Рипо и Пируз: две загадки Эчмиадзина

Начав писать эту историю, я невольно задумалась — а как ее передать, чтобы меня поняли молодые люди, те, кто не знает ни о коммунизме, ни о железном занавесе? С чего начать? Как написать, чтобы поняли те, кто никогда не был в Армении? Ведь это история не только об армянах — она о жизни, о силе воли... О том, что понятно каждому. Ну… Хорошо, я напишу об этой великой женщине так, будто ее тень сидит сейчас рядом со мной. С ней еще один призрак — с другой, но такой же тяжелой судьбой. 

Вот как будто перед глазами у меня темная-темная, но очень чистая квартира одинокой старой женщины. Она лежит в постели и понимает, что уже не поднимется. На стенах фотографии. Очень жуткие снимки: шесть детей в гробиках. Один, второй, третья, четвертая, пятый и шестая. Это снято в двадцатые, тридцатые годы. Ни один не дорос до совершеннолетия, ни один из шести детей… Как же давно это было… Сейчас на дворе 80-е. Каждый год умирает по генеральному секретарю СССР. Кто-то из них ровесник Рипсиме. Как же давно она стала старухой? Большую часть жизни в черном платье, в черном платке. Вот и уйдет скоро к своим детям. Узнают ли ее? И как оно там вообще? 

Анатолий Папанян. Саломея ©Национальная галерея Армении

Своих детей нет, но есть внуки сестер, брата. Они останутся жить. Они не знают другой жизни кроме той, которой их учат в школе. А ей учить детей ничему нельзя — попадут еще в беду. Жаль. Что же ждет их дальше? В ее молодости появились коммунисты. Храм закрыли. Все храмы закрыли. Католикоса убили. Звери. Свои, а как враги. Люди еле от ятагана спаслись — и такой удар. От своих же. В ее молодости не все были коммунистами. Даже когда Армения стала советской. Не все, не все. Кто не хотел, тот не вступал.

А тут — смотри ты, крепко власть взяли в свои руки. Раньше стать комсомольцем значило бросить вызов обществу, всей родне. Сейчас наоборот. Эти молодые и знать не знают, что коммунистом можно и не быть. Интересно, что у них в головах? И кто для них она, Рипо? Старуха, которая ничего не понимает, не ведает новой жизни… Молчаливая, непонятная и всегда в черном, как из другого мира. Эх, знали бы вы, молодые… Рипо позвала племянницу. Женщина средних лет отложила вязание и подбежала к ней со стаканом воды. Рипо показала рукой, что не хочет пить. Говорить было трудно, но она преодолела себя: «Анна, позови своего сына, я хочу с ним поговорить». 

Через час в квартиру вошел высокий подросток лет 14. «Оставь нас одних, Анна, оставь… Оставь, от греха подальше». Мальчик подошел к ней. Он держался почтительно и все время молчал:
— Скажи, сынок, ты коммунист? — спросила она дрожащим голосом.
— Нет, тати, я комсомолец.
— Ах, ну да, ну да. Комсомолец. Это ничего… ничего, будь. Только будь как я! Будь как я.
— Это как?
— Я всю жизнь была членом партии «Гнчак». Всю жизнь, сынок. Но об этом мало кто знал. 
— Бабуля, как же ты могла быть членом партии «Гнчак», когда вся страна закрыта, и… — но Анна уже оттаскивала Ншана от постели умирающей. Рипо теряла сознание, ей нельзя было волноваться.

Вскоре ее не стало. Хоронить Рипо пришел весь Эчмиадзин. Город маленький, все друг друга знают. Но приехали и какие-то незнакомцы, родственники, наверное. Ншан их никогда не видел. Подросток решил разузнать о ней все, что только можно. Но подходить с расспросами к родителям не рискнул. Решил пока просто послушать. Однажды они с матерью проходили мимо большого кладбища возле храма Гаяне: 
— Ты знаешь, почему оно закрыто, сын?
— Да, это старое кладбище, здесь уже не хоронят.
— А почему все надгробия одинаковые?
— Не знаю. 
— Это кладбище службы Красного Креста. Надгробья оплачивали богатые люди, заказывались они одной артели потому все одинаковые. 
— Какие богатые люди? Когда это было?
— В двадцатые. Да. Тогда все было по-другому. И многих здесь похоронила Рипо.
— Рипо?
— Да. Она работала в Красном Кресте. Сюда свозили раненных отовсюду, больных. Если кто-то умирал, а родственников не могли найти — хоронили за счет дарителей. В какой-то момент стало не хватать носилок, лопат. И она таскала их на себе — раненных, а иногда и мертвых с места на место.
— Почему ты никогда не говорила?
— Я тебе еще многое расскажу, о чем никогда не говорила, многое, Ншан, очень многое. 

Ваграм Хачикян. Антуни ©Национальная галерея Армении

Они зашли во двор храма Гаяне. По Эчмиадзину разливалась полуденная тишина. Мать подошла к одной из могил:
— Знаешь кто это? Это католикос Хорен. 
— Он умер молодым?
— Да. Погиб. Его похоронила Рипо-тати. Ну, тогда она была не тати, и, по-моему, даже еще не тикин. 
— Как это?
— Потом, потом Ншан, не сейчас…

Дорога к дому лежала мимо ворот Кафедрального собора. Теперь их уже давно нет, а в то время государство всячески ограждалось от церкви. Неожиданно мать окликнула Ншана:
— Смотри кто идет.
— Вижу — Пируз-убийца…
— Знаешь, кого она убила? Тсс, тихо, тихо, Ншан, сделай спокойное лицо.

Убийца Пируз, женщина с густыми волосами и безобразным лицом, прошла мимо них. Это ее тень мерещится мне, когда я думаю о Рипо. Легенда Эчмиадзина. Говорят, со спины она выглядела красавицей — стройная, подтянутая, шагала молодой упругой походкой. А лицо ее пугало. Дело было даже не в чертах. Никто не мог бы объяснить, почему ее лицо нельзя назвать красивым. Ее именем в городе пугали детей. Однажды Пируз прошла мимо маленького Ншана и погладила его по волосам. Он окаменел тогда от страха, от архетипного, совсем не пионерского ужаса:
— Меня коснулась убийца! Она погладила меня по волосам!

Каково тебе было, Пируз? Даже ребенка не погладить. Пируз, Рипо, а вы встречались? Что вы друг другу говорили? Здоровались? Пируз была комсомолкой. Городская легенда гласила, что именно она душила любимого народом Хорена. Именно она — молодая девочка, комсомолка. Правда это или нет, но Пируз прожила с этим клеймом всю жизнь. 

Я представляла себе ее в двадцатые в красном платочке… В юбке до икр — в те годы неприлично коротко. Некрасивую девушку с прекрасными волосами. Один мудрый человек сказал мне, что все это ложь, вредная легенда, бред. Не была она убийцей, ее оклеветали. «Судите сами, — сказал мне этот человек, — официально их было трое, двое мужчин и эта девочка. Один из них рано умер. И эчмиадзинцы стали каждую ночь портить его могилу: выворачивалии камни, ломали надгробье. В результате, родные были вынуждены перезахоронить тело в другом городе. Второго просто выжили из Эчмиадзина. Сами горожане — ему просто не позволили там остаться, не смотря на его власть, несмотря ни на что. А ведь Пируз не тронули. Задумайтесь». А еще Пируз вышла замуж. Пируз-убийцу взяли в жены, и у нее были дети, и всю жизнь она так и прожила в Эчмиадзине. Вот уж действительно есть о чем задуматься. Могла уехать по своей партийной линии — хоть куда, хоть из Армении. А осталась. Почему? Что держало ее в этом городе? 

Представляю себе Рипсиме — хрупкая, тонкая, с глазами в пол-лица. Рипо, такой ты была? Наверное, такой. Прогрессивная, прекрасно образованная, смелая. И совсем молодая. И Пируз прогрессивная. Эх, девчонки, две жертвы моды: как современные гот и гламур. Или как эмо и… Ох, не знаю. Не знаю. Беда что у одной, что у второй. 

Корпус Красного Креста располагался в Эчмиадзине. Молодые девушки, дочери знатных родителей работали здесь медсестрами. Не работали — служили. Мало кто из них нуждался в работе. Они просто приходили сюда помогать сиротам и больным. Вот и Рипсиме. Надо же было ее родителям назвать дочь именем самой почитаемой армянской святой! 

Однажды ночью в 1938 в ее дверь постучали. Нет, не те, о ком вы думали — это была соседка, или, может, подруга по Кресту. Знаете, куда они пошли? Они пошли к какому-то чекисту, не знаю, как звали его, Бог ему судья. Они пошли умолять, чтобы он выдал тело убитого Хорена Мурадбекяна, молодого католикоса. 

Я не знаю, как они просили. Я не знаю, что он ответил. Но легенда гласит, что тело католикоса было выдано нескольким женщинам. Ему полагалось быть похороненным со всеми почестями во дворе главного Престола армян, возле Кафедрального собора. Но не позволили. И было решено похоронить во дворе церкви сурб Гаяне. Говорят, что чекист не выдал им лопат, и велел делать, что хотят. И они стали рыть землю руками. Я не знаю, правда ли это. Но когда перед моими глазами стоит молчаливая худая девушка с опущенными руками, я верю, что именно так. Девушки похоронили Хорена, вырыли ему могилу своими маленькими ручками… Так гласит легенда. Но я точно знаю, они были способны на это.

Храм закрыли, а на окраине города появилось коллективное хозяйство «Безбожное». Нигде, кажется, нет в Армении колхоза с таким названием. А вот именно в Эчмиадзине есть — на горе святым, на горе Майр Атор! Что же вы за люди такие? Люди вы?

Если бы эта тень ожила, я бы спросила у нее: «Рипсиме, когда умерли твои дети?» Почему? В те годы дети часто умирали — дизентерия, оспа, еще что-то. Все шестеро, Рипсиме, как же так? Как ты не сошла с ума? Как ты дожила почти до «перестройки»? И если бы дожила до перестройки, до Карабаха, чтобы ты сказала?

Но не дожила. Повзрослевший Ншан узнал, что имя его двоюродной бабки гремело далеко за пределами Эчмиадзина. И далеко за пределами Армении. Хрупкая старушка в черном была связным партии «Гнчак». Всю жизнь. К ней приезжали под видом туристов товарищи по убеждениям, товарищи из-за границы. Ведь Эчмиадзин был одним из модных мест советского исторического туризма. 

— Месье Ншан, вы из Эчмиадзина?
— Да, месье.
— О, я знал одну даму из Эчмиадзина, мадам Рипсиме.
— Да вы что?!
— Да. Я однажды купил такую путевку в СССР — Ленинград, Бухара, Киев и Эчмиадзин. Собственно, нам с товарищем нужен был только Эчмиадзин…
— Вы гнчак, месье? 
— Ха-ха… Да. Как вы узнали?

Связная партии, объявленной вне закона, что она там делала? Шпионила? Анализировала советскую прессу? Готовила агитаторов? Маленькая женщина в черном платке, старорежимная старушка. Кто бы мог подумать! Вот оно как. 

А Ншан когда вырос, пошел воевать в Карабах. Но это совсем другая история. Недавно он позвонил мне и с возмущением рассказал, что Пируз отпели. Представляешь! ОТПЕЛИ ПИРУЗ! В церкви! Это цинично! Так не должно быть, не должно!

Нет, Нэш. Должно. Не хотела бы — не отпели бы. Они всю жизнь жила с этим позором. Как Рипо всю жизнь — со своей тайной. Две женщины с тяжкой ношей. Две такие разные — да нет, не совсем. В молодости они обе считались прогрессивными, обе стремились жить по-новому, каждая в силу своего выбора. И у обеих был камень на душе. Всю жизнь. И похоронены они в одной земле, в эчмиадзинской. Там же, где и великомученик Хорен. Кстати, его торжественно перезахоронили там, где ему и полагается — у Святого Престола.

Только еще говорят, что и колхоз «Безбожный» до сих просуществует, через много лет после того, как распался СССР. Ничто не уходит без следа. Ничто.