15 марта 1921 года на улице Гарденберг в Берлине был убит один из главных организаторов Геноцида армян — министр внутренних дел Османской империи Мехмед Талаат-паша. На последовавшем вслед за этим судебном процессе Согомон Тейлирян — человек, совершивший справедливое возмездие за убийство своих родных и растерзанный народ, — был оправдан. «Виновен ли подсудимый Согомон Тейлирян в преднамеренном убийстве 15 марта 1921 года в Шарлоттенбурге человека Талаата-паши? — Нет!» — таким было решение присяжных.

В 1953 году в Каире издательством «Лусабер» впервые были опубликованы «Воспоминания» Согомона Тейлиряна. Записал их западноармянский писатель и общественный деятель Ваан Минахорян. Армянский музей Москвы публикует главу «Нет, не виновен!» из книги «Покушение на Талаата: воспоминания», изданной в 2011 году (перевод с армянского Егора Сергиева).

Согомон Тейлирян

«Покушение на Талаата: воспоминания»

Глава 11

Нет, не виновен!

До этого я с такой ясностью не представлял охватившее меня стремление убить Талаата. Меня беспокоила не моя судьба, а то, что имело место на суде.

Первым из защитников взял слово фон Гордон.

— Господа присяжные заседатели, господин прокурор припомнил, что если даже здесь вы признаете обвиняемого Тейлиряна виновным и тем самым дадите основание для того, чтобы его приговорили к смерти, этим обстоятельством большого зла причинено не будет, потому что президент республики либо смягчит наказание, либо помилует обвиняемого. Это недопустимая форма оказания на вас воздействия. Если вы признаете обвиняемого виновным, он будет приговорён к смерти, и никто из нас не может знать, какое решение примет президент Германской республики в отношении помилования. Здесь следует решать на основании права, а не указывать на путь помилования. В лице господина старшего прокурора я должен бы с радостью приветствовать защитника. Но он выступил не защитником Тейлиряна, а Талаата-паши, да и то, к несчастью, только на основании тех фактов, которые доложили и рассказали ему разные люди. Господа, я сознательно избегаю такой формы защиты. У меня есть целый арсенал телеграмм, и здесь сидит свидетель, который готов подтвердить их достоверность. Я предложил обнародовать здесь эти телеграммы, но сам же и отказался от этого предложения, потому что для нас достаточно, что Тейлирян, как и все его соплеменники, был уверен в авторстве Талаата всех ужасов, и вы верите в это. Достаточно той ясной и бесспорной действительности, что из одного миллиона восьмисот тысяч армян один миллион четыреста тысяч были высланы и из них был вырезан один миллион. Я бы попросил, чтобы каждый человек подумал, возможна ли такая резня без последовательной организации и программы, действительно ли турецкое правительство было не в силах предпринять меры против этого перманентного бедствия? Вы верите в это?

Фон Гордон, соединив руки, какой-то миг смотрел на присяжных, словно ждал от них ответа на свои вопросы, и с болью в голосе продолжил:

— Несколько дней назад наши противники распространили книжку уличного пошиба под названием «Тайна убийства Талаата-паши». Предполагается, что за этим скрывается одно большое государство. «Молодой армянин, — сказано там, — который взял на себя убийство Талаата-паши, является орудием варварского неистовства, что характеризует его племя. Его волнующий рассказ о том, как турки уволокли его родителей, конечно, только преследует цель пробудить симпатии суда». Не следует лишний раз доказывать, что в этом убийстве нет никакой тайны, и если автор этой книжки был вчера здесь и слышал показания госпожи Терзибашян, то, наверное, удалился с внутренним убеждением взять свои слова обратно. Мы имели желание привести в этом направлении более обширные доказательства. Здесь присутствуют две немецкие сестры милосердия, которые в дни высылки были в Ерзнка и о событиях, имевших место, доложили в наше министерство иностранных дел. Но я отказался также и от допроса этих свидетелей, потому что достаточно того, что здесь рассказала госпожа Терзибашян. У меня нет в мыслях вспоминать здесь ужасные картины. Скажу только, что обвиняемый был под впечатлением этих ужасов, когда во время наступления русских он возвратился в Ерзнка с надеждой, что кто-то из его многочисленной родни остался жив. Он пришёл и увидел свой родной дом полуразвалившимся. Но ещё многое осталось, что напомнило о милых сердцу, с которыми он там жил и провёл детство. Да, сколько ещё было всего, что он мог вновь узнать в своём когда- то дорогом и спокойном очаге! И когда он увидел свой осиротевший и опустевший дом и ему привиделись ужасные картины резни, сын здорового человека, здоровый обвиняемый упал на землю, потеряв сознание. Что он потом увидел в Ерзнка? Из двадцати тысяч армян всего одну принявшую ислам семью и несколько отдельных людей. Всего двадцать человек из двадцати тысяч армян…

Фон Гордон говорил это, отчётливо останавливаясь на каждом слове. Внезапно он взорвался:

— Господа, это такие впечатления, которые человек не может забыть до смерти… Но интересно то, что наш подзащитный, согласно свидетельствам, был очень сдержанным и малоразговорчивым. И действительно, тот, кто бесконечно глубоко переживает, говорит с неудовольствием. И Тейлирян почти не говорит о событиях. «У меня нет родины, мои родные убиты», — отвечает он учительнице на поставленный вопрос в связи с темой занятия. «Оставь, ради Бога, не будем бередить старые раны», — говорит он своему другу Абеляну по поводу чтения книги Лепсиуса. Господа, вы здесь видите не человека, который постоянно цепляется за эти кровавые события, но человека, который избегает этого. Но вдруг события круто разворачиваются. Он случайно встречает людей, говорящих по-турецки, среди которых Талаат, названный «пашой». Нетрудно представить пережитое им потрясение. Остальное известно. Вот этот человек, и я, в свою очередь, хочу юридически ответить на вопрос, как следует судить его поступок. Во-первых, действительно ли этот поступок осуществлён преднамеренно? Высшая инстанция государства в восьмом томе своих решений указывает на разницу между нашим сегодняшним и бывшим прусским уголовными кодексами в отношении этого. Согласно прошлому праву, действие, осуществлённое на основании принятого решения за 14 дней до этого, означает преднамеренность. Сегодня этот закон изменён. Высшая инстанция решительно утверждает, что решающим является момент совершения преступления. Значит, главное не то, когда было принято решение, а то, имела ли место преднамеренность в момент совершения убийства и был ли свободен Тейлирян в этот момент от кипящих в нём сильного душевного волнения, страсти, воображаемых картин? Я не хочу давать ответа на этот вопрос, который, по моему мнению, находится в самой сути дела. О безответственном состоянии, о болезненном нарушении душевного состояния мы здесь услышали мнения нескольких экспертов. Господин Штермер, наш опытный судебный врач, но всё же не психиатр, пришёл к убеждению, что хотя это и влияет на проявление свободной воли, не уничтожает свободу воли. Господин профессор Липман очень деликатно пояснил, что эпилепсия здесь не органическая, а что болезнь проявляется как следствие мощного душевного впечатления от страшных событий, разрушенного отцовского дома, которые сделали обвиняемого больным. Итак, по мнению Липмана, Тейлирян — душевнобольной с наименьшей степенью ответственности. Профессор Касирер в основном присоединился к этому мнению и по сути согласен с ним.

— Известный специалист господин профессор Форстер в начале своей речи присоединился к мнению профессоров Липмана и Касирера. Но затем, опираясь на новые опыты в психологии, пришёл к заключению, что в данном случае в большей степени это тяжёлая болезнь: «При всех обстоятельствах в связи с этим случаем имею мотивированные сомнения», — сказал он. Возвращаясь к вопросу и прямо основываясь на этом сомнении, считаю своим долгом сказать, что закон в таком случае не принимает никаких сомнений. Согласно закону, должно быть полностью установлено, что данное лицо вменяемо. Даже самое маленькое сомнение в данном случае превращает субъекта в невменяемого. Для аргументации судебного решения недостаточно отрицательного толкования, что не были выявлены такие обстоятельства, которые могут объявить свободу воли сомнительной, но необходимо констатировать однозначно: «Этот человек вменяем». В одном из постановлений высшей инстанции сказано: «Свободная воля отсутствует в том случае, когда вследствие психического расстройства определённые представления или ощущения, или внешнее воздействие так сильно властвуют над волей, что делают невозможным принятие больным решения посредством нормального обдумывания». Следовательно, когда совокупность всех психических сил, всё «я» побуждает к решению, только в этом случае ответственность за действия можно приписать данному субъекту как единому целому. «Если на кого-либо влияет мощная идея, которая порождает поступок, а все остальные стимулы пребывают в тени, в таком случае уже это не всё „я“, а его болезненная часть, которая и совершает поступок», — говорит закон. Теперь, исходя из этой точки зрения, надо задаться вопросом: «Можно ли с уверенностью утверждать, что в тот момент, когда обвиняемый увидел Талаата-пашу, взял оружие и выбежал, чтобы напасть, он был абсолютным хозяином своих психических сил, чтобы принять свободное решение?» Двое из специалистов-экспертов говорят: «Нет, нельзя утверждать, что он был вменяем», остальные имеют сомнения.

Фон Гордон обратился к присяжным.

— Господа, думаю, этих разъяснений достаточно, чтобы вы могли определить, какую занять позицию. Знаю, что могут сказать, что, тем не менее, обидно, что на германской земле убит один из гостивших на ней. В наше время, когда везде идёт борьба, когда между армянами и турками ещё продолжаются бои, с имеющимися фактами необходимо смириться. Каждому известно, что в период правления Талаата пролилось море крови и был уничтожен по меньшей мере один миллион человек — женщин, детей, старых, молодых. И если на улице Гартенберг к этому прибавилась ещё одна капля крови, мы должны тешить себя тем, что живём в страшное время. Я не преследую мысли здесь дать конечную опенку Талаату-человеку, но одно должен сказать. Несомненно, и он с рядом своих товарищей стремился уничтожить армянский народ для того, чтобы создать чисто турецкое большое государство. Несомненно, для этого он применил меры, которые для нас, европейцев, неприемлемы. Но когда говорят, что в Азии жизнь ценится очень дёшево и подобные ужасы можно понять, не надо забывать, что в той же Азии находятся буддисты, которые с нежностью относятся, в частности, к человеку и даже к животным. Тем не менее, я не хочу сделать ответственным человека, который лежит под землёй. Ему соответстует то, что сказали два гениальных француза — Гюстав Ле Бон и Анри Барбюс об ужасах мировой войны: «За отдельными деятелями стоят духи, демоны, которые ведут их, они только примитивные орудия масс, правильных или ложных идей, наитий, которые разбрасывают людей по сторонам, словно шахматные фигурки. Эти деятели думают, что имеют волю, между тем, в реальности они действуют под давлением». Как бы ни было ужасно то, что имело место, тем не менее, мы не должны быть такими мелочными, чтобы всё это навязать несчастным личностям. Но ещё страшнее может стать, если немецкий суд к этой судьбе присовокупит спокойно созерцающую бесчестие истину в отношении этого человека, подвергнутого беспримерным испытаниям…

* * *

Фон Гордон словно торговался. Его интересовало спасение моей личности всеми возможными методами. Однако формальное толкование закона не есть то право, о котором он говорил в начале речи.

Совсем на иной основе построил свою защиту доктор Вертауэр. Сначала его голос звучал нежно и мягко, убедительной внутренней силой которого он словно убаюкивал слушателей. Но в этом голосе постепенно развился властный дух, стимулом которого было истинное право.

— Господа присяжные, — сказал он, — в предложенных вам опросных листах вы должны, во-первых, найти вопрос, относящийся к убийству. На этот вопрос вы должны ответить, «да» или «нет». И вот это есть предмет нашего рассмотрения. В отношении преднамеренности убийства вы должны дать отрицательный ответ, об этом я считаю лишним говорить. Я буду говорить только о том, должны вы ответить «да» или «нет» на вопрос в отношении убийства. Уже вопросник даёт вам основание для ответа «нет», потому что там не сказано: «Убил ли обвиняемый Талаата-пашу?» А сказано: «Виновен ли обвиняемый в убийстве Талаата-паши?» Каждый человек чувствует, что обвиняемый должен быть признан невиновным. Несчастье в том, что вы, может, призадумаетесь о том, что обвиняемый убил человека. Не требует ли закон осудить его? Должен сказать, что с позиции того же закона это неправильный вывод. Согласно нашему германскому закону, следует признать обвиняемого невиновным. То, что чувствует здесь каждый человек в данном случае, не то же, что требует закон. Защита совершенно не имеет намерения несправедливым решением опорочить славу германского права, представителями которого являетесь вы, так же как и мы. Весь мир смотрит на нас, и ваше решение должно быть таким решением, чтобы даже после многих тысяч лет имело ценность в качестве решения права. Наш уголовный кодекс имеет общую и особенную части. В одной статье этой последней сказано: «Тот субъект, который умышленно убивает человека и т.д., признаётся виновным в убийстве». Но общая часть относится к каждому частному случаю отдельно. В этой части 51-я статья указывает, что в определённых случаях наказание не предусмотрено, если даже совершено одно из преступлений, упомянутых в особенной части, — воровство, убийство и т.д. Это та статья, которая относится к умственному и душевному состоянию совершившего преступление. Двумя статьями ниже есть другая, содержанием которой является «необходимая оборона», под которой понимается сопротивление нападению. Но в третьей части той же статьи сказано, что даже если необходимости в обороне не было, однако если данное лицо, поддавшись страху и панике, перешло границы необходимой обороны, опять оно освобождается от наказания. В отношении первого вопроса постановление высшей инстанции таково: если состояние невменяемости определённо принимается в качестве основы для отрицания наказания, при этом обстоятельстве уже недостаточно общего определения преднамеренности, но необходимо мотивировать, что совершивший поступок в данный момент не был ни в одном из состояний, предусмотренных статьёй 51. Недостаточно сказать, что суд не имел никакого основания признать невменяемость, наоборот, следует однозначно установить, что субъект в момент совершения действия не был ни в одном из состояний, предусмотренных статьёй 51. Значит, следует положительно установить, что не существовало мешающих воздействий. Если в этом есть какое-либо сомнение, то в таком случае обвиняемый должен быть признан невиновным. Это то, о чём немного ранее вам уже пояснил д-р фон Гордон, говоря о разрушении свободной воли и о целостности «я». Я хотел бы добавить одну вещь. С незапамятных времён в народе в виде пословицы распространено выражение: «У человека голова идёт кругом». Это означает, что, во всяком случае, нарушено свободное сознание. В этом состоянии человек делает то, что в любом другом случае не сделал бы. Разрешите припомнить одно постановление высшей инстанции. Один субъект, обладающий чувством противоречия, идёт в церковь. Священник проповедует на тему, которая абсолютно противоположна мнению этого субъекта. Он слушает со всё большим интересом. Возбуждается и затем настолько забывается, что громко кричит: «Молчи, ты лжёшь». Этого субъекта судят за то, что помешал ходу мессы. Но его признают невиновным, потому что под воздействием сказанного священником его сознание смешалось и кровь так сильно ударила ему в голову, что в эту минуту он уже не владел собой.

Доктор Вертауэр говорил так, словно кроме присяжных никого не видел и его слова адресовались каждому из них в отдельности.

— Теперь всё то, что здесь было сказано об обвиняемом в момент совершения убийства, можно разделить на несколько частей. Если хотите предметно судить о воле, настроении и душевном состоянии обвиняемого в момент его поступка, то должны иметь в виду, что он принадлежит к южной нации, которая более легковозбудима, нежели северяне. Кроме того, имейте в виду, что, как сказал господин прокурор, эта страна имеет кровавые традиции. Известно, что где ступают турки, они несут впереди себя кровавый флаг. В 1683-м мы видим их у ворот Вены, если бы в то время они пришли бы сюда, в Германии многого не осталось бы. Определённые кровавые обычаи имеются у этих южных наций, и не только у турок, но и у армян. Этим объясняется тот факт, что армяне и турки официально находятся в состоянии войны. Где бы ни встречались представители этих двух народов, они выступают как враги и считают своим правом выходить друг против друга, как на войне. Когда обвиняемый сразу после случившегося сказал избивающим его: «Я армянин, он турок, вас это не касается», он должен был добавить: «Кроме того, мы живём в состоянии войны и мести друг против друга».

Далее, вы здесь услышали также то, что Талаат приговорён к смерти. Решение суда или принимают, или отрицают. Если мы не захотим признать решение другого суда, то не сможем требовать, чтобы другие признавали наши решения. Смертный приговор Талаату вынесен военным трибуналом. Я обычно не дружу с полевыми и военными судами, но где они есть, там, несомненно, имеются также порядочные судьи, которые принимают правильные решения. У меня нет никакого сомнения в том, что те высокопоставленные и образованные судьи, которые с большой ответственностью изучили и судили константинопольских преступников, также приняли правильное и справедливое решение…

Прокурор неприязненно пожал плечами и сделал для себя заметку.

— Нельзя сказать, что приговор принят под давлением английских корабельных пушек. Я никогда не слышал, чтоб английские судьи таким способом влияли на правосудие. Об Англии можно сказать что хотите, но английское правосудие служило примером во все времена для всех стран. Было бы правильно изучить основания этого приговора, и тогда мы увидели бы, что армянская резня, совместно с четырьмя другими обвинениями, доказаны, и согласно этому обвиняемые приговорены к смерти. В отношении к одному из приговорённых, который находился в Константинополе, приговор приведён в исполнение. Я лично против смертной казни, так же как и убийства. Однако Талаат после этого смертного приговора был вынужден бежать и скрываться под чужим именем, чтобы в отношении него приговор не был исполнен. В справедливости этого приговора я абсолютно не сомневаюсь. Считаю однозначно доказаным, что Талаат виновен в перечисленных злодеяниях. Но этот приговор повлиял и на каждого армянина. Каждый справедливый и мыслящий человек должен был думать: «Этот человек приговорён к смерти, значит, он совершил эти преступления, следовательно, достоин смертной казни». Наконец, следует иметь в виду всё то, что связано с необходимой обороной. Эти люди, Энвер и Талаат, проживали в Германии под чужими именами. Здесь было сказано, что они были «гостями» Германии. Я должен категорически отрицать это. Я не верю, чтобы германское правительство допустило, чтобы здесь скрывались под вымышленными именами в качестве гостей подобные преступники, бежавшие, бросившие свою родину. И Талаат, несомненно, позднее должен был отбыть вслед за Энвером, чтобы снова интриговать против армянского народа. И если кто-то, будучи освободителем своего народа, убивает его, то, безусловно, делает это из страха, что этот человек — враг армянского народа и если выедет из Германии, то снова будет резать армянских женщин и детей. В широком смысле в поступке обвиняемого есть вынужденная самооборона…

Казалось, что среди окружающих только я понимал и чувствовал боль в связи со сказанным.

— Господа присяжные, я не хотел в суде говорить о политике, если бы господин прокурор не высказал ряд замечаний в этом плане в пользу Талаата. Он сказал, что убит «союзник Германии». Это неправда. Талаат и Комитет были союзниками прусского и военного германского правительства. Эти люди никогда не были союзниками немецкого народа. Правда то, что бывшее правительство Германии было их союзником. Правда то, что они скинули старое турецкое правительство и ценою моря крови около десяти лет оставались во главе власти. Но то, что Талаат и его товарищи были союзниками немецкого народа, этого я никогда и ни при каких обстоятельствах не могу принять. Талаат лично мог быть нормальным человеком, но он был одним из членов воинствующей команды, одним из тех, кто, хотя и не носят военного мундира, но, находясь у власти, издают приказы и зверски защищают знамя насилия. Приказ о депортации целого народа — самое чудовищное, что могло зародиться только в воинствующей голове. Если, как здесь было сказано, Комитет младотурок был уверен, что хорошие жандармы удалены и остались только подонки, в таком случае он не имел права отдавать приказ о депортации. И если, тем не менее, депортацию поручил подонкам, значит, он отвечает за последствия. Если даже армяне вступили бы в союз с другими народами и предали бы, всё же младотурки знали, что были тысячи женщин и детей, которые ничего об этом не знали, и, следовательно, первым условием приказа о депортации должно было быть строгое указание заботиться о женщинах, детях и тех мужчинах, которые не были связаны с «предателями». Если бы я не был против смертного приговора, при всех обстоятельствах счёл бы его справедливым по отношению к лицу, которое, исходя из соображений «военной необходимости», издаёт приказ, не беря на себя ответственность за его последствия в отношении невинных. Я просто считаю вздором всё то, что говорится об этой «военной необходимости». Если бы там в отдельных горных селах осталась та или иная часть народа, это совершенно не имело бы никакого значения для «военной необходимости».

Он обернулся к председателю, задержал дыхание, затем веско сказал:

— Армения всегда возбуждала аппетит наций, имеющих захватнические устремления. Народ Армянского нагорья всегда был добычей этих наций. Более чем 500 лет назад Армения была разделена на три части. Издавна чужие племена одно за другим, как ураган, проносились над Арменией. Те племена, которые опустошили Переднюю Азию, Венгрию и дошли до Рейна, люди вроде Атиллы, которые ещё остаются в нашей памяти, самым ужасным способом разрушали Армению, уничтожая народ. На этот многострадальный народ ремесленников и земледельцев напало правительсво младотурков. Говоря «младотурки», следует понимать «старые турки», а старые турки — те же, что и люди грубой силы, поклоняющиеся войне. Когда началась война, Комитет младотурков подумал, что теперь может рассчитаться с армянами, потому что ни одно большое государство не сможет им это запретить. Но это было не единственной причиной, была также религиозная ненависть и фанатизм, они хотели вырезать христиан и надеялись, что в рамках Корана будет возможно с большой лёгкостью претворить в жизнь старую турецкую идею грубой силы. И младотурки воспользовались случаем, чтобы уничтожить проживающий на далёких границах единственный христианский народ. Они не посмели так поступить с армянами, проживающими в Константинополе. Но в далёких местах, в адресованных вали телеграммах, копии которых у нас на руках, приказали уничтожить всех до последнего человека. И вот мы имеем перед собой убийство народа, ответственность за уничтожение которого лежит на Комитете младотурков, в частности — на их самом влиятельном министре Талаате-паше.

Теперь Вертауэр говорил так, словно судили его и он выступает с последним словом.

— Господа присяжные, утром 15 марта 1921 года в душе обвиняемого объединились воедино тысячелетние мучения, на которые наложилась повсеместная резня 1915 года. Невольно вспоминаю случай с Вильгельмом Теллем. Гослер высмеивает оскорблённый народ, осуждает его на рабство, заставляет Телля стрелять в яблоко на голове его родного сына. Какие в мире присяжные судьи осудили бы Телля, если бы он своей стрелой поразил наместника? Может ли быть что-либо человечнее, чем то, что предстало перед нами?

Он на миг остановился, словно для того, чтобы услышать, если кто-то ему возразит.

— Мститель за один миллион убитых, мститель целого народа встал напротив лица, ответственного за убийство этого народа. Он выступил представителем духа справедливости против принципа грубой силы. Он пришёл как представитель человечности против бесчеловечности, представитель чистого права против бесправия. Он выступил как протест угнетённых против сборища угнетателей. Он пришел во имя одного миллиона убитых против одного, который вместе с другими виновен в этом преступлении. Он выступил как полномочный представитель своих родителей, сестёр, братьев, наконец, — сына своего брата двух с половиной лет. Армянская нация более тысячи лет вплоть до самого маленького ребёнка стоит за ним. Он несёт знамя справедливости, гуманности, знамя мести. Он думал об этом, когда бросился против того, кто дал осквернить честь его семьи, приказал уничтожить благополучие всех и уничтожить целый народ. Теперь вы, господа присяжные, решайте, что творилось в его душе и мыслях в момент совершения убийства. Только имейте в виду, что глаза всего человечества устремлены на это ваше решение… Это глаза справедливости.

Вертауэр обнажил истинную цену всех инсинуаций, которые распространялись младотурками также за пределами судебного зала с целью объяснения и оправдания резни. В этих условиях суд превращался в беззаконие, лишённое всякой моральной основы.

* * *

Профессор юридического факультета Кильского университета доктор Нимайер попытался пояснить эту сторону вопроса. Он остановился на внутреннем смысле буквы закона: закон только своей формальной сутью не может выявить справедливость. Нет почти никакого восприятия юридического правила, закона или статьи, которые человек не смог бы защитить на каких-либо логических основаниях. Но без логики закона восприятия души невозможно выявить справедливость. В юридической идеологии и статьях логика необходима как основа для техники, освещения, подготовки, инструктажа. Однако для осуществления правосудия она не может быть конечной и решающей основой. И в этом смысл суда присяжных, который призван, с одной стороны, оценить суть события на своё собственное свободное усмотрение независимо от формальных канонов доказательства, с другой стороны — оценить нюансы закона.

— Призвание юриспруденции — понять взаимосвязи и оживить мёртвые статьи, — говорил он. Это соответствует смыслу жизни, государства, общества, смыслу человеческого общежития. Та статья закона, на основании которой вы, господа присяжные, должны вынести ваш вердикт, гласит: «Тот, кто умышленно убил человека, если убийство совершено преднамеренно, приговаривается к смерти». Таким образом, если на поставленный перед вами вопрос вы ответите «да», голова Согомона Тейлиряна падёт под топором палача. Но представьте, что при изменённых условиях кто-то выходит с иском против официального палача, обвиняя его в преднамеренном убийстве. Ведь «тот, кто умышленно убивает человека, если убийство совершено преднамеренно, приговаривается к смерти». В таком случае, господа присяжные, вы также должны сказать «да». Здесь, в Берлине, 40 лет назад один учитель юриспруденции так и утверждал. Но вопрос в том, что в данном случае в законе упущен маленький нюанс. В уголовном кодексе в многочисленных статьях решительно не сказано, что наказание зависит от незаконности. Добавьте в только что упомянутый закон одно слово и получите: «Тот, кто незаконно убил человека…» В таком случае правильным и согласованным будет осознание, что для наказания всегда необходима незаконность. У Тейлиряна это осознание относительно, национально окрашено. Во время обсуждения его незаконности следует исходить из той действительности, что для людей Востока, к числу которых относятся также армяне, хотя они и приняли христианство еще в 300 году, право, религия, обычаи есть одно и то же. Мы слышали, как на вопрос господина председателя: признает ли подсудимый себя виновным, обвиняемый ответил: «нет». А когда господин председатель его спросил: «Почему вы себя не признаете виновным?», подсудимый ответил: «Моя совесть спокойна».

Это очень понятно. Для него понятия морали и права однозначны. Он даже не может подумать, что если что-то правильно морально, то это может быть неправильными юридически. «Я убил человека, но я не человекоубийца», — сказал он. Он не может представить, что если с моральной позиции что-то хорошо, это может привести его к смертной казни. Я абсолютно убеждён, что чистая совесть обвиняемого даёт крепкое, как скала, осознание, что он действовал согласно праву, истинному праву, которое только и ценно для него. К этому присоединяется отношение обвиняемого к своему народу. Армяне — это одна большая семья. Они были большим государством. В турецком государстве они проживали долгое время, как терпеливый народ. В 1830-м, когда освободились греки, в 40-х годах — египтяне, позже — балканские княжества: болгары, сербы, черногорцы, албанцы, румыны — армяне были спокойны, потому что надеялись, что и для них будут осуществлены преобразования, их жизнь и имущество будут защищены и они получат возможность в некоторой степени участвовать в управлении своей внутренней жизнью. Такими были хотя бы настроения 61-й статьи, принятой в 1878-м в Берлине. Но изменений не было, и со временем положение еще более ухудшилось. В 1896-м я два раза был в Константинополе, и то, что услышал о резне армян в 1895–96 гг., произвело на меня ужасное впечатление. Затем имела место резня в Сасуне, резня в Адана, наконец — депортация в 1915-м и повсеместная резня. И 15 марта 1921 года свершилось то, что нам всем известно. Хотим мы этого или не хотим, но должны признать, что этот судебный процесс — не такой, как любой другой. Он взрывает узкие рамки этого зала и принуждает нас обратить взор на глубинные причины и попытаться понять другой народ, других людей, другие условия и быть справедливыми по отношению к ним. Мы вынуждены вынести приговор второго районного суда так, чтобы были широко освещены суть права и связь этого дела со стремлениями человечества. Если захотите поступить так, не думаю, что вы приговорите к смерти Согомона Тейлиряна. В связи с этим судебным процессом, наконец, хотел бы, чтобы вы задали себе вопрос: «Какой результат будет иметь приговор? Результат не политический или какой иной, а какой результат будет иметь приговор с точки зрения высочайшей справедливости или иных благодеяний, для чего мы живём со стремлением сделать жизнь сносной и приличной…»

После речи Нимайера начался настоящий поединок между прокурором и защитниками. Прокурора уже занимали не столько требования закона, сколько моральные основы века, которым нанесли такой удар все три защитника. В этой части его речь была полностью направлена против Вертауэра.

— Господин второй защитник, — сказал он, — словно хочет разделить человечество на две части — поклонников войны, из сердца которых демон вырвал чувство справедливости, человечности и сострадания, и остальных, которые содержат в своей душе эти высокие качества. Вы, конечно, знаете великого поэта Генриха Гейне, он по каждому поводу восставал против бытовых принципов, которые произошли под воздействием христианства, и восславлял жизнерадостность классической Греции. Один из известных критиков поэта говорил о нём: «Когда он стал стар годами, в мире более ничего не видел, кроме чахлых назарейцев и тучных греков». То же самое напоминает разделение господином вторым защитником на поклоняющихся и не поклоняющихся войне. Но эту теорию я оставляю ему, а другой точке зрения я буду решительно противоречить. Ему не было приятно, когда я охарактеризовал убитого как верного союзника немецкого народа. Я должен повторить, что турецкий народ плечом к плечу воевал вместе с немецким народом и безусловно может характеризоваться как союзник последнего. Я не считаю почётным до такой степени отрекаться от прошлого, какой бы ни была политическая позиция личности. Я должен самым строгим образом опротестовать то, что господин защитник этих двух политических деятелей — Энвера и Талаата-пашей — охарактеризовал здесь оскорбительным образом как оставивших свою родину сбежавших преступников.

— Согласно статье 190-й Уголовного кодекса, — ответил на это Вертауэр, — известие о наказуемом деянии считается доказанным, если совершивший это деяние законно осуждён. Талаат, Энвер, Джемаль-паши и доктор Назим 10 июня 1335 года по турецкому календарю публичным военным трибуналом, который состоял из известных судей, осуждены как авторы позорного преступления, а именно — за резню армян и убийство невинных. Этот приговор законен. Неверно, и это противоречит Конституции Германии, говорить, что я совершил преступление, оскорбив людей, что я назвал преступниками лиц, осуждённых за самое подлое преступление. А пользовались ли эти, бросившие родину сбежавшие преступники, которые проживали здесь под вымышленными именами, защитой кого-то из поклонников войны, мне это неизвестно. Затем господин прокурор сказал, что турецкий народ как верный соратник бок о бок стоит с немецким народом. Это, конечно, правда, и никто не настаивает на противном. Но турецкий народ не ответственен за войну, так же как и не ответственен немецкий народ. И Талаат-паша и Энвер-паша стали предметом обсуждения не за то, что объявили войну, а за то, что предприняли депортацию, вследствие чего в отношении армянского народа осуществлены такие страшные преступления, похожих на которые нет в истории человечества. Я лично не в состоянии понять, как можно в этот вопрос вмешивать политику? В этом царстве низости распыляется всякая политика, и я не могу понять, как можно вымолвить даже слово в защиту приказов о депортации. Ведь и немецкий народ несправедливо становится подсудным из-за мысли о защите этого дела. Только безоговорочное отрицание подобных принципов, осуждение подобных преступных приказов могут обеспечить нам то уважение, какого мы достойны. Затем, когда я сказал, что поклонники войны являются защитниками грубой силы, ничего нового не сказал, и я поражаюсь, что господин прокурор воспринял это как новость. Тот, кто, как и немецкий народ, пострадал от подлых деяний поклонников войны, должен ненавидеть и искоренять их. Поклонники войны вне народа. Они имеют только чувство грубой силы, цель которой — задавить право. Суд должен судить справедливо и обвиняемому воздать по справедливости. Мы, защитники, здесь не вымаливаем пощады, мы только хотим, чтобы было применено правовое наказание. А справедливое наказание в данном случае в вопросе вины — это отрицательный ответ.

Это так потому, что в тот момент, когда обвиняемый спустился на улицу и направил пистолет на свою жертву, его воля не была свободна, это был не он: спускаясь на улицу, в нём спускалась стихия, миллионы убитых; он, можно сказать, нёс перед собой знамя чести всего своего народа, знамя всех истерзанных, осквернённых, изнасилованных семей…

Он взглядом метнул молнию в сторону кресла прокурора и обратился к присяжным:

— Как часто вы вынуждены были судить мужа, который, вернувшись домой, видит неверность своей жены и убивает её? У кого возникнет мысль осудить такого? А здесь? Ведь убиты все девы целого народа… Пример Генриха Гейне, что привел прокурор, меня совершенно не впечатлил, потому что я менее поэт, чем господин прокурор…

Создавшийся при этих словах игривый переполох на миг прервал его.

— Соображения нашего правительства, того правительства, которое заключило союз с Талаатом-пашой и Энвером-пашой, на меня также не подействовали, потому что перед заключением этого союза никто не спросил моего мнения, так же как и мнения немецкого народа. Единственное, что меня волнует, это чтоб вы не сделали ошибки, думая, что, если обвиняемый убил человека, значит, виновен. В конце концов то, чего хочет господин прокурор, сводится к следующему вопросу: «Убил ли обвиняемый?» Тогда как мы хотим, чтобы вы задали себе вопрос: «Виновен ли обвиняемый в убийстве?» Мы просим, чтобы вы в этом вопросе соизволили быть с нами.

Полемика закончилась.

Председатель продиктовал присяжным необходимые сведения, пояснив, как необходимо подходить к вопросам и каким большинством голосов должен быть вынесен вердикт. Присяжные уединились для совещания.

Впечатлений дня было так много, и моральная атмосфера, распространённая вокруг дела, была настолько ободряющей, что любое наказание казалось мне легким. Около часу продлилось совещание присяжных, во время которого я мысленно бродил по всем тем местам, где имел знакомых, друзей, близких. Сама жизнь, наверное, состоит из подобных часов…

Присяжные появились. Один из них, очень близко держа бумагу к глазам, прочитал дрожащим голосом текст:

— Честью и совестью свидетельствую о вердикте присяжных: «Виновен обвиняемый Согомон Тейлирян в убийстве 15 марта 1921 года в Шарлоттенбурге человека — Талаата-паши?»

— Нет! Отто Райнике, предводитель присяжных.

Вдруг в зале загремели бурные громовые аплодисменты. Председатель подписал вердикт, попросил секретаря сделать то же и зачитать текст.

— Обвиняемый объявляется невиновным и освобождается. Расходы за его содержание под стражей относятся за счет государственных средств, — объявил председатель, когда секретарь завершил чтение…

Новые, более продолжительные аплодисменты прервали его.

— Приказ об аресте в отношении обвиняемого аннулирован…

Немецкая общественность словно хотела исправить ошибку, допущенную по отношению ко мне 15 марта. Судьи ушли, но ещё продолжались аплодисменты и ликованье. Моментально передо мной появились мои соотечественники, защитники, они протягивают мне руки, поздравляют. Я не понимал, что должен делать, пока конвоир не напомнил, что я должен пойти в тюрьму. Путь был недолог, и немногим больше — оформление освобождения. Когда я оказался на улице, там ещё была собрана толпа. Ликование общественности приняло характер демонстрации. Среди них прохаживались полицейские. В суматохе кто-то сгрёб меня в могучие объятия и, рыдая, начал целовать. Это был мушский Гарегин. Эфтян, Галустян, Закарян меня подталкивают к автомобилю, у которого стоят полицейские. Войдя в автомобиль, я увидел по другую сторону фрау Штельбаум, фрау Дитман, фрейлейн Байлензон, которые машут платками.

По широкой улице справа и слева нас сопровождают более десяти автомобилей. Соотечественники сопровождают меня в место, где собраны все армяне колонии…

Воспроизводится по изданию: Тейлирян. С. Покушение на Талаата: воспоминания / Согомон Тейлирян ; [записал В. Минахорян ; пер. с арм. Е. Сергиева]. — Москва : Ключ-С, 2011.