Карен Геворкян: беседа с «начинающим» режиссером

Кинорежиссер Карен Геворкян недавно побывал в Ереване. Он покинул его в 2009 году и переехал в Санкт-Петербург. Он стал широко известен в 1990 году, сняв фильм «Пегий пес, бегущий краем моря», отмеченный призами нескольких международных кинофестивалей. И в прошлом году, спустя двадцать шесть лет, представил зрителям следующий художественный фильм-драму «Вся наша надежда».

В августе 2016 года на фестивале «Окно в Европу» фильм был удостоен «Приза гильдии киноведов и кинокритиков России». А в феврале нынешнего года он стал абсолютным победителем фестиваля авторского кино «Полный артхаус». Все три жюри — молодежное, жюри зрителей, прессы и творческих союзов — признали его лучшим.

Кинорежиссер Карен Геворкян

— Карен Саркисович, вы родились в Армении, уехали в Москву, получили образование во ВГИКе, потом снимали картины на «Арменфильме», затем работали на «Лентелефильме», студии имени Довженко в Киеве, а в начале 90-х снова вернулись в Ереван.

— Я приехал в Армению в конце 1992 года и прожил здесь семнадцать лет почти без перерывов. Понятно, что в военной, финансово бедной, трудно живущей стране думать о художественном кино бессмысленно. Но есть вещи, важнее чем кино. Или надо было ехать сюда, или оставаться «московским армянином», что для меня было неприемлемо. В этом смысле война, на которую я собственно ориентировался, и на которую поехал, была для меня важнейшим событием в жизни.  Я начал заниматься тремя вещами одновременно. Делал фотографии — «Новую армянскую летопись», снимал документальные материалы на видео и на хорошую пленку. У меня была группа из пяти человек, энтузиастов и волонтеров, которые работали за копейки. Вместе с ними прожил и проработал те годы, худо-бедно, но мы делали свое дело.

Когда война закончилась, стал наблюдать, куда мы идем. И стало понятно, куда мы придем. Возникла проблема как дальше жить? Я надеялся, что пригожусь, потому что считал, что являюсь не только человеком из кино, но и гражданином, человеком мыслящим. С 1996 года начали снимать проблемные документальные фильмы и показывать их по второму телеканалу. И вышли с ними в эфир раз тридцать пять – сорок. Еще был жанр таких монологов и бесед с интересными людьми, которые делились своими мыслями по поводу того, что происходит.

— Не было мысли сделать художественный фильм?

— Нет. Но из того материала, что я снимал во время войны, сделал полнометражную картину «Распутье». К сожалению, средств хватило только на русскоязычную версию. Фильм не вышел и не показывался.

Карен Геворкян стал широко известен в 1990 году, сняв фильм «Пегий пес, бегущий краем моря», отмеченный призами нескольких международных кинофестивалей

Следующим этапом стала идея создания для Армении некоего идеологического знаменателя, который бы объединил нацию и на котором должно строиться будущее. Рушилась советская экономика, умирали заводы, происходило разграбление огромного богатства, которое мы получили от советской власти. Перед глазами у меня был опыт Израиля, народ которого пришел на болота и в пустыню, а сегодня Израиль представляет из себя сильное государство с высочайшими технологиями. Я это видел это своими глазами, снимая там фильм об отношении евреев к армянскому Геноциду.

И в свете этого идеологического знаменателя стала задача спасения наших машиностроительных предприятий путем создания для реформированной армянской армии боевых транспортных средств. С моими друзьями создали такую условную организацию «Центр перспективных программ и разработок». И через два года на базе завода ЕрАЗ  сделали и представили Министерству обороны боевую машину, которую назвали «Айк». Это был уникальный продукт, машина успешно прошла испытания. Но руководящие товарищи решили, что дешевле покупать готовую технику, чем производить свою, и проект закрыли. По-моему, это бесчестно, машина и сегодня не имеет аналогов.

Я предложил военному руководству систему реформы, смысл которой — переход количественных показателей в качественные. Реформы должны идти не сверху, а снизу, тогда они продуктивны. Система обсуждалась на уровне коллегии Минобороны и была успешно похоронена.

Кадр из фильма «Пегий пес…»

Тогда я занялся проектом армянского боевого самолета. Я понимаю в авиации, у меня есть некая подготовка. Мы сделали макет самолета на заводе «Армэлектро» в натуральную величину, этим все и закончилось. Никто не хотел поднимать промышленность, это, мол, головная боль и прочее. Никто не поверил, что имея минимальный ресурс, можно делать максимальные вещи.

Я продолжал снимать документальное кино, пытался достучаться до людей, но всюду встречал сопротивление. Какой-то режиссер говорит об идеологии, о новых реалиях, реформах, армянских бронемашинах, самолетах… В глазах «умных» людей все это выглядело довольно глупо. И в роли такого «глупого» человека я прожил еще некоторое количество лет.

Последнее, что сделал, это двухсерийный фильм под названием «Геноцид без комментариев», снят он был в Германии, в архиве немецкого МИДа, в Сирии и в Турции, но и его в Армении не показали.

— И потому снова уехали в Россию?

— Уехал, потому что в какой-то момент возникли серьезные финансовые проблемы. Фильмы, которые снимал, не показывали, предложения мои не принимали. Меня, человека с двумя высшими образованиями, лауреата международных кинофестивалей, не приглашали даже преподавать в Институте театра и кино. Я понял, что здесь никому не нужен, я сделал все, что мог, никому ничего не должен. Но я режиссер высокого класса и должен продолжать свою творческую деятельность.  

Через семь дней, по приезде в Санкт-Петербург, я уже был доцентом Института кино и телевидения. И там у меня началась совершенно другая жизнь, другая реализация. Начал с чистого листа, и сегодня живу полноценной, полнокровной жизнью. И, после большого перерыва, продолжил свою кинодеятельность в России. Считаю, что там я нужнее, что те идеи, которые пытаюсь внедрить, необходимы. Очень этому рад и счастлив, что вышел из замкнутого круга ненужности и теперь нужен себе и всем остальным. Жалко, конечно, но это так. Снял свою первую картину. Такой вот «начинающий» режиссер. (Смеется)

— Расскажите о фильме?

— Картина «Вся наша надежда» была создана в прошлом году, она специфична по материалу. Это социальная проблемная картина о человеческом достоинстве, которое есть, которое нельзя топтать и которое надо отстаивать. Сегодняшний день, город Новошахтинск, это русский Донбасс. В конце 90-х произошла катастрофа, была ликвидирована вся инфраструктура, почти девяносто шахт были закрыты. И лучшая часть русского рабочего класса была выброшена на улицу. Но народ у нас великий, ко всему может приспособиться. Люди приспособились, живут, но это уже другая жизнь. Я оказался в этой среде и сказал себе, что должен сделать о них картину. Главную роль играет настоящий шахтер, которому шестьдесят лет, потрясающий человек, честный, удивительный и мой друг.

— Вы знакомы с тем, что происходит в армянском кино?

— Я этим сейчас не интересуюсь, потому что в этом надо находиться, а я не нахожусь. Но считаю, что при том руководстве, с которым я сталкивался здесь, с таким отношением к кино ничего серьезного быть не может. Без цели, без задач кино не делается.

— А как обстоят дела в российском кино?

— В российском кино интересная ситуация, там кризис. Государство выдает деньги на восемьдесят – восемьдесят пять картин. Из них шестьдесят вообще никуда не выходят, ни на один сеанс. Снимают, тратят деньги и кладут на полку. Оставшиеся два десятка доходят до зрителя в виде одного сеанса или двух-трехдневного показа. Наиболее шустрые — про хоккеистов, космос, аварии — показывают несколько дольше. А так — повсеместно американское кино.

Это печальная ситуация. И когда я приезжаю в Южно-Сахалинск, Челябинск или куда-то еще, мне говорят: «А где же вы, ребята, чего вы нас забыли? У нас жизнь непростая». В целом имеет место одна вещь, очень печальная — разрыв связей между кино и человеком. Кино живет своей жизнью, люди своей. Это — позор, аморалка! Потому что кино — документ времени, и оно должно быть со своим человеком. В российском кино по сей день второго Шукшина не оказалось. Вот в каком-то смысле эту функцию я взял на себя. Я сказал себе, что люблю Россию, понимаю ее, раз нет своих, так буду я. (Смеется) Россия — потрясающее пространство, там должен быть великий кинематограф. Но для этого нужны другие люди.

А то кино, которое сегодня есть, оно буржуазное, бесчеловечное и высокомерное. И есть такое понятие, как «авторский кинематограф», которое я считаю бесстыдством. Потому что в российском понимании это — самоутверждение отдельных личностей, кино, где отрицается своя страна, свой человек. Где нет помощи своему человеку в трудные времена. А это, по-моему, предательство!

— Увидит ли ереванский зритель вашу картину?

— Может быть в октябре привезу ее.

Павел Джангиров