Армен Мурадян. Комната

Армянский музей Москвы продолжает публиковать рассказы современных армянских писателей. Армен Мурадян родился и живет в Ереване. Окончил факультет филологии Российско-Армянского (Славянского) университета. В студенческие годы сотрудничал с несколькими информационными агентствами в качестве журналиста и переводчика. Работает журналистом и фотографом.

— Это просто мышь, Джордж.

— Мышь? Живая?

— Я ее нашел. Так и нашел дохлую. 

Дж. Стейнбек «О мышах и людях»

Мертвая мышь уже несколько дней лежала на полке рядом с книгами. Не успел Виктор войти в комнату, как сразу же заметил ее. Когда выяснилось, что мышь не дышит, Виктор так же бессердечно, как и террористы Аль-Каиды, возложил на себя ответственность за ее преждевременную смерть. Он помнил, как она клацала зубками-резцами, стоило придавить ушки. Но иногда, в порыве злости он мог ударить ею об стол. Именно поэтому, когда огонь ее глаз потух, он не смог попрощаться с ней. И по сей день ее длинный хвост свисает с полки, уткнувшись своим usb в кучу рубашек на гладильном столе.
— Порой, — заметив его взгляд, начал старый всезнающий шкаф, — порой жизнь уходит от нас, оставляя нашим близким постыдное чувство причастности к нашей смерти. Привет, дружище.
— Привет, — Виктор зашагал в комнату, бросив куртку на стул. В углу сразу же зашумели две гитары о чем-то своем.
— Как жизнь, шизик? — спросил стул.
— Почему это я шизик? — устало поинтересовался Виктор.
— Ну, начнем с того, что ты разговариваешь со стулом!
— В таком случае ты не менее шизанутый, раз отвечаешь человеку, — ухмыльнулся Виктор и устало присел на него.
— Не дави, не дави своей вонючей задницей, — начал ерзать стул под ним.
Виктор улыбнулся, хотел что-то сострить в ответ, но не нашел подходящей шутки. Так всегда бывало, когда собеседник явно превосходил в остроумии. И лучшим выходом было — безответно улыбнуться.
— Как на работе? — по-матерински спросила некрасивая пепельница, по привычке шурша несколькими бычками.
— Устал, — отозвался Виктор.
— Может, закуришь?
— Нет, нет, нет, — засуетились книжки с полки, a одна из-под кровати жалостливо выкрикнула: «Мы потом будем вонять».
— Нет, спасибо, — потрепал Виктор за ее полные бамбуковые бока. — Кстати, пепельница, я давно хотел узнать, ты из чего сделана?
Виктор спросил скорее ради поддержания разговора, а не из любопытства.
— Из черного дерева панно. Ты меня уже спрашивал.
— Правда?
— Да. Ты еще думал, что я бамбуковая, — хихикнула она.
— Надеюсь, Вы простите мою память, — сказал он, отметив про себя, что в прошлый раз он, видимо, спрашивал также ради поддержания разговора.
— Я укушу твою задницу, — пригрозил стул.
Включать лампу не хотелось, да и было светло из-за уличных фонарей. Он вспомнил, как менеджер сегодня что-то объяснял. Приводил аналогии. «Продавать фарфор, — говорил он, — то же самое, что играть в шахматы. Нужно наперед знать не только свои ходы, но и ходы оппонента. Понимаешь? Если он решит сыграть лошадью, то ты — хоп — предлагаешь чайники, если он сделает рокировку, то ты просто советуешь чашки или тарелки. Сначала дебют, дальше миттершпиль, потом эндшпиль. И без какого-то там мата. Понимаешь?»
— О чем ты думаешь, — грустно посмотрел на Виктора тапочек из-под стола.
— Да так, на работе.
— Хотят уволить? — предположил он.
— Ну, не то, чтобы уволить. Просто мне самому не нравится работа. Миттершпили какие-то, эндшпили.
— Миттель! — послышалось из шахматного ящичка, — миттельшпили.
Это был белый король.
— Я знаю. Просто кое-кто на работе выпендривается.
Виктор прошелся по комнате. Компьютер так же оставался выключенным. Ничего не хотелось.
— О ней думаешь? — нарушил тишину мудрый шкаф.
— Нет, — быстро ответил Виктор, сразу и не сообразив, кого имеет в виду шкаф.
— Надо бы похоронить беднягу, — указал он на мышь.
Виктор подошел к полке. Ему стало жалко это милое, не дожившее свой век создание. Поласкал ее. Она была холодная.
— Может, смогу починить? — подумал он вслух.
— Вряд ли, — вздохнула «451 по Фаренгейту» Бредбери. — Плата сгорела.
— Я тоже так думаю, брат. Не томи себя, — начала успокаивать «Другие берега» Набокова 
— А ты что скажешь? — потянул Виктор руку к «Неведению» Милана Кундеры.
— Отвали — по-женски огрызнулась она. Несколько дней назад Виктор случайно забыл ее в туалете на целую ночь.
Чтобы как-то смягчить обиду, он вытянул ее из шеренги, подложил под свет прорвавшегося с улицы фонарного луча и попытался почитать. Но слова перемешивались, буквы спрыгивали со своих строчек, слова менялись местами.
— Ну, как знаешь, — положил он ее обратно. — Я когда-нибудь осилю тебя.
— Мечтать не вредно, — фыркнула она.
— Ты лучше осиль меня, — усмехнулся огромный том джойсовского «Улисса».
— Или меня, — почему-то вмешалась тумбочка с другого конца комнаты.
— А тебя еще зачем? — удивился Виктор, подойдя к ее толстому деревянному боку.
— А сможешь меня поднять?
Виктор попытался, но не смог. Все время боялся выронить ночник.
— То-то, — обрадовалась тумбочка. — Курить меньше надо.
— Да-да-да, — сразу же поддержали книги тумбочку — Бросай эту гадость!
Виктору стало нехорошо. Голова закружилась.
— Дружище, а ведь и, правда, нужно завязывать, — вздохнул шкаф.
Виктор хотел ответить, но не смог устоять на ногах и, бухнувшись на кровать, головой залез под подушку. Стыд и еще чувство чего-то потерянного, чего-то важного и дорогого вновь овладело его усталым сознанием. Первым, вспомнил он, был шкаф. Давно еще, полгода назад. Его растопыренные двери походили на полуруки-полукрылья, а две полки наверху были глазами. Словно старый волшебник, сын красного дракона, смотрел шкаф на Виктора в тот летний вечер. И как только Виктор заговорил с ним, тот сразу же откликнулся низким мудрым басом. С каждым днем все новые вещи заговаривали с Виктором, стоило только обратиться к ним. Ненавистное, страшное слово «шизофрения» вновь всплыло в голове, просияло, как на рекламном щите на многоэтажке. Анонимно он обращался к психиатрам, к интернету, книгам. 
Некоторые источники, однако, успокаивали, что, мол, это всего лишь потрясенное сознание вперемешку с крайними проявлениями интровертности. Но потрясенное чем? Да хоть несчастным случаем. Например, кто-то погиб. Кто-то улетел в другую страну. Ему бывало одиноко и страшно. А так все же было хорошо. Он говорил о новых художественных формах, привнесенных в литературу Чеховым, с книжкой рассказов самого Чехова. Не нужно было искать партнера для шахмат. Белые сами выстраивались в неприступные позиции и никогда не разрешали брать назад непродуманный ход.
Да и остальной мир оставался прежним. Только в этой единственной комнате его и мучила и в то же время радовала эта страшная и спасительная условность — шизофрения. Но Виктор иногда надеялся, что и нет никакой болезни. Ведь именно то же самое переживали герои многих диснеевских мультфильмов, сказок и даже серьезных фильмов. Потом он понимал, что и эти мысли — одна из попыток оправдать свою болезнь. И что эта комната, так несносно сходящая с его ума — его последнее прибежище. Или даже — предпоследнее, ведь последним все же оставалась смерть. То есть Виктор понимал, что смерть ничего не решит, и даже не до конца осознавал, что она собой представляет, но так звучало довольно убедительно: смерть как последнее прибежище!
Но мысли о смерти нагло прервал телефон своим выкриком: «Тебе звонят. Возьми меня!» Виктор протянул руку, и телефон уже совсем откровенно добавил: «Только нежно».
Виктор подмигнул телефону и насколько возможно нежно — чтобы угодить своей китайской подделке Panasonic — взял трубку, ожидая всего, что угодно — да хоть инопланетянина, который ошибся номером, но только не.
Тот говорил дерзко, прямо, с наигранным радушием и, главное, говорил, вальяжно жуя жвачку. От страха закружилась голова, он что-то промямлил в ответ и бросил ошеломленную трубку на кровать.
— Кто звонил? — спросил шкаф.
Виктор выждал немного, собрался с мыслями, подумал, в каком порядке расставить слова, и ответил: «Я».
— Ты? — удивился шкаф.
— Да. Я сегодня днем на работе записал голосовое сообщение самому себе. И поставил напоминатель, чтобы он позвонил на домашний номер.
— И что он тебе напомнил? — ехидно спросил стул. — Что ты должен нас убить?
— Вот именно, — грустно признался Виктор.
— Ты не шутишь, — утвердительно сказал шкаф.
Виктор присел на кровать. Недавний человек сказал, что у него нет настоящих друзей, что после ее смерти он заболел и должен убить свою болезнь, а точнее, сумасшедшую комнату, которая заменяет ему настоящую жизнь. И даже стимул к жизни. Что нет никакой комнаты. А есть лишь болезнь.
— Это правда, — сказал сквозь всхлипы телефон. — Я все слышал.
— Однако я догадливый, — хмыкнул стул.
Виктор взял подушку и придвинулся к телефону. Тот испугался и даже незаметно дернулся. Неуклюже извиняясь, Виктор прижал подушкой Panasonic к кровати. Тот молчал, но через минуту закричал о помощи. Виктор заплакал. «У меня нет выбора», — извинялся он. Говорил, что любит телефон больше, чем себя.
Когда несколько месяцев назад он купил его и привел домой, тот пищал и скулил, как маленький щенок в первый день у новых хозяев. Виктор накормил его электричеством, и он немного успокоился. На второй день телефон понемногу привыкал к новому окружению и даже потерялся на кухне. На третий день Виктор впервые услышал его скромный голос, оповещающий о звонке.
Уже потом он начал замечать за ним нетрадиционные наклонности. Он флиртовал сначала со стулом, потом с другими предметами мужского пола, совсем не обращая внимания на любимиц всех мужских жильцов  — гитар. Но когда оказалось, что никто не согласен разделить его предпочтения, он перешел на сторону остальных и даже начал подшучивать над своими слабостями.
Когда его электрические завывания под подушкой начали понемногу утихать, кто-то схватил Виктора за плечо и сильной рукой бросил на пол. Это был шкаф. Возвысившись над Виктором, он грозно уставился на него. Виктор привстал, но тут подлетел стул и ударил его ногой в голову. Нащупав кровь, он почувствовал, что теряет сознание.
— Вы с ума сошли? — кричала «Неведение» Кундеры. Стул начал оправдываться, что не хотел так сильно. Кто-то выбежал за дверь принести бинт. Виктора подхватили и потащили к кровати. Перед тем, как потерять сознание, он подумал, что теперь они уж точно догадаются, что мышка умерла не случайно.