«Арарат новейшей армянской литературы» Аветик Исаакян был одним из ярчайших поэтов своего времени: им восхищались, его лирику переводили еще при жизни. Творец был тесно связан с русскими писателями, причем не только профессиональными отношениями, но и дружескими. Примечательно знакомство Аветика Исаакяна с Мариной Цветаевой, которое описала дочь поэтессы Ариадна Эфрон. «Да вы – настоящий горный поэт!» – воскликнула Цветаева, услышав стихотворение Исаакяна. «Да и вас не назовешь равнинным поэтом!» – ответил он. Но есть ли что-то, что объединяет лирику этих на первый взгляд совершенно непохожих мастеров пера? Казалось бы, сопоставить двух крупных поэтов-современников, пишущих на разных языках, с разной судьбой, просто невозможно. Однако поэту и переводчику Георгию Кубатьяну это удалось.

Если сравнить наследие Исаакяна и Цветаевой, то можно обнаружить точки, где поэтические и человеческие судьбы этих безусловно далеких – а иногда кажется, что и вовсе полярно разведенных, – непохожих авторов соприкасаются. Первая – вклад в культуру: оба писателя стали классиками своих литератур. Однако различие в том, что Исаакян обрел признание не просто при жизни – едва ли не в 40 лет стал живым классиком, а наследие Цветаевой пробивало себе путь к славе долго, и лишь 100-летний юбилей писательницы окончательно утвердил ее в качестве классика русской поэзии прошлого столетия.

Саркис Арутчян и Аветик Исаакян. Гюмри, 1957. Фото: Ида Кар

Следующее пересечение двух судеб – эмиграция, скитальчество на чужбине и возвращение на родину. Эти события наложили глубокий отпечаток на ход мыслей и саму лирику. Цветаева покинула родину по семейным и политическим обстоятельствам, вернулась тоже не по собственному желанию, а из-за мужа и детей. Кубатьян пишет, что эмиграция поэтессы по сути никогда не прерывалась и ее жребий оказался горше. Скитальчество Исаакяна не было столь безнадежно необратимым: поэт годами жил в Европе, но время от времени приезжал на родину без особых проблем. И в 1936 году он сделал добровольный выбор – вернуться. Кубатьян также отмечает, что Исаакяна – живого классика – действительно ждали в Армении, его возвращение было неким политическим актом; Цветаева же прожила белой вороной 17 эмигрантских лет и на родине тоже оказалась не нужна.

При всем различии поэтических методов Цветаевой и Исаакяна ностальгические мотивы у обоих выражены довольно опосредованно. У Исаакяна практически нет такой лирики: он не тоскует по родине издалека – поэт ее словно бы и не покидал. Из Вены, Праги, Парижа, Венеции творец пишет только о родине, только на армянские темы, словно не замечая, что вокруг – Европа. Европейская тематика присутствует в рассказах Исаакяна, а вот в лирике ей словно не нашлось места. Кубатьян приводит пример четверостишья, написанного поэтом в 1919 году в Женеве, с редкой ностальгической ноткой:

Обними меня нежно –
В колдовских твоих объятиях
Я чувствую себя
На родине.

Марина Цветаева за роялем в доме в Трехпрудном переулке. Москва, 1908. Фото: dommuseum.ru

У Цветаевой же дом в 1920-1930 годы – то, чего она лишена и по чему тоскует. Это прослеживается в ее лирике, хоть и словно между строк:

Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится.
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…

Назвать ностальгию ностальгией, а родину родиной, дать боли имя – это Цветаева делала крайне редко. Еще реже она противопоставляла Россию Западу. Редкий пример – стихотворение 1931 года «Лучина» с поразительной метафорой: покрытая вечерними огнями башня в центре Парижа сравнивается с русской лучиной.

До Эйфелевой — рукою Подать!
Подавай и лезь.
Но каждый из нас — такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,

Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»

У Цветаевой ностальгическую любовь к родине оттеняет признательность чужой земле. А вот у Исаакяна – контрастно – практически отсутствует даже упоминание чужбины. Например, в стихотворении «В Равенне», несмотря на название, нет даже отдаленного образа Италии: оно – об Арарате, о бренности бытия:

На глухой вершине Арарата
На мгновенье век остановился —
И ушел…

Кубатьяну удалось выделить еще одну общую черту лирики Исаакяна и Цветаевой – повествование от лица некого персонажа. У армянского поэта это часто девушки-крестьянки, жены и матери странников, пахари, гайдуки. Герои лирики Исаакяна знакомы и традиционны, поэт не видится актером, примеряющим различные маски. Персонажи Цветаевой более разнообразны – цыганка, Сивилла, Жанна д'Арк, крестьянка и многие-многие другие. В обилии ее героинь и проявляется та маскарадная атмосфера, которой нет у Исаакяна. Смена ролей, костюмов и декораций не скрывается, а нарочито выставляется напоказ.

«Костюмные» стихотворения Цветаевой – дать возвышенным чувствам, романтическая волна которых подхватила поэтессу на несколько лет. Похожее произошло и с творчеством Исаакяна: любовь к ярким, неразбавленным краскам – верная черта романтизма – не обошла стороной и армянского писателя. Так, разочарованного философа из поэмы «Абу Лала Маари» нетрудно сопоставить с персонажем «Приключения», само собой, не отождествляя их.

Кроме того, оба поэта обращались к эпическому жанру. «Мгер из Сасуна» и «Царь-Девица», например, порождены народной словесностью, пронизаны ее тоской. Вышедшие из фольклора и подчиняясь законам литературы, эти поэмы не выпускают читателя из сказочного былинного мира. И в этой неразрывной связи – самое явное сходство между Исаакяном и Цветаевой. Оба поэта чутко улавливали народную мелодию и столь же безошибочно ее воспроизводили. Делали они это по-разному, но оба – виртуозно.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон, 1911. Фото: project1917.ru

Источник: Кубатьян Г. Исаакян и Цветаева: точки пересечения. Опыт типологического сопоставления

Обложка: портрет А. Исаакяна А. Яр-Кравченко и портрет М. Цветаевой А. Билиса

Встреча двух поэтов: Ариадна Эфрон вспоминает о Марине Цветаевой и Аветике Исаакяне

Величественный Арарат в творчестве русских поэтов XX века