Посвящаю моей подруге, амшенской армянке Светлане Акопян

Фото cdn.pixabay.com — Фото cdn.pixabay.com

Мирбек впервые в России, но почти не видит здесь русских лиц. Мы на границе с Абхазией, наш отель чуть поодаль Казачьего рынка, известного места у речки Псоу, мандариновой перевалочной базы. Такого разреза глаз, как у Мирбека, здесь точно лет двадцать не видели, пока не откочевала часть Средней, теперь уже Центральной, Азии в Приолимпийское Причерноморье.
Абхазы утром с тележками, груженными еще зеленоватым ноябрьским урожаем, бредут торговать…И поздним вечером тащат их назад пустыми, не покидает чувство, что тяжесть, только что сброшенная, перевалилась на их плечи…

Не распрямляющиеся спины абхазов…

Ежегодно в республике собирают больше тридцати тысяч тонн мандаринов, но там почти ничего не остается — все идет в основном в Россию. Сюрприз для любителей спорта готовят и местные селекционеры – вырастить специальный, “олимпийский” мандарин.

Эта граница на Псоу – черта между бедностью и нищетой. А там, по ту сторону, космической синевы озеро Рица, и новый Афон, и гора Мамдзышха, их маленький Малый Арарат…

Русская Армения… Лет десять назад в адлерском районе Южные культуры поселилась у одной армянской семьи, потомков спасшихся от резни, бежавших из Трабзона в 1914-м, оставив в Турции одну из дочерей.

Чудо! – турки спасли, воспитали ее как родную.

Встретилась со своей семьей спустя полвека.

Я к Мирбеку бегу каждое утро и каждый вечер по пыльной Урожайной улице – караваны грузовиков несутся мимо на олимпийские стройки, туда, где индустриальные пейзажи день за днем убивают лучшие в мире горы, где изнасиловано море грузовым портом в самом лучшем месте Адлера – на улице Голубой с ее дикими пляжами…

Тут и жили многие адлерские армяне. Их каждый год топило новороссийским штормом, рядом ломались реликтовые кипарисы в дендрарии, что начинался сразу за огородами. Но выезжать с Голубой не хотелось.
Это была их новая земля – пусть с канавами, кишащими гадюками и высоченной травой, будто из парка юрского периода… Когда начали строить грузовой порт, их оставляли пожить – давали надежду, что у кого-то сломают лишь бытовые постройки, но сами люди Олимпиаде не помешают. Люди и не мешали. Пока. Не спали ночами под грохот стройки и заколачивающихся в море свай. Ждали конца строительства – еще пара-тройка лет, и может быть, всё успокоится.

Не мешала стройке и моя тетя Эмма Урумян со своим семейством.

Я бежала к Мирбеку каждое утро и каждый вечер – то обгоняла груженых абхазов, то шла им навстречу и думала, что бег в здешних местах – увы, уже примета. Когда-то бежали с того берега армяне, те, кто был проницательней и успел схватить свои старинные иконы, манускрипты раньше, чем детей… И оказалось, их бег был не окончен – но приостановлен на век. Их наградили новой путевкой в жизнь – всему семейству Урумян и другим таким же жителям Голубой дали благоустроенные квартиры в посёлке Весёлом. Название такое придумал, наверное, поклонник Иосифа Виссарионовича – потому что в который раз армянам становилось жить лучше и веселее…

Я бежала к Мирбеку каждое утро и каждый вечер по пыльной грохочущей Урожайной и видел бог… видели наши боги, которые изобрели комуз, балалайку и зурну, впервые услышанную здесь на армянской свадьбе, что это была счастливейшая дорога в моей жизни! В поселке Весёлом – но пока не чистом и не светлом (потому что люди то и дело остаются без света, а мусорные отвалы тут и там), мои армянские друзья поселились аж в четырех домах – все получили благоустроенную квартиру. Один большой дом на Голубой распался на несколько пазлов.

Теперь не один Казбек – а целая свора беспризорных собак охраняла двор, в ленивом настроении похожих на пасущихся телят, а в агрессивном представавшим целым прайдом. Было жуткое ощущение от их молчаливой ярости, когда они провожали новоселов взглядом. Будто каждая пыталась понять, есть ли среди них ее бывший хозяин, бросивший ее.

Однажды вечером по заброшенной дороге срезая путь до своего отеля, я наткнулась на белую лошадь. Следы ее жизнедеятельности уже к тому времени видела на многих детских площадках округи. Поначалу не верила своим глазам: зачем рядом с качелями и песочницей конский навоз? Не впрок ли? Ведь клумбы еще не разбиты…

Дети сказали мне, что они действительно видели здесь шатающуюся одинокую белую лошадь.

Я вспомнила про сон, которого так боялись люди на войне. Они боялись увидеть белую лошадь: конь Харон перевозил в загробный мир…И вот я увидела белую лошадь наяву, но она казалась придуманной, нездешней, из чужого дурного сна. Она шла упрямо и с какой-то остервенелостью, конечно, по своим исхоженным маршрутам; дорога среди зарослей была узкой, и мне показалось, что кобыла движется прямо в меня. Я никогда не боялась лошадей, и даже рысила как-то, но эта брошенная кляча была ужасна. Я вжалась в кусты, и она прошла мимо, кося остекленевшим, каким-то рыбьим глазом. Мне показалось, что ей очень хотелось двинуть меня задними копытами, но в последний момент она передумала.

И вот я увидела белую лошадь наяву, но она казалась придуманной, нездешней, из чужого дурного сна. Фото look.com.u

Мы с Мирбеком теперь видели эту лошадь каждое утро и каждый вечер, перетекающий в ночь. Лошадь, процокав по све жевыложенному асфальту, устремлялась в помеченные точки: вставала на дыбы и заглядывала в помойки, шелестела целлофаном и что-то жевала скорбными старческими губами. Лошадь, жрущая из помойки, страшнее, чем собачий прайд, чем уставшие абхазские спины… Чем потеря своих полувековых домов на Голубой, где пахло сухим куриным пометом и базиликом во дворе, где дядя Гарик любил постругивать удочки из бамбука…

Потом тетя Эмма сказала мне, что ей и ее подругам не нужна эта благоустроенная квартира. Ей нужен ее дом на Голубой, который снесли бульдозером прямо на ее глазах.

…Вокруг нас танцевали тысячелетнее кочари самые лучшие на свете Кавказские горы – на фоне их так живописно-празднично светились зеленые деревья с ярко-оранжевой хурмой. Иногда эти невероятно красивые фрукты, которые мы особо и не любим есть, валялись раздавленными на дорогах – все же было жаль их спелой волокнистой мякоти, размазанной, ждущей дождя.

В нашу последнюю ночь мы прощались с Мирбеком – наше время катилось вслед за солнцем к своему закату. В горах упал снег, и зима сурово и настойчиво задышала в лицо. И тут перед нами опять соткалась белая лошадь. Рядом с ней шли ее двойным отражением еще две такие же грации… бродячие, запаршивленные бомжихи, по очереди заглядывавшие в мусорные баки… Мирбек сказал тогда: где-то должен быть на земле ее белый рыцарь! Рыцарь серый и рыцарь черный! Но ты ведь знаешь, кем они могут быть? Я не знала наверняка. Я даже не знаю, есть ли рыцарь белый среди живых…