Руслан Сагабалян. Муза
Армянский музей Москвы и культуры наций продолжает рубрику "Современная армянская проза". Сегодня гость нашего музея - писатель, публицист Руслан Сагабалян. Уже в 16 лет он стал лауреатом всесоюзного конкурса на лучший фантастический рассказ. Семь лет проработал в журнале "Литературная Армения" заведующим отделом очерка и публицистики. Его перу принадлежит ряд романов, сборников рассказов, а также сценарии к мультипликационным, документальным и короткометражным игровым фильмам.
Многоцветов пребывал в муках творчества. Мерил крохотный кабинет короткими нервными шагами, подходил к письменному столу, писал одно слово, задумывался, писал второе, затем зачеркивал оба слова и снова начинал ходить. Походив так с километр, приоткрывал дверь и звал жену: «Маша!» Маша появлялась, держа испачканные мукой руки впереди себя согнутыми в локтях, чтобы не испачкать фартук. «Принеси чаю», — требовал Многоцветов. Маша приносила чашку с зеленым чаем, в которой плавал кружочек лимона, аккуратно ставила на письменный стол, на блюдечко и, бросив уважительный взгляд на бумагу, исписанную мелкими, похожими на каббалистические знаки буквами, забирала предыдущую, допитую чашку. Многоцветов в одном журнале прочитал, что зеленый чай способствует активной работе мозга, и с тех пор пил его помногу. Правда, в другом журнале было сказано, что излишнее количество жидкости повышает давление, а Многоцветов страдал гипертонией. Поэтому, выпивая очередную чашку, он брал тонометр, который всегда лежал на том же письменном столе, мерил себе давление и, убедившись, что оно пока еще в норме, вновь приступал к поиску слов.
Слова сговорились, они затеяли с Многоцветовым злую игру; стоило ему придумать фразу и сесть за стол, как они, проклятые слова, будто напуганные дневным светом тараканы, разбегались и прятались кто куда. Иногда Многоцветову удавалось опередить их, тогда он стремглав бросался к столу и, пригвоздив предложение к бумаге, удовлетворенно потирал руки. «Ах молодец! — говорил себе Многоцветов. — Каждое слово на месте, тютелька в тютельку». Бывало, звал жену и вслух читал особенно удавшуюся фразу. Жена слушала с замиранием сердца, восторженно всплескивала испачканными в муке руками, отчего вокруг нее поднималась белая пыль. «Это еще что, — говорил Многоцветов, — я начал главу, где все слова начинаются с одной и той же буквы и ни одно слово не повторяется. Вот послушай: «Монотонно, методично, маняще мычал-мяукал мрачно-махровый, мокрый мегаполис Москва...» Жена вновь поднимала вокруг себя радостное облако мучной пыли и уходила на кухню. Удовлетворение, получаемое Многоцветовым от восторгов жены, мгновенно улетучивалось, когда он оставался один на один с ненавистными словами. Широкий письменный стол был завален словарями, энциклопедиями, справочниками.
Нелегок труд писателя, если кто не знает. Еще труднее быть постмодернистом, к коим причислял себя Многоцветов. И кто просил его взваливать на себя эту тяжелую ношу? Нет чтобы выбрать что-нибудь попроще — про любовь, про ментов и бандитов. Или фэнтези, к примеру: мечи, колдуны, гномы, драконы... Но Многоцветов считал себя серьезным литератором, оттого и мучился. Но мучился с удовольствием, потому что не раз читал о том, что настоящий писатель должен непременно страдать. Многоцветов писал эпопею, охватывающую огромный период времени, с язычества до наших дней, и очень боялся, что если работа будет идти такими темпами, то ему для завершения ее понадобится столь же многовековой период. Временами Многоцветов ужасно злился, готов был смахнуть со стола ненавистную рукопись вместе со словарями, тонометром и чашкой бесполезного чая, выбежать из кабинета, присоединиться к счастливому человечеству, которое живет себе безмятежно: ест, пьет, телевизор смотрит, любовью занимается, главное - не пытается усмирить слова, выстроить их в нужный порядок, а говорит и пишет что на ум придет. Он снова и снова подходил к столу, чувствуя нарастающую головную боль, брал ручку, писал первое попавшееся слово, затем второе, третье, четвертое — и все на букву «м». Получалась какая-то абракадабра, но Многоцветов продолжал выстраивать слова в ряд, спрашивая себя при этом: «Уж не сошел ли я с ума?» И сам же себе отвечал: «Очень может быть». Он где-то читал, что настоящие писатели нередко сходят с ума. Значит, он настоящий. А рука меж тем выводила: «Муза минула меня, Многоцветова, можно мне Музу меньше минуты, молю...»
II
Можно, — сказали ему, и по другую сторону стола образовалась Муза. Многоцветов сразу узнал ее.
Она была в легкой, короткой полупрозрачной накидке и держала в руках арфу. Или лиру.
— Показывайте, что у вас там,— деловито велела Муза, прислонив арфу (или лиру) к столу.
Многоцветов показал. Муза стала читать с первой страницы.
— Может, чаю? — неуверенно предложил Многоцветов.
— Нет времени, — откликнулась Муза, быстро перекладывая справа налево одну страницу за другой.
—Я вас в Доме писателей видел за столиком с романистом Водопьяновым.
— Может быть, — отозвалась Муза, не сводя глаз с рукописи. — Вас пруд пруди, всех не упомнишь. — Отложила последнюю, недописанную страницу, вздохнула и изрекла: — Все ясно.
—Уже прочитали? Что, безнадежно? — робко осведомился Многоцветов. .
—Не так чтобы очень, — ответила Муза. — Бывало и хуже. Важно нащупать нить и вести ее до конца. И не путаться в нагромождении слов. Зачем столько синонимов, не пойму. Ну-ка, садитесь. Берите ручку. Пишите...
Муза стала диктовать. Диктовала быстро, Многоцветов за ней не успевал, поэтому писал по полслова. По мере заполнения страницы замысел обретал ясность; он понял, что половину страниц надо выбросить и вести сюжет в другом направлении, тогда герои станут естественнее, достоверность появится, четкость. Многоцветов ликовал.
—Я вижу, вы поняли, — сказала Муза. — Дальше справитесь сами. Я пошла.
—Куда? — всполошился Многоцветов. — Без вас не справлюсь, ей-богу, не справлюсь, пропаду!
—Что вы там писали: «Можно мне Музу меньше минуты, молю». Меньше минуты, а я у вас уже целый час. Имейте совесть, знаете, сколько народу у меня на очереди?
Многоцветов подумал с досадой, что вместо «меньше минуты» надо было написать «минимум месяц», но теперь уж было поздно.
—А если, положим, снова возникнут проблемы, где вас найти?
—Как вас зовут? Многоцветов? Знаете, уважаемый Многоцветов, я вам не «неотложка», не такси и не девушка по вызову. К кому идти, решаю сама.
Муза забрала свою арфу (или лиру) и направилась к окну.
—Оно конечно, я не хотел вас обидеть, я просто спросил — бормотал Многоцветов, совершенно отчетливо представив себе, как через секунду Муза вылетит в окно со свое арфой (или лирой), а он останется один на один с упрямыми, непокорными словами и будет вести с ними затяжной и неравный бой. Ему стало тоскливо.
—Стойте! — застонал он. Вскочил, обогнул стол, схватил Музу за край накидки, — Останьтесь еще, иначе я не знаю, что сделаю. Я, к примеру, с собой покончу!
—Удивили, — хмыкнула муза. — И не такие писатели с собой кончали.
- Вы не можете, никак не можете меня оставить! – воскликнул Многоцветов, бухнул перед Музой на колени и уткнулся ей лицом в мягкое бедро.
- Оставьте! – велела Муза. – У меня теперь платье будет мокрое. - Не оставлю, - тыкался носом в бедра Музы Многоцветов. – Без вас жизнь бессмысленна. Как мне дальше существовать, скажите! – Говорил и целовал бедро Музы поверх накидки, носом тыкался в выпуклый треугольник пониже живота и думал попутно, что Муза, она ведь тоже женщина со всеми полагающимися ей деталями.
- Как существовали до сих пор, так и существуйте. Перестаньте меня слюнявить и не думайте, что это меня возбуждает. Отойдите!
Тут открылась дверь кабинета, и на пороге с тарелкой пирожков застыла в изумлении Маша.
III
— Это Муза, — в крайнем волнении объяснил жене Многоцветов, не вставая с колен — Самая что ни на есть настоящая Муза. Всех времен и народов. Хочет уйти, но мне она позарез нужна. Маша, попроси и ты ее остаться.
— Оставайтесь, — неуверенно проговорила Маша. — Пирожков отведайте с капустой.
— А знаете, а я люблю пирожки с капустой, — неожиданно призналась Муза, сделала шаг к столу, взяла с тарелки пирожок и откусила его. — Прелесть, как вкусно. У вас кулинарный талант, дорогая.
—Я и с картошкой наготовила, — отозвалась Маша.
—Так и быть, останусь еще немного. Благодарите жену, Многоцветов. — Она указала Многоцветову на кресло, куда тот, встав с колен, незамедлительно сел, и снова стала диктовать, на этот раз быстрее прежнего, так что Многоцветов не успевал писать.
—Дозвольте диктофон включить, — прервал музу Многоцветов. — Не поспеваю.
Он стал лихорадочно искать в ящиках стола диктофон, нашел его, включил и, расслабившись, отдался завораживающему голосу Музы, легко и изящно жонглирующей словами.
—Все! — сказала Муза. — Этого достаточно.
И тут Многоцветов с ужасом обнаружил, что индикатор на диктофоне не мигает, батарейки сели.
—Богиня! — вскричал Многоцветов в панике. — Луч света в темном царстве! — И снова кинулся к Музе, обхватил ее бедра, и зарыдал. — Бессонными ночами мечтал о вас. А доведись уснуть, так и во сне видел. Я против вас кто? Я против вас пустое место! Вошь. Так уж сложилось, в писатели пошел, теперь поздно что-то менять. Вот она, книжка - Многоцветов выдвинул ящик стола и потряс в воздухе красным удостоверением Союза писателей. – Вот она, но зачем она мне без вас? Сожгу, а сам повешусь! Оставайтесь у меня, оставайтесь со мной, ясноглазая моя! Я вас любить, я вас обожать, я вас на руках носить буду! — говорил Многоцветов, приподняв, чтобы не испачкать, накидку Музы и лобызая ее голые ляжки.
— Вы с ума сошли! — воскликнула Муза. — Хватит! Перестаньте!
— Не перестану! — вскричал Многоцветов, еще крепче обнимая гладкие ноги. Он приподнялся и решился обхватить ладонями грудь гости. Обхватил и почувствовал, сколько молода податлива и даже приветлива эта выступающая деталь Музы. – Муза младая, медово-молочная, - закатив глаза, проговорил он.
- Ну, хитрец! – более мягко отозвалась Муза.
— А вот и с картошкой! — торжественно провозгласила Маша, снова появившись на пороге кабинета с полной тарелкой в руках. Сказала и тут же выронила тарелку.
— Теперь я вижу, какая у тебя Муза... — Лицо ее стало каменным. - Я думала, ты великий писатель, верой и правдой тебе служила, а ты вон кто! Бабник! Предатель! Сколько мужчин меня добивались, но я за тебя вышла, девственность, долго хранимую, тебе, недостойному, отдала. О, неблагодарный, о сукин сын! Ухожу! Насовсем хожу! — Повернулась и вышла, хлопнув дверью.
IV
— Видите, что наделали? — покачала головой Муза. — Скорее за женой, верните ее! Отпустите наконец мою мраморную грудь, бегите за женой, я сказала!
Многоцветов пристыженный, не поднимая глаз от пола, тихо, как вороватая кошка, вышел из кабинета. А через минуту растерянное лицо его вновь появилось в дверях, и сообщил Многоцветов, что нет Маши в доме — должно быть, ушла к матери или к своей замужней сестре.
—Так идите к матери, к сестре, к родственникам, подругам! — топнула ногой Муза. — Идите и без жены не возвращайтесь!
- А вы?
- Подожду. Но без жена на глаза мне не показывайтесь!
Многоцветов ушел и до позднего вечера искал Машу по всему городу, а когда сгустились сумерки, вернулся домой, усталый, разбитый, отчаявшийся, распахнул дверь кабинета и застал совершенно невообразимую картину. Жена сидела за письменным столом и что-то писала, а Муза, нагнувшись и обняв ее за плечи, читала написанное и приговаривала: «Ай хорошо, ай молодчина! Талантливая женщина талантлива во всем...» Затем повернула голову и, ничуть не удивляясь появлению Многоцветова, бросила ему:
— Принесите чаю. Видите, работаем.
V
Держа впереди себя испачканные мукой руки, Многоцветов локтем толкнул дверь кабинета. Маша и муза сидели рядышком, перед ними лежала толстая кипа исписанной бумаги, и женщины — щека к щеке — о чем-то шептались и хихикали.
— Пирожки готовы, — сообщил Многоцветов. — Можно нести?
— Роман закончили, — ответила Муза. — Приступаем ко второму. Маленький перерыв не помешает. Так и быть, несите.
- Да-да, неси, - подтвердила Маша.
Многоцветов ушел в кухню и стал ромашкой раскладывать пирожки на тарелке. Разложил, отошел, полюбовался. «Красиво, хотя не так вкусно, как у Маши. Но со временем научусь. Время всему учит».
Полторы тысячи публикаций в сотне периодических изданий - итог многолетней журналистской и литературной деятельности Руслана Сагабаляна