Артём Оганов: «Армения — страна очень насыщенная, особенная»
Артём Оганов — учёный-кристаллограф, профессор Сколковского института науки и технологий, доктор физико-математических наук, профессор РАН, член Европейской академии, действительный член Королевского химического общества и Американского физического общества. Предки учёного с мировым именем происходили из армянского города Шуши, который они были вынуждены покинуть 100 лет назад. То, что сегодня переживают Армения и Карабах (Арцах), болью отзывается в сердце Артёма Ромаевича, сохранившего из поездок на историческую родину самые добрые и тёплые воспоминания. В беседе с Армянским музеем Москвы Артём Ромаевич поделился своим видением того, какими возможными путями наука и образование могут стать одними из важных факторов развития Армении. Рассказал он и о тех впечатлениях, которые во время большого путешествия в Армению произвели на него места и люди. В мае 2020 года Артём Оганов собирался провести в Карабахе научную конференцию с участием лучших физиков и материаловедов. Но планам учёного помешала пандемия, а случившаяся затем война привела к неопределенности будущего самого Карабаха.
Артём Оганов. Фото: mentors.ru
Новая глава химии
— Увлечение наукой возникает неслучайно. С этим нередко связаны интересные истории из детства. С чего началась ваша любовь к науке?
— Всё началось с родителей, точнее, с мамы. Она психолог и придерживается, на мой взгляд, правильной стратегии в воспитании детей. Суть её в том, что не нужно за ребёнка решать, чем ему заниматься. Он сам всё это для себя определит. Ему нужно дать хорошее общее образование, привить интерес к жизни, к познанию. Затем, когда ребёнок сам выберет для себя свой путь, поддержать его. Меня с братом мама именно так и воспитывала. Со своими детьми я придерживаюсь того же принципа.
Итак, что делала мама? Она с раннего детства приучала меня и брата к искусству, поэзии, живописи, истории, научила любить книги. Нам нравилось копаться в нашем книжном шкафу — большом, с множеством книг. Когда мы были совсем маленькими, то доставали до первых двух-трёх полок, особенно любили исследовать нижнюю. Туда мама «подбрасывала» разные книги, чтобы понаблюдать, к чему мы тянемся, — но тогда я думал, что эти книги там оказывались случайно. Я потянулся к книжке по химии, очень мне понравились в ней картинки, и начал читать эту книгу, а читать я умел с раннего детства. Меня эта книга безумно увлекла. И так вот лет с четырёх я решил для себя, что стану учёным. А мой брат заинтересовался математикой и кибернетикой, что и стало его профессией.
— Помните, какая книга стала той самой?
— Это книжка Сергея Венецкого «О редких и рассеянных». В ней речь о редких и рассеянных химических элементах.
— Сейчас она хранится у вас дома для ваших детей?
— Ту самую книжку я не могу нигде найти, не знаю, где она. Но я нашёл в интернете и купил такую же.
Артём Оганов в детстве. Фото: 22century.ru
— Ваша мечта детства сбылась. Вы — учёный-кристаллограф. Что такое кристаллография?
— Это наука об атомном строении вещества и о том, как оно обусловливает свойство материалов.
— Вы не просто изучаете строение существующих материалов, но и предсказываете новые материалы с заданными свойствами — ещё до того, как они получены.
— До недавнего времени это считалось принципиально невозможным. Пришлось для этого создать метод, который предсказывает стабильные кристаллические структуры и стабильные химические составы.
— Метод называется USPEX («Успех»)?
— Да. С помощью программы «USPEX» мы можем предсказать вещества, даже довольно странные, противоречащие стандартной химической интуиции, а затем экспериментаторы вполне успешно их синтезируют. Такие вещества действительно стабильны, предсказания оказываются очень точными. Новые вещества, противоречащие химической интуиции, — это новая глава химии, которую ещё предстоит понять.
— Какие вещества вы предсказали?
— Сделано было очень много разных предсказаний. Например, новые хлориды натрия (NaCl), такие соединения, как NaCl3 и NaCl7. Na2He — соединение натрия и гелия, самого инертного элемента. Оказалось, что под давлением гелий химически довольно активен. Вещества с неожиданными химическими составами также включают ряд рекордных сверхпроводников, таких, как H3S и LaH10. [Сверхпроводимость — свойство некоторых материалов, которое позволяет передавать электричество без сопротивления. — Прим. ред.].
— Синтезируемые вещества потом находят применение в каких-то областях? Мы можем их найти в повседневной жизни?
— Пока ещё нет. Потому что вывод нового материала на рынок и применение в технологиях требуют довольно большого срока. Факт в том, что мы можем предсказывать вещества, которые обладают необычными свойствами, и потом эти вещества синтезируются — их свойства подтверждаются. Это, конечно, решение задачи не только фундаментальной важности. Я уже сказал о том, что благодаря такого рода открытиям расширяется наше представление о химии. Но создавать прикладные материалы для разного рода технологий тоже можно.
— Какие?
— Это сверхтвёрдые материалы, магнитные, термоэлектрические, сверхпроводники и самые различные наноматериалы. Фактически любой материал, свойства которого можно посчитать, предсказывается с нужной величиной свойств.
Ученики расправляют крылья
— Вы создали Лабораторию компьютерного дизайна материалов в Московском физико-техническом институте (МФТИ). Расскажите о ней.
— С лаборатории в МФТИ я начинал, когда вернулся в Россию. Потом ещё открыл лабораторию в Сколтехе. Но руководить несколькими лабораториями дело довольно трудное, и, кроме того, нужно давать дорогу ученикам. Поэтому лабораторию в МФТИ я передал в прошлом году своему ученику Ивану Круглову, талантливому молодому учёному. Приятно, что ребята расправляют крылья и уже становятся руководителями своих лабораторий.
— Можно ли говорить о новом этапе российской науки, её возрождении? Какой она вам сегодня видится?
— Российская наука достаточно неплохо котируется в мире, она восстанавливается, идёт вперёд и вверх. Хочется, конечно, чтобы это происходило быстрее. Но, с другой стороны, очень быстрые преобразования несут в себе риски, иногда лучше медленно и верно, чем быстро и в стиле «поспешишь — людей насмешишь». За последние годы произошло очень много хороших изменений. Появилось сочетание традиционного финансирования науки через государственные задания с грантовой системой. В отборе грантов появилась высококлассная экспертиза проектов, соответствующая мировому уровню. У учёных (к сожалению, не у всех, но у многих) зарплаты становятся неплохими. Сейчас в России всё больше молодых талантливых ребят задерживаются в науке — вспомним, что лет 15 назад все стремились в бизнес, нефтегазовую отрасль или юриспруденцию. На новое поколение учёных, я думаю, можно рассчитывать. У меня в лаборатории есть целое созвездие настоящих молодых учёных, фантастически талантливых.
— В Сколтехе?
— Да. Сейчас очень большая разница между уровнем науки в столицах и в регионах, и между различными институтами, но можно говорить об общих показателях российской науки. В 2018 году российская наука в рейтинге публикационной активности учёных была на 12 месте в мире. Учитывая, что на Земле более 200 государств, это совсем неплохой показатель, хотя Россия заслуживает большего. Мы находимся в процессе. Система формируется, и былые потери потихонечку компенсируются. Думаю, всё самое хорошее впереди. Российские научные журналы пока что очень слабы в целом, по-настоящему лидирующих среди них нет, горстка лучших журналов на мировом фоне выглядит просто как средние журналы — ситуация, по сути, позорная. Но я уверен, что она изменится к лучшему.
В системе большой разброс от сильных университетов и институтов до очень слабых. То же самое касается учёных. Есть довольно много учёных малопродуктивных, но всё больше и больше становится реально конкурентоспособных и сильных. Есть исключительно талантливые люди, а это самое главное. Что касается оборудования, то есть институты, где оно хорошее и современное. Есть и такие, у которых оборудование довольно отсталое, и это тоже сдерживает прогресс. В общем, везде всё очень по-разному. Общие показатели неплохие, а потенциал роста огромный.
Фото: @artem.r.oganov
— Что отличает Сколковский институт от других подобных российских учебных заведений? Какие возможности он открывает для молодых учёных?
— В нашем институте мы воспроизводим мировую систему, привлекаем людей со всего мира. Язык преподавания и язык внутренних коммуникаций в Сколтехе — английский. У нас много иностранцев, даже не владеющих русским языком. Это касается и преподавателей, и руководство университета, и студентов. Больше, конечно, россиян, но очень значительный процент иностранцев.
Сколковский институт науки и технологий — попытка создать в России университет, работающий по западным правилам и по западной философии. Зачем это сделано? Система организации науки постоянно эволюционирует и меняется. Не только у нас, но и во всём мире. У нас на долгое время в 1990-е из-за экономических и кадровых проблем этот процесс был выключен. Российская наука и система её управления скатились до уровня, в общем-то, провинциального. Сколтех и другие проекты, начатые за последние 10–15 лет, призваны вывести нашу науку и её систему из провинциального статуса. Я уже упомянул о том, что российский научный фонд смог создать экспертизу мирового уровня для своих проектов. Сейчас это также укореняется и в отдельных институтах и университетах. А ведь раньше было совсем иначе. Финансирование получали те люди, у которых были большие связи и которые всюду могли пролезть — это можно назвать коррупцией. И сейчас такое есть, но в значительно меньших масштабах. Это значит, что появляются нормальные социальные лифты, по которым талантливый учёный, даже не имеющий каких-либо связей, может состояться в науке. Силы людей освобождаются от заискивания перед влиятельными людьми. Творческая энергия направляется на решение научных задач и на повышение собственной квалификации. Это здорово.
— Какая атмосфера в вашей лаборатории?
— Очень хорошая. Я люблю тех ребят, с которыми работаю. У меня есть принцип, от которого я почти никогда не отступаю, — брать к себе в лабораторию только тех, кто хоть в чём-то превосходит меня. Например, кто-то программирует лучше, кто-то выступает лучше, кто-то лучше разбирается в той или иной области нашей науки. Область-то очень широкая. Сам я кристаллограф по образованию, а есть люди, которые имеют чисто химический или физический бэкграунд. Какие-то вещи они могут знать или чувствовать лучше меня. Мне нравится, когда в команде есть люди, занимающие уникальное положение, когда каждый человек в чём-то, но превосходит всех остальных в коллективе. Получается непобедимая команда.
— Каждый дополняет друг друга.
— Да, именно так.
— Вы учились и работали в ведущих университетах разных стран мира — Англия, Швейцария, США, Китай. Что дал вам этот опыт?
— Я многое почерпнул из опыта на Западе. Это отразилось на моём отношении к себе, людям, работе, жизни. Мне было 23 года, когда я отправился на Запад. Был я достаточно пессимистичный молодой человек, который любил просчитывать разные негативные варианты. «А что если у меня не получится? Как поступить?» — думал я. Эта вредная привычка распространена в нашем обществе, привыкшем к бедам и потерям. Впрочем, сейчас я вижу всё меньше и меньше людей с такого рода мысленными привычками. В юные годы я считал, что Запад намного превосходит Россию, что западные люди другие, что правильное общество — европейское или американское. Со временем понял, что всё это иллюзии, и везде люди по сути одинаковые. Общество — да, разное, и каждое имеет свои плюсы и свои минусы. Нет идеального общества — наше ничуть не хуже европейского, но, правда, и ничуть не лучше.
Я осознал, что надо верить в себя, надо много работать над собой, надо учиться до конца своей жизни. Надо быть активным, всё время к чему-то стремиться. И надо поддерживать людей, с которыми работаешь, чтобы птенцы оперились, расправили крылья, вылетели из гнезда и реализовались. Если кто-то из них успешнее меня — слава Богу! Не нужно быть завистливым. Нужно вкладываться в своих учеников и делать это не с тем расчётом, что они обязательно это всё вернут обратно, а с тем, что как педагог я обязан вырастить самостоятельных успешных учеников. Это даёт плоды, и для моей лаборатории в том числе.
Ребята уходят из лаборатории, став сильными учёными, но наше сотрудничество продолжается. Они по-прежнему любят меня, я по-прежнему люблю их. Мы можем друг другу помочь. Если бы никто из моей лаборатории не уходил, не становился хозяином своей собственной судьбы, то я всю жизнь был бы одинок в научном смысле. А так у меня есть школа последователей: у них можно чему-то учиться и они могут у меня чему-то учиться. Это дополнительный стимул к развитию. Поэтому, атмосфера у нас очень хорошая. Случаются, конечно, какие-то трения в коллективе, как и в любом. Но они очень легко преодолеваются. Я руковожу своим коллективом уже 17 лет, и пару раз бывало, что возникали недомолвки, но они легко преодолевались. Могу, например, пригласить «конфликтующие стороны» вместе поужинать и прошу каждого из них накладывать еду в тарелку другого и говорить приятные вещи. Небольшая беседа в стиле «ребята, давайте вы будете более открыты друг к другу и не придумывайте плохое, если тебя человек о чём-то просит, выполни эту просьбу на 200%, увидишь, он откликнется» оказывается абсолютно достаточной.
Фото: @artem.r.oganov
— Современные учёные — какие они?
— Мао Цзэдун говорил: «Пусть цветут все цветы». Вот и среди учёных тоже разные люди. Но хороших учёных во все времена объединяла жажда познания и развития. Современный учёный должен публиковать свои результаты и должен рассказывать о них, чтобы его знания стали всеобщим достоянием. Впрочем, не все любят рассказывать о своей работе — и это тоже нормально.
— Вы любите?
— Я люблю рассказывать о своей работе. Мне кажется, если ты чем-то увлечён, то будешь об этом рассказывать с большим интересом.
— Это одна из составляющих вашей работы — популяризация науки. Ваши видеолекции можно посмотреть, например, на ПостНауке. На чём вы основываетесь, делая сложное понятным для всех?
— Стараюсь не использовать математических формул, а прибегать к аналогиям и рассказывать истории. Думаю, эти принципы работают. На самом деле, мне кажется, что даже самые сложные темы можно рассказать популярно, понятно и при этом достаточно глубоко, не используя математики, а апеллируя к интуиции и картинкам. Формулы часто людей отпугивают. Как выясняется, очень и очень многое можно объяснить без формул или с минимальным их количеством.
— Есть на русском языке научно-популярные книги по кристаллографии?
— Да, довольно много.
— А написанные вами?
— Пишу потихонечку.
Армения — рай для историков и археологов
— Доводилось ли вам читать лекции в армянских университетах?
— Я читал лекции в Ереванском государственном университете и Российско-Армянском университете. Проводил с армянскими коллегами конференции.
— Как вы думаете, наука и образование в Армении могут считаться ключевыми факторами развития страны, в том числе экономического?
— Если мы говорим о науке мирового уровня, связанной с передовыми экспериментальными установками и суперкомпьютерами, то это очень дорогостоящая сфера.
Под эгидой экс-президента Армении Сержа Саргсяна я организовывал конференции — учёные армянского происхождения приезжали в Ереван и читали в Матенадаране лекции, собиравшие полные залы. Так вот, как-то раз Саргсян меня спросил: «А ты не хочешь переехать в Армению, мы тебе сделаем хорошую лабораторию, будешь здесь работать». Я отказался, сказав: «Бюджет армянской науки, насколько мне известно, всего 23 миллиона долларов, то есть лаборатории в Армении практически без финансирования. Нельзя, чтобы одна лаборатория имела всё, а остальные — ничего».
Конечно, наука — вещь дорогая для бедной страны. И всё же она обязательно нужна, пусть даже не мирового уровня. Сейчас в Армении очень хорошо развивается IT-индустрия и связанная с ней наука. Это не требует каких-то дорогостоящих установок, нужны только мозги и образование. Образование в Армении есть, мозги тоже. Поэтому, IT — это то что надо.
Можно развивать гуманитарные науки — философию, социологию, языкознание. Армения — это рай для историков и археологов. Мало стран, у которых такая глубокая и древняя история. Куда ни копни, найдёшь что-то очень древнее и важное для всего человечества. Нет, никакого сомнения, что эти дисциплины в Армении нужно развивать. Но те области, которые имеют приложение к технологиям, — физика, химия, биология, — требуют очень больших финансовых вливаний, и я не знаю, как маленькой и бедной стране с этим быть. Но выход должен быть, его надо найти. Вероятно, ЮНЕСКО или подобные ей международные организации могли бы профинансировать создание какого-то института на территории Армении. Есть, например, финансируемый ЮНЕСКО Международный центр теоретической физики имени Абдуса Салама в Триесте. Он находится в Италии, но там работают высококлассные учёные из множества других государств и обучение проходят молодые учёные из стран третьего мира. Может быть, что-то подобное получилось бы создать на территории Армении. Конечно, нужно финансировать и отдельные проекты, например, Бюраканскую обсерваторию или синхротрон CANDLE [CANDLE — проект источника синхротронного излучения третьего поколения в Ереване. — Прим. ред.].
Полноценной истории, в которой есть и физика, и химия, и биология в разных их областях, и учёные со всего мира, очень сложно достичь. Мы даже в Сколтехе не пытаемся сделать это, а работаем только в отдельных ключевых направлениях, которые ведём на мировом уровне. Сколтех заточен на прорывы в конкретных технологиях. Мы не берём всех подряд физиков, а привлекаем тех, которые работают в нужных нам областях. То же самое с химиками и с биологами. Мы маленький институт. Это российская наука себе может позволить. А позволить большие университеты с финансированием мирового уровня, возможно, даже Россия сейчас не вполне способна. Армении это ещё тяжелее, но как-то это делать нужно. Если Армения в той или иной форме сможет в этом объединиться с Россией, то вместе будет попроще.
Не представляю, как сейчас будет после войны. Нужно какое-то время на залечивание ран, на восстановление страны и экономики — сегодня это главный приоритет. Но я надеюсь, что в скором времени раны заживут и Армения сможет подумать о создании такого рода института. Я знаю, что Рубен Варданян создал Фонд науки и технологий Армении (FAST) и собирается создать технологический университет, нечто вроде Сколтеха на территории Армении. Но может ли частный бизнесмен справиться с такого рода задачей в одиночку, без помощи государства? Частному бизнесу в полной мере это не по плечу. Университет может работать только при долгосрочном финансировании, но у частного бизнеса нет такого понятия, как долгосрочное финансирование. Даже самый преуспевающий бизнесмен завтра может оказаться банкротом. Ни один частный бизнесмен не способен гарантировать, что университет будет финансироваться на том же уровне через 20–30 лет. Мне кажется, помощь государства здесь необходима. Но есть ли такие ресурсы у Армении? Знаю, что есть желание — об этом мне говорил президент Армен Саркисян. Но каковы возможности, мне неясно.
Фото: @artem.r.oganov
— Яркий пример развития образования в Армении — это школа креативных технологий TUMO, филиалы которой открываются по всему миру, а недавно и в Москве. Как вы оцениваете опыт этой школы?
— Всё, что знаю о TUMO, замечательно, но я хотел бы узнать больше. Был там, разговаривал с директором московского филиала. Идея мне очень нравится. Прекрасно, что в Армении такое внимание уделяется образованию и воспитанию детей, человеческому потенциалу. Без этого, безусловно, будущего нет. А у армянского народа оно есть, потому что есть таланты, которые взращиваются с самого юного возраста. Так что, TUMO, где школьникам даётся прикоснуться к самого разного рода творческим профессиям, это замечательная инициатива.
Небольшая Армения — страна очень насыщенная, особенная
— Поговорим о вашем путешествии в Армению.
— Мне нравится Армения, прекрасная страна. Я люблю приезжать в Армению и до пандемии бывал там каждый год. Несмотря на свою маленькую территорию, она очень разнообразна. До сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что, когда очутился в августе в Дилижане, я практически простудился — настолько там было холодно, гораздо холоднее, чем в Москве. Насколько я понимаю, такая погода в Дилижане обычная, даже летом. А в Ереване в это же время — жара. Карабах — одно из моих любимых мест. Очень люблю Горис и те изумительные места, которые рядом с ним, — Татевский монастырь, Хндзореск. Запечатлелся в моей памяти археологический музей на раскопках в Мецаморе возле Еревана. Когда ходишь по нему, поражает обилие предметов, скажем, 4–5-тысячелетней давности. Просто удивительно. Небольшая Армения — страна очень насыщенная, особенная.
— В 2018 году вы написали рассказ «Сон о Карабахе», ему предшествовала поездка в Армению. В нём вы обращаетесь к своим корням.
— В Карабах я ездил со своими детьми. Впечатления от этого путешествия я литературно переработал в рассказ-сон. То, что было там, то, что видел, вошло в этот текст — «Сон о Карабахе».
Я родился на Украине, вырос в Москве, по-армянски не говорю. Кстати, было время, когда говорил — мне было 5 лет, и меня отправили к родственникам в Ереван на месяц. Так и научился говорить на армянском, даже русский забыл. Дети ведь легко учат языки. А по возвращении в Москву, наоборот, забыл армянский (уже навсегда) и снова выучил русский. Отец с нами не говорил по-армянски, хотя сам очень хорошо знал язык.
Когда я был школьником, я себя никак не ассоциировал с армянским народом, считал себя европейцем, западным человеком. Потом, по мере взросления и созревания как личности, я всё больше и больше стал понимать, что, во-первых, кем бы ты ни был, нужно гордиться своим происхождением. Нужно гордиться тем, кем ты являешься, и принимать себя таким, какой ты есть. Во-вторых, Восток ничуть не хуже Запада, но и ничем не лучше — они просто разные.
Со временем во мне проснулось ассоциирование себя с армянским народом. Я в Армении был только в раннем детстве, в возрасте пяти-шести лет, а потом наступил долгий перерыв. В 32 года я сказал себе и своей жене, что пора съездить и увидеть Армению. До этого я читал про её историю и культуру. Так я и знаю Армению — из книг и из своих поездок, поскольку сам не вырос в армянской культуре.
Вот мы и поехали в Армению. С севера на юг — всю её обходили. Каждый камень там облазили, в каждый монастырь зашли. И, конечно, это было настоящим открытием для меня. С тех пор я езжу туда каждый год. С каждым годом я чувствую, как армянская кровь во мне густеет. Я обрёл гармонию, когда понял, что принадлежу армянскому народу. Это было важно для того, чтобы двумя ногами стоять на земле. Раньше я никогда не думал, что подобное вообще имеет значение. Какая разница, к какому народу ты относишься? С одной стороны, действительно, все народы хороши, а с другой — корни важны. Без корней человек как перекати-поле.
В конце концов мы поехали в Карабах, в том числе в Шуши, где корни моей семьи. Мои предки ровно 100 лет назад оттуда бежали, в 1920 году. Я никогда не жил в Карабахе, но полюбил его с первого взгляда. Удивительное место и удивительные люди. Очень переживаю, что сейчас в Шуши уже свободно не съездить.
Артём Оганов c детьми в Шуши, рядом с собором Казанчецоц. Фото: @artem.r.oganov
— Каким вы запомнили Шуши?
— Я совершенно не согласен с премьер-министром Пашиняном, что Шуши серый и неинтересный город. Знаю, что он приезжал туда и танцевал на улице. Странно. В сером и неинтересном городе разве танцуют?
Мне Шуши показался очень интересным. Я не знаю дом, в котором жили мои предки. Информации об этом нет никакой, а то, конечно, нашёл бы. Запомнился собор Казанчецоц с его удивительнейшей акустикой. Сейчас его крыша пробита ракетой… Запомнились Музей геологии и Музей изобразительных искусств — оба изумительные. Очень впечатлила скала, на которой стоит Шуши, — отвесная, наверное, 150 метров, делающая его совершенно неприступным. Очень атмосферный город.
— А встречи с людьми? Чем они вас удивили?
— В Карабахе люди мне очень понравились. Причём это касается и простых людей, и карабахских политиков. Так уж получилось, что я знаю довольно много политиков и сталкивался с ними в Европе, России и Армении. Знаком с третьим президентом Карабаха Бако Саакяном, с бывшим министром иностранных дел Масисом Маиляном и с министром науки, образования и спорта Нарине Агабалян.
Мне карабахцы запомнились светлыми, улыбчивыми и радостными людьми. Когда гулял по центральной площади Степанакерта, видел прогуливающиеся семьи, молодёжь на роликах. Такое ощущение складывалось, что люди получают удовольствие от каждого мгновения мирной жизни. В Шуши я читал лекцию. Пришло много школьников, у всех — горящие глаза. Как им всё было интересно! Это, кстати, у меня в рассказе описано.
Помню встречи с руководителями Карабаха. Они все мне показались открытыми людьми. Обычно политики такими не бывают, наоборот, они закрытые, обтекаемые, а тут — добрые, сердечные, улыбаются, не пытаются что-то приврать и как-то использовать кого-то.
Спикер карабахского парламента пригласил меня с детьми к себе домой на чай. Наверное, всю жизнь буду помнить этот визит. Небольшой, очень скромный дом, сад. Гроздья винограда, полная луна, пьём чай, беседуем… Открытость людей и их честность, конечно, покорили меня. Было такое ощущение, что в Карабахе смогли построить нечто похожее на идеальное демократическое общество, где все люди знают друг друга, знают тех, за кого голосуют, и могут прийти и сказать: «А что же ты не выполнил свои обещания?» — и тому человеку, как ни странно, станет стыдно.
В мае 2020 года я должен был проводить конференцию в Карабахе. Мы хотели собрать лучших учёных, работающих в области физики и материаловедения. С конца 2019-го начали переговоры с ними. Но пандемия нарушила наши планы, практически все научные конференции того года были отменены. Мы написали всем тем людям, которых приглашали, что организуем конференцию после пандемии. Но сейчас… Непонятно, где и как её проводить, поедет ли кто-то в Карабах по следам свежей войны…
Становится безумно жаль от того, что происходит сейчас с Карабахом. Я надеюсь и хочу верить, что мир в этом регионе настанет. Надеюсь, что Карабах не был потерян.
— Вы видите какой-то выход?
— Смотрю на карту и наблюдаю, как век за веком Армения сжимается. Бывает немножко расправляет свои крылья, а потом снова сжимается. Это всё очень нехорошо. Нужно что-то делать, нужно найти какой-то выход. Какой — не знаю. Опорой, как и всегда, конечно, становятся культура, вера, язык. Мне кажется, единственной гарантией сохранения Армении будет прочный союз с Россией, причём такой, который не зависит от личностей руководителей Армении и России, и чтобы никто не мог поколебать его. Необходимо думать, обсуждать. Постоянному уменьшению Армении нужно положить конец.
Беседовала журналист, редактор Рипсиме Галстян
Армянский музей Москвы