубоком подвале без окон и дверей, понимая, что это приведёт к туберкулёзу или ещё чему-нибудь нехорошему. Во-первых, очень трудно лепить скульптуру при люминесцентном освещении. А во-вторых, это постоянная сырость, плесень. Найти подходящее место было непростой задачей, но я нашёл этот дом, который мне оформили — по тем временам это не стоило таких денег, как сейчас. Отреставрировал его и сделал мастерскую — это заняло 3 года. В 80-м году уже начал работать в перестроенном пространстве. Особенность этого здания в том, что по всем документам в то время оно числилось каменным, а когда я уже получил ордер, оказалось, что это деревянный сруб. Это осложнило реконструкцию. Место историческое: в соседнем доме жил Илья Ефимович Репин. В этом дворе он написал своих «Запорожцев». Валентин Серов жил здесь 3 года до поступления в Академию художеств и брал уроки рисования у Репина. Здесь сдавались внаём комнаты — как я понимаю, в основном творческой интеллигенции. Сюда приходил Лев Николаевич Толстой и многие другие. В своей мастерской я провожу всё время с утра до вечера — это главное место моего обитания. В какие-то периоды своей жизни я даже здесь жил. В этом дворе работал, отливал бронзу. За 40 лет здесь побывало невероятное количество удивительных гостей со всего мира.
— Как проходит ваш обычный рабочий день?
Достаточно радостно! Я вообще позитивный человек. Работать начинаю с 11 утра — живу за городом, и дорога сюда занимает примерно час времени. До 9-10 вечера я здесь.
— Как распределяете задачи? Или это зависит от вдохновения?
Вдохновения вообще не бывает. Кто ждёт вдохновения, тот ничего не делает. Нужно просто работать — другого выхода нет. Либо ты постоянно работаешь, либо ничего не делаешь. Я не могу планировать, с чего начинаю и во что перехожу. Прагматизм, конечно, присутствует, так как скульптура связана с производством. Но соотношение между прагматизмом и эмоциональным выбросом не должно перевешивать в пользу прагматизма.
— Сколько времени может занимать работа над проектом памятника?
По-разному. Бывают проекты, которые затягиваются на несколько лет. И это не момент создания, а мучительный процесс преодоления всяческих препятствий — бюрократические проблемы, поиск средств. Всё это изматывает, но каждый раз приходится терпеть. А долгих поисков у меня не бывает. Как правило, я уже вижу идею и иду к ней очень быстро.
— Сколько проектов у вас сейчас в работе?
Думаю, проекта три. Я не считаю, всегда одновременно работаю над несколькими сразу. Так всю жизнь: что-то отпадает, что-то реализуется, иногда это собирается в кучу, а иногда растягивается. Бывают ничем не заполненные периоды, но они счастливые — я посвящаю их свободному творчеству. Кроме монументов, делаю много других скульптур, занимаюсь живописью и графикой. Это единый процесс — одно дополняет и обогащает другое.
— Много ли времени сейчас остаётся на свободное творчество?
Есть время или его нет, я всегда занимаюсь этим. Могу с вами сейчас говорить, положить на стол бумагу и сделать за это время несколько рисунков — наша беседа от этого не пострадает. Или возьму проволоку, начну её гнуть, и получится нечто, что можно будет поместить на постамент. У художника из всего должно что-то получаться — из бумаги, фольги, проволоки от шампанского. Если ты этим дышишь, все происходит само собой.
— Сейчас вы работаете над памятником архитектору Каро Алабяну. Расскажите немного об этом проекте.
О том, что в Москве планируют установить памятник Алабяну, я в первый раз услышал лет 20 назад. Потом было длительное затишье. И не так давно я узнал, что посольство Армении всё-таки решило продвинуть эту идею. Они обратились в Мосгордуму с заявкой, и получив разрешение на установку памятника, объявили закрытый конкурс в рамках посольства. Меня попросили сделать своё предложение, и оно у меня уже было — только услышав о памятнике Алабяну, я сразу придумал, что это будет. Тем более, этот район я знаю очень хорошо — рядом Строгановка, в которой я учился, посёлок художников, по которому гулял студентом. Эту улицу, конечно, потом испортили, перестроили, сделали тоннель, но это естественный процесс. Я подал проект в посольство, и к моей радости, в результате конкурса он оказался наиболее приемлемым.
— Бывают ли проекты, которые инициируете вы сами? Благодаря чему удается пролоббировать их?
Памятник Бродскому в Москве — моя инициатива. На этот проект ушло 7 лет. Упорство — моё врождённое, пожизненное качество. Но в чём-то и везёт — я вообще везучий человек.
— Чей скульптурный образ вам бы хотелось создать? Есть ли нереализованные проекты, о которых вы мечтаете?
Я вообще жадный человек в этом плане — мне очень много чего хочется. Как можно больше! (Улыбается). Кроме всего прочего я жду сюрпризов: вдруг мне предложат нечто такое, что меня заведёт? Может, я об этом не думал, но буду счастлив и соберу все свои творческие силы, чтобы это осуществить, придумать что-то новое. Неожиданности — это всегда здорово! Тебя накрывает волна свежести, и ты придумываешь нечто совершенно нереальное, совершаешь открытия. Момент импровизации мне вообще очень дорог в искусстве. Идеи конкретных проектов тоже есть, конечно. Их много, но я не буду перечислять. Любые идеи подхватываются — не то что я боюсь сглаза, я не суеверный. Просто очень много заимствований, много воровства. Это существует во всех профессиях, много раз убеждался.
Татьяна Тростникова беседует с Георгием Франгуляном
— Художники часто переосмысливают свои работы, бывает, от чего-то открещиваются. Есть ли проекты, которыми вы сейчас недовольны?
Я многократно говорил, что не люблю смотреть на свои работы. Ручаюсь за всё, что делаю, но дальше мне это не интересно. В частности потому, что я не хочу видеть в них какие-то ошибки — исправить их уже нельзя, так зачем переживать? Я себя берегу для следующих работ. (Улыбается). Единственное, что могу сказать — никогда и никакие идеи я не повторяю. Каждый памятник для меня интересен тем, что я делаю нечто новое для себя. Есть художники, которые из вещи в вещь повторяют сами себя. Я считаю, что это тупиковая ситуация. Нужно открывать что-то новое каждый раз — только тогда ты живёшь. Слава богу, пока оно приходит мне в голову легко и быстро. (Смеётся).
— А есть ли у вас любимые проекты?
Нет, всё, что я делал, мне в целом нравится. Я несу за всё это ответственность. А любить свои вещи — это как любить свою ногу. Было бы очень странно!
— Вы беретесь за все, что вам предлагают, или у вас есть некий внутренний фильтр? Как вы выбираете тендеры, в которых участвуете?
Я делаю только то, что мне интересно. Либо сам считаю, что этот памятник необходим, либо слышу, что кто-то хочет его установить. Ко мне часто приходят с предложением сделать монумент, и это самый приятный момент в жизни: ты понимаешь, что тебя ценят, ты востребован, тебе доверяют. Когда это конкурс, естественно, я тоже выбираю, участвовать или нет. Если это нечто противоречащее моим убеждениям или интересам, я не буду участвовать добровольно. А силой меня не заставишь. (Смеётся). Пока благодаря моему везению я в жизни всегда делал то, что мне интересно.
— Вам ближе скульптура как политический манифест или как личное переживание?
Как политический жест мне это вообще не интересно. До поры до времени я вообще считал, что политической скульптурой заниматься не буду никогда. Но потом сделал надгробие Ельцину. И хотя по всему выходит, что это нечто политическое, моё решение нельзя назвать стандартным для политической задачи. Всё-таки, мне кажется, я сделал из этого произведение искусства. А если это произведение искусства, то я считаю, не нужно определять, к какому жанру оно относится. Конечно, я не буду делать монумент политическому деятелю, если это противоречит моим убеждениям. Допустим, никогда не сделаю памятник Сталину — не позволит моё отношение к его исторической роли. Вообще любой человек и любая личность представляют интерес для художника, но можно просто изучить, понять и не делать.
— По каким признакам вы определяете, искусство это или нет?
Очень просто: всё, что я делаю — это произведение искусства. (Смеётся). А в чужих работах я это чувствую. Опыт и профессиональный взгляд позволяют мне легко видеть это независимо от жанра. Чувствование гораздо глубже понимания, я ориентируюсь именно на него.
— Последние несколько лет Москва переживает беспрецедентный подъём монументального искусства. Как вам кажется, в чём причина этого бума?
Этот бум не только в Москве, но и по всей стране. Обычно причины чисто идеологические, и грешат этим в основном империи. Монументальное искусство — одно из орудий в их арсенале воздействия на людей. Эти памятники, как правило, идеологизированы — вы много видите декоративных скульптур? Всё идет по нарастающей. Значит, есть востребованность этого жанра и он будет ещё какое-то время, пока не надоест или пока не изменится ситуация. Надежду вселяет только то, что архитектура сейчас развивается в довольно правильном направлении. Я не говорю о массовой застройке, но появляются отдельные произведения архитектурного искусства, которые несут в себе находки формального и пространственного характера, используются новые материалы и технологии. Архитектура и скульптура — в принципе очень близкие виды искусства. Если скульптура не несёт в себе архитектуру, то это нечто, которое вы видите повсеместно, не имеет отношения к настоящей скульптуре.
Это жанровые сценки, отлитые в бронзе, сюжет которых работает за счёт самой тематики. Скульптура гораздо глубже по воздействию и своим задачам. Но к сожалению, мало кто это ценит и понимает. Это требует определённой популяризации, разъяснения, создания специальных передач, фильмов, воспитания со школьной скамьи. Но должны быть люди, которые могут это преподавать, которые сами это понимают. И это уходит — как ни странно, при советской школе изобразительного искусства это было, поэтому мы имели очень хороших художников, несмотря на сталинский период в искусстве. Вспомните мозаики Дейнеки на станции «Маяковская». А на каком уровне была архитектура Душкина в метро! Была школа, было преподавание архитектуры, которое основывалось на её классических образцах. Для того, чтобы перейти к неожиданным решениям, нужно иметь базу, на основе которой может родиться что-то новое. Попытки создания без понимания основ приводят к поверхностному решению.
— В советское время работалось проще, чем сейчас, или наоборот?
Я бы не стал делить своё творчество на советский и постсоветский период, потому что тогда был так же независим, как и сейчас. Мне удавалось идти по той, линии, которую я себе наметил. Конечно, не могу отрицать воздействие социума, его невозможно не учитывать, но всё-таки моя генеральная профессиональная линия в искусстве позволяет мне очень многие вещи переживать. Я занимаюсь задачами, которые стоят вне времени. Как мне кажется, это звено в цепи истории искусств.
— А вещи, которые вас вдохновляют, со временем меняются?
Меня как вдохновляли женщины, так и вдохновляют. (Смеётся). Это у художников идёт с доисторических времён. Сколько сменилось всего в этом мире за 4000 лет, но это не меняется. Есть вечные ценности, они могут трансформироваться — возьмите для примера творчество Пикассо или Матисса. Но какая за этим школа! Какие они блестящие рисовальщики и насколько владели академическим искусством, чтобы быть убедительными в тех средствах, которые затем использовали. К сожалению, профессиональная школа сейчас на очень низком уровне. Мне говорят, что в других областях то же самое — не знаю, поэтому говорю только об искусстве.
— Есть ли надежда, что ситуация изменится? Что для этого должно произойти?
Не рассуждаю об этом и поэтому не питаю никаких надежд. У меня надежда только на себя и на то, что я ещё какое-то время буду жив и в состоянии работать. Я жил и живу своим творчеством, но очень многие вещи переживаю, будучи неравнодушным человеком. Не могу не видеть того, что происходит вокруг. В рамках моей мастерской мы сняли просветительский фильм о том, что такое скульптура. Он был сделан полностью за мой счёт, большой, на 52 минуты. В нём объясняется, что такое скульптура, почему в ней всё именно так и в чём уникальность шедевров античности и Возрождения. Мы предложили этот фильм телеканалу «Культура» и получили отказ, хотя он отвечает всем требованиям. Попробовали туда, сюда — никому не интересно. Поэтому выложили на YouTube: у него очень много просмотров — люди пытаются разобраться. Пусть публики, которую это интересует, пока не очень много, но это уже шаг вперёд. Мы надеялись снять ещё несколько таких фильмов, целую серию, но производить их один за одним за свой счёт нереально. Если бы такие фильмы были об архитектуре и живописи, это помогло бы изменить ситуацию. В них должны не просто показывать, а объяснять, почему. И сделать это могут только профессионалы — люди, которые сами этот путь прошли.
— Какие у вас увлечения, если, конечно, на них остаётся время?
Моё увлечение — это моя профессия. Это и работа и хобби, это моя жизнь. Я этим дышу.
— О чём вы мечтаете?
Я мечтаю, допустим, чтобы мой фильм показали. Ведь то, о чём я в нем говорю, работает на будущее профессии. Это и есть моя система воспитания. Я не могу читать лекции в институте — на это просто нет времени. Но мне интересно объяснить то, что связано с моей профессией. Не то что я утверждаю каждый свой поступок в искусстве, я просто пытаюсь объяснить, как и почему к этому пришёл, почему до меня к этому пришли тысячи гениальных художников. Я ведь тоже основываюсь на понимании того, что сделали они. То, на что они потратили всю жизнь, их бесценный опыт, не может быть выброшен. Наши учителя они, а не те, кто сегодня преподаёт. Поэтому нужно понять, какие принципы они проповедовали в каждом своём движении и каким образом смогли воплотить в нечто предметное свою душу, свой мозг, своё восприятие, свою руку. Это вечные ценности и основа, которую важно передать тем, кто будет после нас. Я уже понял то, что мог, и продолжаю понимать. Учусь каждый день и всё время для себя что-то открываю. Для того, чтобы быть востребованным, ты должен понимать, что происходит вокруг. Нельзя в современном мире говорить на старославянском, нужно объяснять на понятном людям языке. В искусстве то же самое. Меняются конфигурации и стили — это дань времени. Когда ты творишь в соответствии со средой, в которой находишься, это порождает новые формы выражения.
Фотографии: Александр Мощаков, Армянский музей Москвы
Беседовала Татьяна Тростникова,
журналист, медиа-менеджер, блогер и путешественник
специально для Армянского музея Москвы