Часы остановились в 11:41. Воспоминания очевидцев землетрясения
7 декабря 1988 года в 11:41 в Армении произошло сильнейшее землетрясение. Несколько мгновений разрушительной стихии разделили жизни людей, историю городов на «до» и «после». Со дня страшной трагедии прошли десятилетия. На просьбу редакции Армянского музея Москвы отозвались очевидцы землетрясения и рассказали свои истории спасения.
Карине Галстян. Фотография из личного архива
Карине Галстян
В 1988 году мне было 20 лет, я училась на 3 курсе Ширакского государственного университета имени Микаэла Налбандяна. В день землетрясения я была на парах, у нас закончился семинар и следом должна была начаться физкультура. Мы с моими однокурсницами собирались прогулять ее и пойти в Универмаг, чтобы посмотреть на недавно привезенные сумочки. Мы были практически у выхода, как с лестницы услышали голос моей однокурсницы Анны. Она сообщила, что физкультуру отменили и вместо нее поставили матанализ. Мы, поникшие, нехотя побрели к аудитории. На тот момент, конечно, мы не понимали, что обязаны Анне и паре по матанализу жизнью, потому что после землетрясения от Универмага остался только фундамент.
Шла пара. Помню, я отвечала у доски, потом прошла к самому последнему ряду и села с краю на скамью. Время приближалось к 11 часам 41 минуте.
Затем раздался грохот, парты повалились друг на друга, я упала. Когда подняла голову, единственное, что увидела, как на меня падают парты и доски, с потолка обваливалась штукатурка, меня кто-то поднял, все начали выбегать из аудитории, из всех кабинетов люди бежали к лестнице, мы даже не видели, что она местами разрушена. Многие падали, толкались, люди бежали поверх людей, началась давка. Мы выбрались на улицу. Уже после того, как я оказалась снаружи, разум постепенно стал приходить ко мне, я поняла, что рядом нет моей младшей сестры Нарине, которая училась курсом младше. Я зашла обратно в здание, пыталась как-то вскарабкаться наверх по остаткам лестницы. Потом я услышала ее голос с улицы.
Никто из нас не понимал, что происходит. Кто-то говорил, что началась война с азербайджанцами, другие делали предположение, что случилась авария на АЭС.
Все хотели попасть поскорее домой, моя однокурсница просила у всех 2 копейки, чтобы дозвониться до дома, мы еще не понимали, что нашего города уже нет, и ни до кого уже нельзя было дозвониться.
Мы с сестрой побежали домой, расстояние было приличное. То, что открылось перед нами, было страшнее всех кошмаров, везде были слышны крики и оры, мы бежали и видели части оторванных тел, все улицы были заполнены трупами и остатками зданий, огромными плитами. Здания будто грубо разрезали пополам, одна половина стояла невредимая, другая рухнула. В той части, которая уцелела, еще где-то стояла мебель, были видны обои квартир. Мы не увидели ни одного целого дома. Было сложно пробираться через груду отвалившихся бетонных плит, упавших деревьев.
Уже по прошествии нескольких лет стали говорить, что тогда над городом распылили психотропные вещества, чтобы люди не сошли с ума. Я верю в это, потому что сама не понимаю, как мы спокойно смотрели на оторванные руки, ноги, и не ужасались, будто для нас это было обычным явлением. Я никогда не забуду женщину, которая танцевала, обезумевшая, у трупов своих детей.
Карине со своими однокурсницами у университета. Фото из личного архива
Мы добежали до нашего дома и нашли его полуразрушенным. Нас встретила соседка, которая сказала, что мои мама и младший брат живы и сейчас в доме у бабушки. Отец был в командировке в России, он как раз ехал домой на машине, на границе его остановили милиционеры, которые поинтересовались, куда тот держит путь. Когда он сказал, что в Гюмри, один из милиционеров ответил, что этого города больше нет. Когда папа добрался до Гюмри и узнал, что мы все живы, он на радостях зашел в гараж к соседу, дяде Ованесу, и начал делиться с ним привезенной провизией. «Овик джан, бери вот мясо, колбасу, накорми детей. Вот же они лежат здесь спят, прикрылись зачем-то с головой одеялами». «Они не спят», — ответил дядя Ованес. Никто из его четверых детей не спал и больше не проснулся.
Потом наступила тьма. Мы развели костер и ночевали на улице, все боялись заходить в дом. Узнав о том, что произошло, на следующее утро за нами приехал мой дядя из Тбилиси, он забрал детей и молодежь, в том числе и нас, в Грузию. Помню первое время мы наотрез отказывались заходить в дома и жить где-то выше 1-го этажа.
В Гюмри мы вернулись уже в марте, надо было продолжить учебу. Напротив нашего института был парк, он и сейчас есть, это главный парк города Гюмри, там администрация развернула палатки, где мы и учились, сдавали экзамены.
Мне очень повезло, что я не потеряла никого из близких. Моя учительница географии лишилась двух сыновей, моего однокурсника Карена, его брата с невесткой и их младенцем, она сошла с ума и до последних дней жила на улице. Тяжелее всего было смириться со смертью стольких детей. Многие ученики школы № 10 погибли, потому что охранник по роковому стечению обстоятельств именно в этот день решил запереть железную дверь выхода.
Землетрясение застало папиного друга Хоно дома, он погиб, прыгнув с четвертого этажа. Если бы он уцелел, он бы, конечно, спас свою дочку Еханушик. Еханушик была такой тихой и робкой, что, когда все ее одноклассники выбежали с кабинета, она, испугавшись, осталась на месте. Ах если бы Хоно дядя не погиб, он, конечно же, спас свою Еханушик.
Семья Анаит Геворгян. Фотография из личного архива
Анаит Геворгян
Ленинакан. 7 декабря 1988 года, мрачное утро. Моя старшая дочь Сона в школе. Проводив мужа Рафика на работу, я собирала младшенькую Лилит на учебу, она училась во вторую смену.
Сидя в гостиной, мы с Лилит повторяли уроки. Вдруг раздался грохот. С ужасом я пыталась понять, что происходит.
Рядом с нашим домом находилась танковая часть. Первое, что пришло в голову — по улице едут танки. Вдруг упал телевизор. Сотрясаясь, пришло в движение пианино. Я и Лилит упали, не могли подняться. Мы не понимали, что происходит. Постепенно стала осознавать — это землетрясение. До этого на протяжении нескольких лет уже наблюдались слабые землетрясения, с минимальными баллами.
Шкафы открывались, падали вещи. На глазах квартира переворачивалась вверх дном. Комнаты, подобно пустым спичечным коробкам, сжимались. Я прижала дочку к себе и не знала, что делать. Мы жили на пятом этаже. С трудом открыла входную дверь. Вместе мы стали спускаться по лестнице. Снова начались толчки, но на этот раз сильнее. Ступени под ногами рушились. Лопались трубы, на нас лилась вода. Думала об одном — вывести на улицу мою дочь невредимой. Нам удалось выбраться из дома. Дом наш, кстати, выстоял.
На улице в ужасе бегали люди. Я бросилась в школу, искать дочку Сону. Школа была рядом с нашим домом. Вокруг рушились здания. Всюду была пыль.
Увидели, как из окон школы выпрыгивали дети. Заметила Сону — она испуганно прижалась к школьному забору. Рядом с Соной стоял сын моих соседей. Прижав всех троих к себе, я с ужасом шла, не зная куда. Мне казалось, что только с нашим районом такое происходит.
Рядом с одним зданием на глаза попал таксофон. Первая мысль — попытаться дозвониться мужу. Сказать ему, что с нами.
Позади шли дети. Толкнув нас, они прошли вперед. Снова толчок. Фасад здания обрушился. Обломки стали падать на них. Кровь, ужас, крики… Я застыла, окаменела. Не знала, что делать.
…Из центра шли люди. Говорили, что нашего города больше нет, что он разрушен. Не хватает слов, чтобы описать все происходившее. В нашем районе был небольшой парк. Все бежали туда.
Хотела оставить детей у соседей и найти мужа. Соседка не пускала меня, говорила, что в таком состоянии я не могу идти.
Проходит время. Вижу муж идет, босиком, окровавленный, кричит, нас ищет. Знаете, все будто во сне. Муж чудом спасся. Он работал в многоэтажном доме, маляром. Был в одной из квартир здания. Толчком его выкинуло наружу, он упал на какую-то земляную насыпь. Придя в сознание и увидя, что происходит, бросился бежать к нам, забыв боль.
Постепенно все наши родственники стали собираться. Не могу без слез вспоминать. Отец мой кузнецом был. Он, выкрикивая наши имена, искал нас. Свекор, братья мужа шли к нам.
Мы пошли в дом свекра. Везде шум, смятение. Разрушенные дома, школы. Трупы, трупы… Наш прекрасный город превратился в руины. Горе, скорбь, непонимание…
Сложно все вспоминать, писать об этом.
…Уже после наш дом, который выстоял, признали аварийным. Его разрушили. Мы жили в доме свекра. Десять человек. Долгих 28 лет. Всю нашу молодую жизнь. Дома не было, своего собственного угла не было.
Дочери выросли, окончили школу, университет, вышли замуж. Родились трое замечательных внуков.
Наше государство не обеспечило нас домом: очередь не доходила, потому что в нашей семье не было жертв и мы не жили в «домике» (времянке).
Квартиру мы получили спустя 28 лет. Муж мой красивый ремонт сделал. Рады были, что есть у нас свой дом, такой долгожданный. Но увы… вместе им мы не смогли насладиться.
Ирина Даницкая
Ереван. Была дома, в своей квартире. Стояла серая погода. Когда стало трясти и начала качаться люстра — поняла, что землетрясение. Сбежала с 6-го этажа по ступенькам вниз. Ноги дрожали от страха. Девятиэтажка наша сильно раскачивалась. Впереди меня бежал сосед с 7-го этажа, таксист. Когда выбежала из подъезда на улицу, уже сквозь облака пробивалось солнце. Остальные девятиэтажки раскачивались. Некоторые открывали окна, и женщины спрашивали: «Это что? Землетрясение?!»
Вернулась в квартиру, поднялась на 9-й этаж, там дочка подруги, третьеклассница, была дома. Она во вторую смену ходила в школу. Девочка от страха спряталась в гардероб. Вместе с ней мы ушли в школу — она на уроки, а я за своим сыном Эдиком, первоклассником. Детей закрыли в актовом зале школы во время землетрясения, чтобы не разбежались. Уроки во вторую смену отменили, и я, одев потеплее детей, ушла с ними в район садов. В Ереване жили мы в районе Аван. Так прошли несколько часов подальше от зданий.
К вечеру пришли домой. Холодно было. Вечером было объявление о потребностях донорской крови. Я и знакомый моей подруги поехали на такси в 8-ю больницу сдать кровь. Творилось что-то страшное около больницы! Туда привозили пострадавших. Толпа народа. Крики, плач. Кровь сдать не смогли, невозможно было пробиться ко входу. Страшно было. Ночевали в квартирах. Утром повели детей в школу и увидели, что многие у костров стояли: они так провели всю ночь, боясь повтора толчков. Я с сыном маленьким и подруга с дочкой уехали из города в поселок Гарни (там она работала). Здания там маленькие и не так опасно было в них находиться. Позже — не помню через сколько дней — вернулись в город. Дети снова пошли в школу. Ровно через месяц снова были довольно ощутимые толчки: на обоях я записывала время и дату, когда они происходили. Когда уезжала из Еревана в конце 1989 года, вырезала кусок обоев, где их записывала, и увезла с собой. Храню по сей день. Страшная трагедия! Без слез до сих пор не могу вспоминать!
Самое страшное было то, что никаких объявлений по телевидению не давали. СМИ молчали до программы «Время». Масштабов катастрофы никто из обывателей не мог знать. Страх неизвестности и паника овладели всеми. Муж мой, ныне покойный, Синанян Юрий, был в это время в Волгограде. Связи с ним не было у меня. Вообще творилось что-то страшное. Первая реакция у большинства была такая — уехать! Но как? Куда? Через несколько дней стали ходить по квартирам и собирать помощь пострадавшим — отдала одежду мужа, детскую, постельные принадлежности, еще какие-то вещи. Оставила только самое необходимое для семьи. Преследовало постоянное ощущение беспомощности, что ничем не можем помочь пострадавшим.
На следующий день после землетрясения я отправила телеграмму своим родителям, что мы с сыном живы и здоровы! Оказалось, во время землетрясения моя мама пыталась из города Самбор дозвониться мне, еще не зная о землетрясении! Но не смогла, ведь я ушла в школу за ребенком. Вечером, когда мама смотрела программу «Время», узнала о мощном землетрясении в Армении, и у нее от страха подкосились ноги! Она подумала, что мы погибли, ведь она не смогла дозвониться до нас в 12 часов по Москве. Уже на следующий день, кода почтальон нес телеграмму ей, издалека кричал: «Ваши живы! Все у них в порядке!».
В подземном переходе на ул. Абовяна стали появляться списки пропавших. Казалось, что все молча плакали! Плакали сердца! Это состояние трудно передать словами!
Муж послал денег из Волгограда, он там работал временно. На эти деньги я с сыном улетели на Рождество к моим родителям в Самбор. Потом вернулись в Ереван. 31 января 1989 года убили моего мужа в Волгограде, обычный рэкет. Время такое было. Через год мы с сыном уехали по обмену в Ригу. Я больше не могла оставаться там.
Армению вспоминаем с сыном по сей день. Сейчас он почти ничего не помнит о землетрясении, а поначалу при каждом толчке выбегал из квартиры. Скучаем по Армении. Я и сын мечтаем посетить Армению и показать Ереван его детям.
Ирина вместе со своими внуками. Фотография из личного архива
Вардан Мкртчян. Фотография из личного архива
Вардан Мкртчян
Ленинакан. 7 декабря. 1988 год. Обычный будний день для молодого преподавателя. Мне было 23 года, и преподавал я на технологическом факультете Ленинаканского Педагогического Университета. Я работал в своей мастерской, которая находилась в двухэтажном отдельном от университета корпусе. В тот день, с утра, у меня было окно в расписании, и я готовился к приходу студентов. В свободное от занятий время у меня всегда играло радио. В один момент я услышал в нём помехи, а затем оно вовсе замолчало. Я не успел подойти к радиоприёмнику, как здание начало трястись и меня резко отбросило к стене. Лёжа, схватившись за голову, я не понимал, что происходит. Это было похоже на страшный сон, но самое страшное творилось за стенами мастерской.
Толчки прекратились, а я в страхе продолжал лежать несколько секунд. Услышав крики студентов за окном, я поднялся и увидел, как все выбегают из основного здания университета. Дверь из мастерской выходила на улицу Кирова — одну из центральных улиц города. Выбежал из мастерской: передо мной открылась чудовищная картина. Разрушенные здания, серая густая пыль, люди с почерневшими от страха лицами, которые также не понимали, что произошло. Одно здание вдали рухнуло прямо на моих глазах. Несколько минут на улице царила мертвая тишина, все были в оцепенении. Первым делом я побежал к главным дверям университета, чтобы помочь студентам и коллегам. Большинство успели выбежать, многие получили травмы. Здание уцелело, но некоторые стены обвалились и перекрыли лестничные проходы. В голове крутилась только одна мысль — надо бежать домой!
Дома были мама с невесткой Сусанной — женой старшего брата Хосрова, братья Аршак и Самвел. Отец был в командировке, а Хосров в это время на работе. Добежав до центрального рынка, я увидел разрушенное здание, в котором работал Хосров. Я судорожно начал спрашивать прохожих о нем, но никто его не видел. Я побежал домой. Жили мы в исторической части города, на пересечении улиц Мясникян и Туманян. В этом районе были только частные дома из туфа не более двух этажей. Почти все они были целы. Добежав до дома, я увидел всех родных, замер, спокойно выдохнул и упал. Меня быстро привели в чувства. Оказалось, что отец именно в это утро вернулся из командировки, а Хосров его встретил. Это было чудом для нашей семьи, иначе страшно подумать, что стало бы с братом, если бы он отправился тогда на работу.
Придя в себя, мы с братьями разделились по двое и пошли по домам родных. Я и Хосров побежали к папиному брату, дяде Мартиросу. Жили они в пятиэтажном доме на улице Победы. Дом их был разрушен. Люди в страхе, в панике, слышны только дикие вопли. Мы пытались найти дядю, спрашивали соседей, кричали, и вдруг из-под развалин послышался голос: «Хосров, Вардан, вытащите меня!». Дядю придавило бетонной плитой, он еле дышал, лицо истекало кровью. Мы позвали на помощь и с трудом вытащили его. Я был так напуган, что не помню, каким образом мы доставили его в больницу. Жена его была в этот момент во дворе и с ней ничего не случилось, но от страха и потрясения она обезумела и отказалась куда-либо идти. Двое суток она просидела у развалин своего дома.
Далее на пути был дом дяди Ованеса, маминого брата. Жили они в девятиэтажном доме, который превратился в руины. Дяди не было дома на момент толчков. Он был жив, а его сын с маленьким ребёнком и беременной женой были в доме. Мы надеялись, что они успели спастись. Но через несколько дней, когда доехали спасатели с техникой, мы нашли их раздавленные тела. Обнявшись они спрятались под кроватью, но здание целиком обрушилось на них. Мы вытаскивали тела, укрыв одеялом, потому что смотреть на это было невозможно.
Когда ты видишь такое количество трупов, обезумевших от горя людей — в тебе будто все умирает. В этот день мы не ели, не пили, мы даже не могли думать о голоде, об усталости.
Наш путь продолжался. Прошло около двух часов, после землетрясения. На самом деле мы тогда не понимали, что это было землетрясение. Мы даже не понимали, только в Ленинакане это произошло или может быть во всей стране, а может и во всем мире. В этот момент думаешь только о родных.
Младший брат Сусанны учился в 7-м классе. Мы дошли до его школы, но там его не нашли. Всех пропавших искали на площадях. На ближайшей площади Ленина собрались несколько сотен людей, молящих о помощи. Кто-то искал своих детей, дети искали своих родителей. Там мы встретили знакомых, которые видели маленького Грикора. Мы его нашли напуганного, в слезах и сразу отправились к ним домой. По пути располагался завод шлифовальных станков, который тоже превратился в груду развалин. Здесь перед нами открылась самая жуткая картина. Высоко в завалах, между этажами висели две молодые девушки, вниз головой. У обеих ноги были придавлены бетонными плитами. Одна была уже мертва, а вторая вопила от боли и звала на помощь. Она умоляла отрезать ей ногу и спасти ее. Самое страшное, что никто не мог ей помочь. Не было ни техники, ни инструментов, невозможно было к ней взобраться, чтобы спасти несчастную. Чувство вины до сих пор меня не покидает, потому что я был там и я не смог ей ничем помочь.
Мы дошли до родителей Сусанны, передали им сына и убедившись, что все живы, пошли дальше. Бабушка наша жила с младшим дядей на улице Саят Нова, где тоже были частные дома. Бабушку со сломанной рукой мы с Хосровом по очереди на руках донесли до нашего дома. К тому времени уже многие родственники, друзья и соседи собрались в нашем дворе. Дом у нас был большой и двор тоже. Когда приблизился вечер, мы достали все тёплые вещи из дома, матрасы и кровати, разожгли костры, чтобы люди могли погреться. Достали все продукты и припасы из погреба, чтобы всех накормить. Спать никто не мог. Всю ночь мы просидели у костра во дворе не понимая, как дальше жить. Я сидел на куске картона, укутавшись пледом. Не чувствовал ног от холода и усталости.
Утром мы с братьями отправились на завалы, где требовалась помощь. Не было ни одного человека, которого не коснулась эта трагедия. Мужчины группами собирались и разбирали завалы. Кто-то в этих завалах чудом остался в живых, как например жена нашего друга с ребёнком. Стены обвалились таким образом, что образовался треугольный узкий проём, в котором мать с ребёнком спаслись. Мы их достали на второй день. Это было невероятным счастьем, когда родные находили друг друга живыми. Некоторые радовались, что хотя бы нашли тела родных, потому что тысячи людей считались пропавшими без вести. Тела, которые никто не забирал — хоронили на новом кладбище. На всех площадях штабелями лежали гробы. Большие и маленькие. Кто-то забирал сразу несколько гробов.
Наша жизнь разделилась на «до» и «после». Город, в котором я родился и вырос, за какие-то секунды развалился, как карточный домик. Разрушилось самое крепкое, что у нас было — наши семьи. Радость надолго покинула наши дома.
Шли дни, недели, наступил новый 1989 год. Потерявшие близких целыми днями находились на кладбище. В январе многие учреждения приняли решение возобновить свою работу, чтобы люди не сошли с ума, оставшись наедине со своим горем, но это горе навсегда шрамом отпечаталось в наших сердцах.
Гоар Рашоян
Прошло уже 30 лет, как наша жизнь разделилась на до и после. До землетрясения и после землетрясения. «До и после» — с детства слышала эти слова. Прабабушка рассказывала про свою жизнь до резни и после, бабушка рассказывала свою жизнь до войны и после. Говорили, что нам повезло. Но и наша жизнь разделилась на до и после. До землетрясения и после. Нашему поколению довелось пройти через много переломных периодов.
7 декабря 1988 года был очень теплый и солнечный день для зимнего Ленинакана. В Ленинакане климат намного суровее, чем в Араратской долине. Утро начиналось как обычно. Позавтракали: родители на работу, а я в институт. По дороге отвезла сестру в школу, она училась в школе № 23 имени Н.К. Крупской (мы все там учились).
В 1988 году я училась в педагогическом институте на улице Герцена, на втором курсе. Когда все началось мы потихоньку собирались в аудитории, через пару минут должна была начаться лекция. Помню говорили о Карабахских событиях. Я сидела у окна. Сначала был ужасный гул, как будто земля выла, потом, как в фильмах ужасов, начали лопаться стекла, а паркет, подобно морским волнам, поднимался и опускался. Ко мне зашла моя одноклассница Малоян Мариам, ее аудитория была рядом. Я помню ее последний взгляд, когда выходила.
Мы не понимали, что происходит, и молча смотрели друг на друга. Сначала я подумала, что по улице едут танки. Потом Арзуман закричал, что это землетрясение, что надо бежать. Никак не могла дойти до двери, меня кидало от стены к стене, и каждый раз стена рушилась, а я думала, что завтра вызовут отца, что надо собраться и что новые колготки порвались.
После первого сильного толчка была минута затишья, а потом — второй, самый сильный, разрушительный. Мы думали все, что можем выбраться. Когда вспоминаю, о чем думала в эти минуты, я молилась, я знала, что мой папа меня спасет. Нас не учили молиться, но у нас дома была фамильная икона, и лик Богоматери был перед глазами, и я молилась, как могла. Лежа под панелями, я молилась и верила, что папа меня спасет.
Очень многое хочу забыть, стереть из памяти. Стереть из памяти, как лежали соседские мальчики на земле и мать стояла и смотрела. Не верила или не понимала, как мой город превратился в руины за секунды, как наша жизнь навсегда разделилась на до и после.
Постоянно думала и задавала себе вопрос, почему я осталась жива, осталась жива там, где это было невозможно. Не знаю. Может быть, потому что должна была родиться моя девочка. Мое счастье, смысл моей жизни. Сейчас я живу в Хургаде, занимаюсь экскурсиями и два раза в год праздную день рождение. И каждый день молюсь! Я уже знаю как!
Гоар со своей дочкой. Фотография из личного архива
Арпине Торосян. Фотография из личного архива
Арпине Торосян
Тихим зимним вечером 6 декабря 1988 года в квартире на улице Фрунзе в Ленинакане разразился мамин крик… Я уже лежала в постели, сделав все уроки к завтрашнему дню, сложив рюкзак, и жадно проглатывала очередные страницы «Графа Монте-Кристо». Мама возмущалась по поводу того, что я не погладила белье, которое она поручила мне гладить еще три дня назад. Я не хотела ни вставать, ни гладить, но мама, несмотря на мои слезы обиды, не пощадила меня, заставила встать и гладить. Время было позднее, и я, нехотя, встала и гладила, обливаясь горькими слезами обиды и приговаривая: «Завтра вы меня не увидите больше, я умру» Мне тогда было 12 лет, во мне играл юношеский максимализм, но мою фразу потом очень долго вспоминали.
Наступило утро 7 декабря 1988 года, ничего не предвещало беды. Родители собирались на работу, я — в школу. Брат Арсен, ему было 10 лет, собирался в спортивный кружок, учился он во вторую смену. Я весело оделась, надела свою красную зимнюю куртку, которую мы купили в Москве, мне она очень нравилась. И в голове у меня назревал коварный план — как пропасть до вечера и проучить родителей! Я приехала на автобусе в любимую школу № 2 им. Кирова. Первые два урока прошли как обычно. Прозвенел звонок на третий урок, мы все уселись и стали ждать учительницу русского языка и литературы Карине Арсеновну. Прошло 10 или 15 минут, ее нет. 6б начал шуметь. Организовали хор в два ряда (в классе почти все учились в музыкальной школе) и начали петь. В соседнем классе шел урок русского языка в 9б, с учительницей Риммой Сергеевной. Это были наши вожатые. Наверное, мы им помешали — на пороге появилась завуч Араксия Арамовна, которая выгнала весь класс, кроме своей внучки, на улицу, без курток.
День был теплый и поэтому мы вышли во двор школы в одной школьной форме и продолжили петь там. А активисты класса во главе со мной (четыре девочки) отправились обратно в школу, решать какие-то организационные моменты. И на первом этаже, где стоял бюст Кирова из бронзы, мы — за несколько минут до катастрофы — думали, какой же стороной нам подняться, чтобы нас не заметила завуч, которая только что нас выставила. И вдруг, внезапно земля стала уходить из-под ног, на нас посыпался дождь из мелких камней, нас настигла толпа школьников, которые пытались выбежать из школы. Этой волной нас вынесло, мы с одноклассницей Армине держались за руки до последнего, на выходе я упала, через меня перебегали дети, в глазах у них царил ужас, а Армине так и не отпустила свою руку и пыталась меня вытянуть. Ей это удалось, я выползла, но ходить я не могла, у меня было ранено колено, я, немного прихрамывая, как-то добралась до площади с фонтаном напротив школы. Там мы стояли, и нас трясло от страха, но мы радовались, что выбежали, но что происходило, так и не поняли на тот момент.
На площади были огромные фонари, которые стояли на железных столбах, под одним из них стояла я, и меня чуть не придавило этим фонарем, упавшим при очередном толчке: меня толкнул мальчик, увидев, что фонарь, покачиваясь, падает в мою сторону. И вдруг Армине вспоминает, что ее брат Серго, первоклассник, остался в школе, и просит меня сходить в школу за ним. Я, недолго думая, согласилась. Малыша надо спасать. Корпус, в котором учились младшие классы, не развалился. А корпус, из которого выбежали мы минут пять назад, сравняло с землей. Мы зашли в школу, толчки подземные продолжались, нас качало из стороны в сторону. Как-то добрались до 1-го класса и забрали Серго, который сидел и дожидался сестру. Направились к площади с фонтаном, где и нашла меня мама, укутала в свое пальто. Под мои причитания, что у меня в школе сумка и куртка, мы добрались до бабушки.
По улице бежала обезумевшая толпа, кто полураздетый, кто с разбитой головой или конечностями, кто с подушкой, кто орал от безумия. Мне казалось, что я все вижу во сне, время остановилось… Позже все обратили внимание, что часы у всех без исключения остановились на времени 11:41… Обнаружили мы бабушку с моими двоюродными сестрами и братом Арсеном, у драмтеатра. Первое, что спросила моя сестра Наира: «Музыкальная школа не развалилась?» — мы очень не любили туда ходить.
Бабушка с внучками выбежала из квартиры, а брата землетрясение настигло по дороге в школу. И одна женщина, увидев, что он один, сказала: «Стой здесь, никуда не уходи, сейчас тебя найдут».
К вечеру 7-го числа мы все собрались у бабушки Арпик, в частном доме. Там был и двоюродный брат Армен, которого вытащили из-под завалов, с зашитой головой, и сестра Лиана, также ее спасли и выкопали из школы. Подземные толчки не давали нам покоя, всю ночь мы провели на улице у костра. Папа с мамой сходили к нашему дому, дом был развален. Маме нужно было дежурить в ночь с 7-го на 8-е в роддоме, и мы с мамой и с папой сходили в роддом — его не было, на развалинах работали спасатели, только успевали выносить тела рожениц, новорожденных и погибших врачей и медсестер.
Еще три дня мы провели все вместе у бабушки Арпик, в темноте (не было электроэнергии), в холоде, хотя я не помню, что мы мерзли, мы домой не заходили, боялись толчков, которые продолжались с умеренной силой еще долго. Удивительно тепло было этой зимой. На улицах начали появляться машины с продовольствием и теплой одеждой.
Груды черных гробов, везде, на всех улицах. Люди выкапывали своих родных, живых и мертвых. Мертвым «радовались» так же, как и живым, так как некоторым не удалось найти своих родных.
Спасатели приехали тогда из всех стран — из Европы, Японии, Австралии… Были бригады врачей со всего мира, у которых был опыт работы с синдромом длительного сдавления, когда на фоне сдавливания различных частей тела, у человека отказывают почки.
10 декабря приехал к нам дядя из Еревана и увез к себе, а родители остались в Ленинакане, работа продолжалась. Папа участвовал в спасательных операциях, мама продолжала работать, женщины рожали, им нужна была помощь. Мы доучивались учебный год в Ереване. Нас очень тепло приняли и всячески поддерживали. Как-то мимо школы проехал трамвай, и в классе задребезжали окна… Я встала и побежала к выходу… Моя подруга до сих пор отказывается заходить в многоэтажные дома.
9б во главе с Риммой Сергеевной весь погиб, это был соседний с нами класс. Оттуда было бы невозможно выбраться. Спасся лишь один мальчик, который не послушался учительницу и выпрыгнул с 3-го этажа в окно, отделался переломом обоих ног. Внучка Аракси Арамовны тоже спаслась, но ее мама, учительница труда в нашей школе погибла. Карине Арсеновна, сама того не подозревая, спасла жизнь целого класса, мы с благодарностью очень долго вспоминали и вспоминаем ее. Погибла из нашего класса только девочка Луиза, которая в этот день не пришла в школу.
В нашей школе погибло очень много учеников старших классов и учителей, которые в это время находились в школе. С 1989 года — с 7-го класса и до выпуска — учились во временных постройках на окраине города. Учителей не хватало, каких-то предметов в программе не было, но это уже совсем другая история.
Сознание человека, перенесшего такого масштаба катастрофу, меняется на всю жизнь, и где-то в глубине души сидит этот страх, который приходит позже, но остается навсегда…
На трагедию, случившуюся в Армении в декабре 1988-го, откликнулись все, со всего Советского Союза. Школьники, студенты, взрослые. В редакцию Армянского музея Москвы написал Иван Ермолов, рассказав, как он, будучи московским школьником, воспринял произошедшее.
Эта трагедия всколыхнула Москву.
Помню, как приехал на станцию переливания крови на улице Поликарпова. И огромное количество людей, которые терпеливо стояли и в коридорах, и на лестнице, чтобы дать кровь Армении.
Помню, как люди переводили деньги по почте.
Сам я в тот год учился в выпускном классе школы (спец. школа № 20, ныне школа 1239). На следующий день после ужасного известия было решено собрать вещи для отправки пострадавшим в Армению. С утра было видно, как вся окрестность была заполнена нашими школьниками, несущими вещи. Все — и первоклашки, и старшие, и учителя. К обеду вся пионерская комната была завалена вещами. Кто-то сумел раздобыть коробки, и мы во время занятий сортировали вещи, укладывали их в коробки, надписывали. Потом кто-то из родителей смог предоставить грузовик. Директор школы вызвал меня и сказал: «Вот, тебе грузовик. Езжай и сдай вещи для отправки». Я сразу согласился, было даже приятно такое доверие.
Мы погрузили коробки с вещами в грузовик. Он был бортовой с открытым кузовом, поэтому в кабину уместился только я. Двое моих одноклассников, Дмитрий Зализняк и Алексей Ахуба, поехали к месту, где предполагалось сдавать вещи, на метро.
В тот день мы побывали не в одном месте. После нескольких наших неудачных попыток Господь привёл нас в Постпредство Армении в Армянском переулке, где, к нашей радости, нам сказали: «Вон, во дворе стоит машина на погрузку, грузите туда». Мы подъехали и из кузова в кузов стали перегружать вещи. Как раз в это время там помогали ребята под руководством Семёна Михайловича Юсфина, которых я очень хорошо знал со времен моей пионерской юности. Мы быстро всё перегрузили, и я с машиной вернулся в школу.
Я до сих пор помню ощущение счастья от того, что мы смогли отправить вещи для помощи другим людям. Я помню чувство гордости и единения всех учеников нашей школы и их родителей, которые откликнулись на чужую беду. Мы чувствовали себя частью чего-то большого и важного, чего-то такого, что делает человека человеком, гражданина — гражданином, а страну — страной. Это ощущение — одно из самых сильных в моей жизни.