Параджанов и Гоголь: украинская психоделика в армянской мистерии
Армянский музей Москвы уже посвятил ряд статей, посвященных Сергею Параджанову. В одной публикации уже звучала тема «Параджанов и Украина», где рассказывалось о том, как повлияло творчество Сергея Иосифовича на жизнь украинских мастеров литературы и кино.
Параджанов и Гоголь — тема неожиданная и неоднозначная. «Выскочила» она, конечно, неслучайно. Еще Левон Григорян в книге из серии ЖЗЛ «Параджанов» в 2011 году вспоминал о знаменитой фразе Гоголя, прозвучавшей в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!»
По-настоящему тема украинской ночи, любви и смерти впервые зазвучала в фильме Параджанова «Тени забытых предков». Про то, как создавалась эта лента, написано много, но нас, пожалуй, здесь может заинтересовать не то, как вошел в киноповествование гуцульский колорит вместе с его обрядом, который Параджанов смог развить так, что он в дальнейшем стал жить как народный, но мы обратим внимание на одну сцену. Которая может объяснить близость поэтик Параджанова и Гоголя.
В целом армянскому искусству не свойственна поэтика бреда, психоделики. Да, есть религиозный экстаз, мистерия. Даже в произведениях про Геноцид мы не увидим подлинного сумасшествия, неустойчивого, пограничного состояния психики.
Обычно психоделика связана с употреблением психоактивных веществ, изменяющих восприятие и влияющих на эмоциональное состояние и многие психические процессы. Сейчас понятие «психоделика» размыто, и человек, погружаясь в состояние, приближенное к сумеречному сознанию, действительно может описываться в этих терминах.
Посмотрим на самые трагические портреты жертв Геноцида. Это Комитас, переживший два сильнейших потрясения. В его изображениях нет того, что мы называем измененным сознанием. Тут, скорее, действуют фигуры умолчания. Нет крика, есть оглушающая тишина. Состояние описывается не как измененное, а как доведенное до глубины отчаяния.
Скорее всего, Параджанов в сцене в корчме не мог действовать, как в «Цвете граната». Если говорить о Саят-Нове, сыгранном Виленом Галстяном, то здесь разворачивается действо как религиозный экстаз. И даже безумие монахини, сыгранной Софико Чиаурели, также не может характеризоваться как психоделика.
Итак, сцена в корчме. Как описывает ее Левон Григорян, «это какое-то тревожное, инфернальное видение, словно знак, предупреждение о беде… Сцена снята на особой технической инфракрасной пленке, предназначенной для фиксации тепловых лучей (решение, предложенное Юрием Ильенко), и удивительно точно передает атмосферу горячего, хмельного веселья, в которой разворачиваются последующие драматические события». Заканчивающиеся неистовое пляской. «Пляшут так, что дрожит и подпрыгивает даже гроб с телом Ивана».
Пересмотрите эти кадры, сделанные плавающей, неотцентрованной камерой Ильенко. Действие замедляется и выглядит так, как будто мы чувствуем, как наше лицо заливает кровь, больно в ушах, и перед нами пьяной, безумной походкой движется не только сам Иван, но и его мертвые брат и отец. Сцена наивысшего напряжения.
Да, к этому вела схожесть натур Параджанова и Гоголя, бравшая начало в их детстве. То, что Параджанов не мог развить в парадигме армяно-грузинского периода, он сделал на Гуцульщине.
Продолжение следует…
Валерия Олюнина