Уильям Сароян посвятил Мартиросу Сарьяну два небольших рассказа — «Выжил» и «Портрет».

ВЫЖИЛ

Да, Мартирос Сарьян армянин, а это значит, что он выжил. Поэтому вслед за его именем идет имя Марка Шагала…

Их роднит еще и невероятный талант — превращать все мертвое в живое. Вы не увидите погромов на картинах Шагала и не увидите резни на картинах Сарьяна. Они — маленькие дети с широко раскрытыми глазами, они радуются жизни умом и сердцем.

В последние годы у Мартироса Сарьяна сложилась своя манера рисования, которая подходила для него в той мере, в какой с возрастом позволяло здоровье. Маленькими штрихами он рисовал прекрасные, причудливой формы пейзажи…

Когда я приехал в Ереван в мае 1935 года, Мартиросу Сарьяну было 55 лет, а я, с похожей фамилией — Сароян, был на 28 лет моложе, но ровным счетом ничего не знал о нем, как, впрочем, и о других, поэтому я и приехал в Армению на деньги, заработанные сочинительством.

Мне хотелось увидеть эту страну — родину отца, родину предков, подышать воздухом, которым мы дышали столетиями.

Как и все народы в мире, армяне преданы своей родине, земле, воздуху, которым дышат, и всему, что французы называют patrie — отчизна.

Уильям Сароян, Мартирос Сарьян и Виктор Амбарцумян

Как хорошо мне было ходить по улицам города, я попал в мир, где меня окружало все армянское. Мне казалось, что в лице каждого прохожего таится какая-то загадка, головоломка, парадокс — любой человек с такой внешностью мог бы вполне и не быть армянином, и все же в каждом из этих лиц было что-то особенное, оно как бы говорило: «Смотри, вот еще один армянин, и он живет в этом скалистом уголке земного шара».

То же чувствовалось в выражении их глаз и еще в чем-то, что трудно уловить: в осанке, в манере держаться, в движениях, в жестах, в дыхании.

Вскоре я стал встречаться с поэтами, писателями, драматургами. Кто-то из них подарил мне книгу народных сказок на армянском языке. Я не мог ее прочитать, хотя говорю по-армянски с восьми лет, после того как пробыл пять лет в Окленде, в сиротском приюте. Дома, во Фресно, я не больше, чем за две недели выучился говорить на диалекте битлисских армян.

Во время плавания по Черному морю из Батуми в Севастополь я разглядывал безмолвный армянский шрифт армянских сказок и наслаждался им, как можно наслаждаться шрифтами других языков мира, зная, что все эти значки, картинки и узорчатые иероглифы о чем-то говорят. Мне попалась цветная иллюстрация, потом еще одна, и эти два солнечных, осязаемых, красно-желто-коричневых пейзажа говорили о том же, только еще красноречивее. Художником оказался Мартирос Сарьян. Дальше помню: Ереван, 1960 год, я сижу в его мастерской, ему 80 лет, мне — 52 года.

ПОРТРЕТ

Он писал мой портрет, я старался следить, чтобы мое лицо не застыло, не расслабилось, не облеклось в молчаливую маску от сознания неистребимой гордости за наш народ, выживший в тяжелых испытаниях.

— Гурген Маари видел вас позавчера в Москве и рассказывал, что у вас роскошные усы, — сказал он. — Я думал, что увижу их. Где же они?

Я должен был признаться, что подбрил усы перед вылетом из Москвы. Я поступил так из тщеславия, надеясь, что с подстриженными усами буду выглядеть моложе. Чтобы не обращать на себя внимания, я подкоротил свои усищи до размеров, которые, как мне казалось, не будут меня слишком выделять из общей массы ни в Армении, ни где бы то ни было еще. Чтобы написать портрет, Сарьяну понадобилось четыре-пять ежедневных сеансов, после чего он сказал: «Нет, нужно начинать сызнова».

И он начал снова. В 1968 году в его мастерской я видел оба портрета, и, надо сказать, зря я тогда подстриг усы. Человек на его портретах похож и на себя, и сразу на всех, и в то же время ни на кого. Он может быть армянином, человеком любой национальности, даже если он без собственных усов.

…Армения очень маленькая, очень гористая страна, но для каждого армянина, я знаю, она равна по величине любой другой стране в мире. Это, быть может, от того, что множество людей в Армении трудятся на радость себе, своей родине и всем людям на земле.

Перевод: Арам Оганян