«Меридианы карты и души» Сильвы Капутикян
Говорят, что на корабле Колумба «Санта-Мария» был и мой дальний соплеменник по имени Мартирос и армянский был одним из тех языков, на котором сошедшие на берег мореплаватели через переводчика Тореса пытались объясниться с туземцами.
Так это или не так, спорить не стану. Но неоспоримо то, что, начиная с восемнадцатого века, на кораблях, плывущих к Новому Свету, все больше и больше оказывалось армян из городов и сел Западной Армении.
Ремесленники и крестьяне, они оставляли родные края, землю, которая не в силах была прокормить их детей, и держали путь туда, за океан, чтобы, денно и нощно трудясь на заводах Устра и Детройта, на фермах Калифорнии и Канады, экономя центы, посылать их домой, измученной ожиданием жене и малышам.
Иллюстрация из журнала "Дружба народов", где были опубликованы воспоминания о путешествии по странам Спюрка Сильвы Капутикян в авторизованном переводе Т. Смолянской. Фото litmir.me
Так крунку — журавлю, воспетому еще с давних веков в песнях скитальцев — пандухтов, пришлось перелететь океан и услышать слова, обращенные к нему не только под палящим солнцем Алеппо и Багдада, но и в небе, затуманенном сажей и копотью:
Крунк, куда летишь? Крик твой слов сильней!
Крунк, из стран родных нет ли хоть вестей?
Свой покинул сад я в родной стране.
Чуть вздохну — душа вся горит в огне.
Круик, постой, твой крик нежит сердце мне.
Крунк, из стран родных нет ли хоть вестей?
(перевод В. Брюсова)
Но вот пробил и такой час, когда журавль, эта романтическая песенная птица, уже не смог взлететь под тяжким бременем черных вестей из тех самых благословенных «стран родных». Случилось это в начале двадцатого века, в 1915–1916 годах, когда тогдашние правители Турции учинили кровавую расправу над безоружным, беззащитным армянским населением, когда «стран родных» были лишены тысячи и тысячи людей, отторгнутых от нее силой ятагана, вышвырнутых в аравийские пустыни Тер-Зор и Мескене, ставшие огромной братской могилой.
А те, что чудом уцелели, разбрелись по миру, осели в Египте, Ливане, Сирии, обосновались в Европе, добрались до Канады и Америки. В многовековом нашем словаре образовалось новое жесткое слово «спюрк», от корня «спрвел» — рассеяться, расстилаться, — слово, которое стало синонимом разбросанного по свету армянства.
Фото Самвела Сепетчяна. Фото rasfokus.ru
Горестное это словообразование звучало бы еще горше и безысходнее, если бы в те же двадцатые годы в тот же многовековый словарь не вошло еще одно слово — советская — и не соединилось, не слилось бы с названием древней страны — Армения. Советская Армения! Воспрянувшая из огня и пепла, она крепла, мужала из года в год, вселяя надежду в души своих сыновей во всем мире.
За последние десятилетия все больше и больше расширяется радиус воздействия Советской Армении, охватывая все новые и новые пласты спюрка.
Рассекают моря и океаны корабли, скоростным самолетам не терпится свести друг с другом материки, чуть сдвинешь в сторону черточку на радиоприемнике — и в комнату хлынут голоса необъятных далей, телефонные провода стягивают в прижатой ладонью трубке два полушария, и через все это соединяющее людей с людьми пролегает и трасса Армения — спюрк. Едут туда посланцы родины — писатели, ученые, артисты, художники, музыканты, едут ансамбли, фильмы, выставки, изданные для спюрка учебники, книги и газеты. Едут к нам в Армению сотни студентов, в наши институты и университеты, каждое лето в Ереван на двухмесячные курсы прибывают школьные учителя, «репатриируются» архивы и манускрипты, картины, завещанные их владельцами, умершими на чужбине, приезжают старики, мечтающие перед тем, как Закрыть глаза, взглянуть на возрожденную родину.
Крунк, куда летишь? Крик твой слов сильней!
Крунк, из стран родных нет ли хоть вестей?
Все еще звучат эти грустные слова на всех меридианах спюрка. Но совсем другие вести приносит теперь крунк из «стран родных».
Во время моих зарубежных поездок я была счастлива, что могла привезти с собой эти другие вести и каждый раз ощутить заново, что такое для нашего народа само наличие, само существование Советской Армении.
Моя первая книга прозы, «Караваны еще в пути», была о путешествии по армянским колониям Ближнего Востока. Потом я побывала в Канаде и Америке, как и в прошлый раз — по приглашению прогрессивных армянских организаций. Об этой поездке и рассказывают дневники, которые я назвала «Меридианы карты и души». Писала все это я в селе Егвард, неподалеку от Еревана.
Дневник этот — возврат к прошлому, где рассказ о поездке перемежается наблюдениями, эпизодами моей жизни в Армении за время работы над книгой.
1 марта, Егвард
Комната в Егварде встретила меня простодушным сельским гостеприимством. С утра из Еревана позвонила соседке, попросила отпереть мою уже долго пустующую квартиру и включить электрическую печку. К вечеру собираюсь приехать.
И вот я в Егварде. Вошла, щелкнул выключатель — темнота наполнилась светом, включила стоящий в углу радиоприемник — свет наполнился звуками, и месяцами не открывавшая глаз комната сразу проснулась, ожила, распахнулись занавеси, мне навстречу шагнули книжные полки, приветливо кивнули картины, подозвал к себе изрядно соскучившийся письменный стол.
Водитель помогает поднять на четвертый этаж коробки с книгами и папками, желает удачи и прощается. Один поворот ключа — и мир остается где-то там, за дверьми, улица остается на улице.
Наконец-то я одна, сама с собою, со своими воспоминаниями, с записными книжками, с чистым листом бумаги. На папках названия городов: Монреаль, Торонто, Сен-Катрин, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Фресно, Сан-Франциско, Детройт, Бостон, Устр, Вашингтон, Филадельфия, Чикаго, Флорида.
И вдруг… Что это за голоса так внезапно ворвались в комнату?! Вначале ведь была какая-то легкая музыка, когда же она перешла в беседу? Два голоса — мужчина и женщина — мягко, словно улыбаясь, разговаривают по-турецки. Видно, идет передача из Стамбула.
…Монреаль, Торонто, Сен-Катрин, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Фресно, Сан-Франциско, Детройт, Бостон, Устр, Вашингтон, Филадельфия, Чикаго, Флорида и… откуда ни возьмись — Стамбул… А впрочем, может, это и не так уж случайно. Ведь не из Харберда и Битлиса, не из Гехи и не из Вана, не из Арбакира и Аджна, а потом уже не из Каира и Бейрута, не из Алеппо и Тегерана, не из Афин и Бухареста начался этот долгий путь скитаний. Взял свое начало он именно из Стамбула, из султанского дворца Ильдис-Йиошк, из затаенной тиши кабинетов, где тогдашние турецкие правители уточняли планы изгнания и истребления.
Но как же, однако, красив турецкий, как легко и дружелюбно он звучит в моей комнате. Интересно, о чем это они говорят? В голосах какая-то особая теплота, доброснисходительная интонация взрослого, разговаривающего с ребенком. А вот и дети, они хором декламируют что-то смешливо, весело. И мне приходит на память совсем недавняя встреча с детьми из армянской субботней школы при церкви святого Акопа в Бостоне. Они сидели за партами, румяные, веселенькие, нарядные, и я говорила с ними. Говорила, но мне казалось, что слова, отрываясь от моих губ, натыкаются на какие-то невидимые надолбы и вновь возвращаются обратно, сникшие, обессиленные, немощные. Дети смотрели на меня, черноволосые, смуглые, с печальными, такими знакомыми глазенками, — кто с мучительным усилием понять, кто безразлично, думая совершенно о другом, а самые маленькие исподтишка пытались щипнуть друг друга, продолжая какую-то свою игру. Я стала их расспрашивать, старалась как-то растормошить, разговорить. Но все зря. Надолбы встали сплошняком, как стена. Пожилая учительница была смущена, словно оправдываясь, объясняла, что она делает все, чтобы уста и сердца этих малышей открылись навстречу родному языку, что она не виновата, так уж все сложилось…
— Вот, взгляните, — и показала на прикрепленный к стене большой самодельный плакат, — здесь есть и ваши стихи — «Армянской речи не забудь…», и Шираза, и Севака. А вот слова Хачатура Абовяна. — И учительница прочла громко, возбужденно: — «Всякий народ сохраняет себя и обретает единство в языке. Материнское молоко для младенца слаще сахара и меда. Десять языков знайте, двадцать знайте, но за родной свой язык держитесь крепко». — Закончив, женщина повернулась к нам. В ее глазах, в голосе была отчаянная ярость души, вступившей в неравный бой с противником.
…Уверенно, спокойно льется голос турецкой дикторши. Дети поют, декламируют, время от времени поощряемые ласковым: «Афарим, чочуглар, афарим!» (Молодцы, ребятки, молодцы (турец.)
Не знаю, почему не выключаю приемник. Во мне какое-то инстинктивное упорство во что бы то ни стало разнять, расщепить, понять доносящиеся до меня слова, проникнуть по ту сторону слов. Может быть, вдруг откроется там, за ними, то, что объяснит мне необъяснимое, случившееся пять-шесть десятилетий назад, поможет спокойно слушать этот ясный, дружелюбный голос ни в чем не повинной женщины, и я, внимая беспечному детскому щебету, не так болезненно буду вспоминать о щемящей немоте детей из армянской школы в Бостоне.
Тщетный пока труд мысли и слуха. Из плавного потока звучащих в моей комнате слов я снова вылавливаю: «Афарим, чочуглар, афарим…»
Медленно поворачиваю ручку приемника. Чуть-чуть, лишь на одну черточку, правее Стамбула — и все вокруг заполняет голос Еревана. Только одна черточка, даже меньше того… Боже мой, всегда рядом, всегда друг с другом, впритык друг к другу… И так уже пять столетий. На земле, на карте, в мыслях, в воздухе и даже в приемнике.
Неторопливо, по-домашнему, передает Ереван новости дня. Завод «Электрон» начал массовый выпуск электронно-вычислительных машин «Наири-3», созданных армянскими учеными.
Прочитать книгу Сильвы Капутикян «Меридианы карты и души» можно, пройдя по ссылке litmir.me