29 августа 1970 года состоялась премьера знакового фильма Сергея Параджанова «Цвет граната». К 54-летней годовщине ленты рассказываем об особенностях её авангардного киноязыка.

«Цвет граната» Сергея Параджанова, рождённый из цензуры фильма «Саят-Нова» (1966), невозможно воспринимать как то же самое произведение.
Изначальная версия о легендарном армянском поэте XVIII века вызвала огромный скандал в киноиндустрии из-за обилия нежелательных в советском культурном поле сцен. К счастью, фильм не отправился традиционно «на полку», как это произошло с десятками шедевров эпохи. Лента была полностью перемонтирована в соответствии с требованиями цензуры. Нарратив, состоящий из отдельных новелл о разных этапах жизни Саят-Новы, стал более метафорически-расслабленным. Иначе говоря, повествование стало запутанным, а символизм, свойственный Параджанову, проявился ярче — так картина получила название «Цвет граната».

Две официально доступные сегодняшнему зрителю версии монтажа принадлежат самому Сергею Параджанову (это первая вивисекция «Саят-Новы») и Юрию Юткевичу — они мало отличаются друг от друга и бесконечно далеки от изначальных режиссёрских планов. Кажется, будто «Цвет граната» снят нелинейно и бессюжетно. Оптику меняет отреставрированная версия «Воспоминания о Саят-Нове». Лента Параджанова представляла собой связанные эпизоды. Каждый был озаглавлен: «Детство поэта», «Царские бани», «Золотой шар», «Вожделение», «Истинная плащаница» и так далее. На этапе монтажа, под давлением властей, исчезли фрагменты-связки, некоторые эпизоды поменяли местами вопреки хронологии. Исчезло закадровое объяснение основных символов.

В 1995 году в подвалах «Арменфильма» были обнаружены 35 бобин рабочих материалов ленты «Саят-Нова». Левону Григоряну, помощнику режиссёра на съёмках, понадобилось десять лет, чтобы найти спонсора и попытаться восстановить авторский замысел. По чудом сохранившейся плёнке — фрагментарному либретто видеоматериала Параджанова, в 2005 году был создан ещё один фильм случайно родившегося цикла: «Воспоминания о Саят-Нове», преобразующий коллажность «Цвета граната» в полноценный кинороман.

Вырезанные цензурой сцены, маркированные как «эротические», скорее можно назвать интимными, поскольку они выполняют функцию инсталляции препарированного человеческого образа, как и крупные планы лиц, глаз, ног, давящих виноград. Эротика в «Цвете граната» невозможна хотя бы потому, что само это понятие — продукт глобализации искусства и капитализации всех составляющих тела. Параджанов же работает с мифами, национальной культурой, архаикой: не только интимность, но и любовь, смерть и многое другое в этих мирах существуют по совершенно иным законам.

Цензура не смогла испортить герметичную поэтику фильма «Саят-Нова»: обрывочность превратилась в коллажность детских воспоминаний, любовных переживаний и художественных впечатлений субъекта повествования. Назвать Саят-Нову, царевну Анну или других акторов сюжета персонажами не поворачивается язык, поскольку Сергей Параджанов всегда выстраивает художественное пространство фильма как систему мифа. В такой системе всё, что мы видим в кадре, можно назвать мыслящим, действующим, изображающим, говорящим.

Структура произведения представляет собой единое полотно, textus, текст — его живые части могут связываться друг с другом по своему усмотрению без стороннего вмешательства. Эту метафору Параджанов визуализирует в своей традиционной, сказочно-молчаливой манере. Собранная из нескольких разных персонажей героиня Софико Чиаурели сплетает невидимые нити, удерживающие от падения видимые предметы. Зрителю не доступно всё полотно, но доступен результат творения, и этот процесс самоценен. В «Цвете граната» совсем не осталось одушевлённых героев или неодушевлённых объектов — только символы-инсталляции. Каждая сцена-композиция — законченное художественное произведение, статичное внешне и динамичное по внутренней архитектонике.

Лента изобилует не только ключевыми для армянской культуры символами, но и библейскими образами, наследием римской цивилизации и эстетики. Только у Параджанова textus, текст, может ткаться по технологии ковров, а Слово, бывшее в начале всего, шевелить страницами-крыльями на крыше древнего храма. Всё это не имеет чёткого плана, системы или иерархии образов. Левон Григорян говорил о своей работе над «Воспоминаниями…»:

«Не сохранилось записей параджановского замысла, есть сценарий, но он постоянно менялся, что-то сходу придумывалось на площадке, рождались новые эпизоды, которые вставлялись в ткань существующего сюжета».

Самое главное в структуре кинотекста — это не расположение его частей и сцен относительно друг друга, а положение зрителя к происходящему на экране. Фильм в любом из монтажных вариантов снят так, что создаёт ощущение неловкого подглядывания за таинством. Этим таинством предстают и традиционные ремёсла, и жизнь монастыря, и любовь, и обильное вербальное и невербальное цитирование поэзии и Писания. Жизнь же Саят-Новы предстаёт как метафора земного знания, обращённая прямо к зрителю:

«Всё увидел я, чисто и просто. И понял я, что жизнь покинула меня».

На обложке — кадр из фильма. Источник