Арсений Тарковский писал: «Самое удивительное в жизни — это способность видения мира и самосознания, наиярчайшее отличие живой природы от мертвой. Искусство живо этим началом». Рассказываем о его последнем сборнике стихотворений, который вышел в 1988 году в Ереване.

В 1988 году в ереванском издательстве «Советакан Грох» вышла последняя прижизненная книга поэта. Помимо хорошо известных и новых стихов, в сборник вошли переводы армянской поэзии.
Тарковский не раз останавливался и даже жил в Армении, печатался в журнале «Литературная Армения», дружил с литературоведом Левоном Мкртчяном. Невзирая на военную травму он поднимался на вершину горы, которая фигурирует в названии сборника «Звезды над Арагацем».

Путь Тарковского как переводчика начался в 1931 году. В начале года он устроился на работу на Всесоюзное радио, где получил заказ на сочинение пьесы о стеклодувах. Чтобы написать правдоподобный сценарий, он посещал Борский стекольный завод. Пьеса «Стекло» вышла в эфир 3 января 1932 года и почти сразу была снята с программы и обвинена в «мистицизме». Среди героев произведения был персонаж «Голос Ломоносова». С помощью него Тарковский хотел показать историю развития стекольного дела в России.

Из-за пьесы поэт лишился работы на радио. Его соратник Георгий Шенгели предложил заняться переводами для Отдела литературы народов СССР Государственного литературного издательства. В 1930-х Тарковский переводил стихотворения киргизских, туркменских, грузинских поэтов. Несколько раз он ездил в командировки на Кавказ и в Крым для изучения народного эпоса. 

Собственные стихотворения Тарковского в эти годы почти не публиковали. Из-за большого количества заказов на переводы он стал меньше сочинять. Позднее он писал в стихотворении «Переводчик»:

Для чего я лучшие годы

Продал за чужие слова?

Ах, восточные переводы,

Как болит от вас голова.

Разумеется, в переводах Тарковского проглядывается его поэтическая индивидуальность. На этот факт в свое время указал литературовед Александр Истогин: «Нетрудно догадаться, что чем самобытнее поэт, тем мучительнее ему отрешиться от себя, бесследно раствориться в оригинале. Читатели Армении имеют возможность по-новому оценить переводческий подвиг Тарковского, познакомившись с его собственным творчеством, в котором напряженная духовность русского стиха и метафоричность, исконно присущие восточной поэзии, достигли глубокого и выразительного взаимопроникновения». Особенно легко слог Тарковского сочетался со стихотворениями Ованеса Туманяна и Амо Сагияна. 

Пускай погаснет свет во взоре,

Но только бы слова, как сеть,

Держали мысль, и петь, и в хоре

Не онеметь, не онеметь...

И жить веками, жить веками,

Сшибаться грудь о грудь с горами,

Дышать ветрами, встретить пламя,

Гореть, и крепнуть, и сгореть.

(Амо Сагиян. «Так жить»)

Тарковский был знатоком поэзии Ованеса Туманяна. До него армянского поэта переводили К. Бальмонт, М. Петровых, Б. Ахмадулина. В предисловии к книге «Стихи» литературовед Л. Мкртчян отмечал, как трудно переводить классическую литературу — простую и в простоте своей глубокую. Как поэт-переводчик Тарковский справился с этой задачей, в его обработке мысли лирического героя Туманяна звучат так же естественно, как в оригинале.

Случились ли, нет ли события эти
И так ли все было — кто даст нам ответ,
Когда только то достоверно на свете,
Что здесь ничего достоверного нет.

В сборнике «Звезды над Арагацем» есть и примеры верности поэта традициям народной армянской словесности. В переложениях Саят-Новы Тарковский сохраняет традицию рефренов, которые часто стираются или поддаются искажению в других интерпретациях поэзии армянских ашугов.

Ты уходишь, но сердце тебя зовет из дальней дали.

Ты была мне подругой, была сестрой.

Ты не вернешься?

Улыбаюсь, чтобы тебе в пути не знать печалей.

Как мне с сердцем управиться, с сиротой?

Ты не вернешься?

Ты уходишь, но кажется: я тебя жду на вокзале,

Будто встретиться должен я вновь с тобой.

Ты не вернешься?

Многие стихотворения самого Тарковского, напечатанные в «Звёздах над Арагацем», уже были популярны к моменту публикации. Например, в фильме «Зеркало» Андрея Тарковского сам поэт читает знаменитое стихотворение «Первые свидания».

Поэту свойственна страсть к смысловой насыщенности, к «тесноте стихового ряда», о которой писал Ю. Тынянов. Слово Тарковского — изначально и по преимуществу лирическое, то есть фигуративное, многозначное, склонное к самым неожиданным и непредсказуемым сцеплениям.

Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост —
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.

Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия,
И прошлое кляну, как нищий царь.

Мировая культура, к образам которой прикасаются строки автора, — вспомним стихотворения о Комитасе, Ван-Гоге, Пауле Клее — стала достоянием всего мира. Для него самого это «второе мироздание», полное движения, диалектики, перемен в степени ценности. 

Тарковский с изумляющей естественностью погружен в недра культуры, как в повседневную жизнь, и смело оперирует отдаленными во времени реалиями, убежденный в духовной и интеллектуальной отзывчивости читателя, который весьма искушен и скорее не поймет простого, чем отвернется от сложного.

Равнодушно пьют герои
Хмель времен и хмель могил,
Мчит вокруг горящей Трои
Тело Гектора Ахилл.

(«Мщение Ахилла»)

Лирика Тарковского содержит немало новейших подробностей и понятий, но чаще всего это дано опосредованно, в том числе и через прошлое, и через принадлежащие другим народам и эпохам события, и через явления природы.

При всем стилевом отличии от пушкинистов XX века (Ходасевича, Ахматовой, Георгия Иванова) Тарковский следует пушкинской традиции почтительного принятия миропорядка, его законов. Только, пожалуй, он нежнее и бережнее чтит его, ибо многократно возросла угроза этому миропорядку, угроза всему живому, хрупкому, прекрасному.

Еще в скорлупе мы висим на хвощах,

Мы — ранняя проба природы,

У нас еще кровь не красна, и в хрящах

Шумят силурийские воды,

Еще мы в пещере костра не зажгли

И мамонтов не рисовали,

Ни белого неба, ни черной земли

Богами еще не назвали.

И мы уже в горле у мира стоим

И бомбою мстим водородной

Еще не рожденным потомкам своим

За собственный грех первородный.

Ну что ж, златоверхие башни смахнем,

Развеем число Галилея

И Моцарта флейту продуем огнем,

От первого тлена хмелея.

Нам снится немая, как камень, земля

И небо, нагое без птицы,

И море без рыбы и без корабля,

Сухие, пустые глазницы.

(«Предупреждение»)

Очевидным будет сравнение стихов Тарковского с архитектурным сооружением, скажем, с армянской церковью — небольшой и грандиозной, строгой и праздничной. Его форма строга, сурова и по-своему щедра. В этом его подход созвучен с неисполненными амбициями акмеизма.

Они хотели всем народом 

Распад могильный обмануть 

И араратским кислородом 

Продуть холма сухую грудь.

Под спудом бусина синела,

И в черноте черным-черно 

Чернело и окаменело 

В кувшине царское зерно.

Кремля скалистые основы 

Уже до пят оголены.

И в струнку стал кирпич сырцовый 

Подштукатуренной стены.

А ласточки свой посвист длинный 

Натягивают на лету 

На подновленные руины 

Во всю их ширь и пустоту.

Им только бы земля пестрела

 В последних числах ноября.

И нет им никакого дела 

До пририсованного тела 

Давно истлевшего царя.

(«Эребуни»)

Слова «пророк» и «дар» Тарковский произносит часто и, конечно, не безотчетно и не ради декора, а просто не имея возможности без них обойтись. В той системе ценностей нет места беспечности, равнодушию и близорукому взгляду. Влюбленная память поэта готова вобрать бесконечное богатство мира, «путем стиха, путем любви» запечатлевая все ипостаси жизни, добра и красоты.

Источники:

Звезды над Арагацем: Переводы и стихи/Арсений Тарковский; Предисл. А. Истогиной. — Ер.: Совет. грох, 1988. — 236 с. ISBN 5—550—00114—4
Айрян, З. Г. Фольклорные мотивы армянской поэзии в переводах Арсения Тарковского / З. Г. Айрян. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2010. — № 8 (19). — Т. 2. — С. 56-59.