Действительность должна быть расколота

Армянский музей Москвы и культуры наций предлагает вашему вниманию очерк о творчестве Пабло Пикассо, посвященный 135-летию со дня рождения выдающегося художника.

Известные слова великого творца – «действительность должна быть расколота» – и его постоянная тяга к созданию самых неожиданных взаимоотношений между вещами, в которых он ищет гармонию и напряжённость, волнуют и ведут по ложному следу даже интеллектуалов.  

Во время посещения выставки его гравюр «К метаморфозам» Овидия, прошедшей несколько лет назад в залах музея изящных искусств имени А.С. Пушкина, становилось понятно, что классика будет порядком демонтирована и выставлена если не нутром, то таким образом, что гендерные отличия героев будут ускользать.

- Да не хватайте вы, уважаемые, афинянок за руки, при ближайшем рассмотрении они могут оказаться копытами минотавров!

Но нет, продолжаем пытливо щупать лица и другие части тела и искать струны у гитар и мандолин, хуже того, комментировать вслух то, что прояснилось нам в третьем измерении, но потом стыдливо отбегать к другой картине по прочтении названия предыдущей. Те, кто не выиграл в игре «угадай сюжет», потом пишут в журнале отзывов, что очень всё однообразно, все женщины страшные и неужели это и есть наше будущее. Те, кто сразу внял совету Аполлинера: глядя на шедевры его друга, сюжет не изобретать, а представлять, писали другое: «Пикассо – гений, которому и сегодня равных нет. И эта выставка – укор всем нам, разместившим напротив глазуновское убожество».

Пикассо, безусловно, ошеломляет, сбивает с ног даже после виденного Матисса, Дали и Модильяни. Но нам он интересен не столько находками вроде «Пикассо ради искусства» и тем, как голубое перетекало в розовое, но и его работами с творцами «Русских сезонов». Дягилев ехал в Париж не реабилитировать казаков, купавших своих лошадей в Сене, но с чувством, что культурная диффузия нужнее, чем антрепренёрство. Не зря потом исследователи писали диссертации про Пикассо и Стравинского, ставя их, сложившихся под знаком мифа, в единый контекст. Диссонирующие ритмы, острые, ломающиеся контуры линейного и мелодического рисунка, по мнению искусствоведа Виктора Гришаева, оказались надёжными скрепами их сотрудничества.

Пикассо не гнушался подбирать то, что другие выбрасывали. Если новое искусство было отчасти и антифотографией, то Пикассо не боялся брать фотографии Уата в качестве исходника для своих рисунков русских сильфид, среди которых прежде всего замечаем уже любимую Ольгу Хохлову.

Парадоксально, но сам художник, ругавший бога за отсутствие стиля – ведь создал он жирафа, кошку и слона, сам, по сути дела, стал его любимейшим учеником. Так уже было с ним, и даже похуже, когда он проходил в нацистском списке под номером один на выставке, организованной Жаном Касси сразу после освобождения Парижа, где посетители срывали полотна, написанные в оккупированном городе, не по эстетическим, а по идеологическим убеждениям.

Жена художника Франсуаза Жило в своей книге воспоминаний «Моя жизнь с Пикассо» давала этому факту очень верное оправдание: «Видеть воплощение того периода, когда все нормы попирались, должно быть, в определённом смысле тяжелее, чем пережить его».

Но нам ли бояться правдивых кривых зеркал?

 Валерия Олюнина