«Меридианы карты и души» — вторая книга прозы армянской поэтессы Сильвы Капутикян (1919–2006). Материалом для неё послужили впечатления, вынесенные автором из поездки по Канаде и США, от многочисленных встреч с самыми разными людьми.

В 1962–1963 и 1973 годах Сильва Капутикян путешествовала по общинам армянской диаспоры на Ближнем Востоке (Ливан, Сирия, Египет) и в Северной Америке (США и Канада).

Книга «Меридианы карты и души» написана в жанре дневника, в котором описания жизни канадских и американских армян перемежаются с размышлениями о Советской Армении и о её влиянии на судьбы соотечественников за рубежом. Тонкость психологических наблюдений и страстность публицистического слова органично сочетаются в повествовании с лиризмом и мягким юмором. Приводим отрывок из этой книги — Сильва Капутикян рассказывает о своей первой встрече с армянскими детьми на американском материке.

6 марта, Егвард

Канада…

Когда на школьной карте, — а она была очень большая и занимала почти всю классную доску, — я хотела показать Канаду, рука с трудом дотягивалась до нее. Она была высоко, почти прилепилась к полюсу, а я была ученицей третьего-четвертого класса. Потом мы выросли, карта постепенно уменьшилась, разноцветье ее для нас стало уже не просто коричневым, желтым, голубым, зеленым, а странами с их городами, с реками, морями, с горными хребтами и вершинами, с их историей и культурой. Вот в этом кружочке на юге жил Гомер и поднялся к небу Парфенон. Рядом, на полуострове-сапожке, Юлий Цезарь перешел Рубикон и основал империю, повыше, на севере, явился миру великий Шекспир, на берегах Невы открыл окно в Европу Петр Великий, а чуточку слева разрушили Бастилию. Так обживалась карта мира, ее заселяли люди и события. Только один кусочек оставался почти таким, как и тогда, в школьные годы, но уроках географии: бескрайний, зимою — снега, льды, летом — неоглядные налитые пшеничные поля, неосвоенные пустоши, леса, а надо всем этим без устали грохочет, пенится, низвергается со своих немыслимых высот Ниагара, белая, взлохмаченная, необузданная Ниагара… Могла ли я знать, что выдастся такой день, когда я, замотанная, в измятом платье, с дорожной сумкой и ереванскими гвоздиками в руках, ступлю на эту землю и далекая, необъятная, с трудом представляемая Канада в одну минуту станет обыкновенным вестибюлем в аэропорту, наполнится родным говором, привычной смуглотой лиц, — одним словом, станет маленькой Арменией, только теперь не в Бейруте, не в Алеппо, не в Египте, Каире или Париже, а в Монреале…

Толпа вовлекает меня в свою круговерть, и я, смятенная, растревоженная, протягиваю встречающим гвоздики, хоть и несколько привядшие, но все же из той, настоящей Армении. Среди встречающих и такие, кто, пожимая руку, спрашивает:

— Не помните меня? Я из Каира…

— Мы виделись в Бейруте, забыли?

— Я слышал вас в Алеппо, в школе Гайказян…

— А мы познакомились в Париже, в гостинице «Лютеция»…

«Помню», «Да, да», «Возможно», «Вероятно», — произношу эти слова машинально, а в душе горечь. Значит, еще дальше теперь они от родной земли — на целый океан. К понятиям египетская, сирийская, ливанская, французская, иранская, американская прибавилась за последнее десятилетие канадская армянская колония.

Моя первая встреча в этой колонии произошла в субботней школе. День был сумрачный, дождливый, и, быть может, от этого снятое внаймы здание школы — просторное, бетонно-стеклянное — показалось мне каким-то неуютным, угрюмым. Вместе с моими спутниками прошли через пустые коридоры и вошли в зал. В углу группа самых разновозрастных детей окружила учительницу. Ребята пели что-то. Я попросила не прерывать, и мы остались стоять у дверей. То был не марш, не грустные мелодии Комитаса — то была незатейливая народная песенка «Ой, Назан-яр…» («О моя любовь Назан…»), но поди-ка, я не смогла удержать слез. Первая встреча с армянскими детьми на американском материке. Холодный громадный зал, и в углу дети, скучившиеся, как цыплята, сбежавшиеся на горсточку зерна… Кто знает, где, в каком селе, в каких горах и на каких полях, пропитанных запахом трав и хлебов, родилась эта песня, переплыла океан, долетела, дошла сюда, в высокий белобетонный зал, и сейчас на устах этих одетых в джинсы и батники детей. Звучала эта идиллическая песенка как-то убыстренно, в каком-то ином, непривычном ритме, словно взвалив на себя новую, непредусмотренную задачу: заменить собою те дальние деревушки, те горы и поля, пропитанные запахом трав и хлебов, не дать погаснуть далеким, едва мерцающим огонькам.

Встреча со школьниками началась с того, что от группы ребят отделился мальчуган лет двенадцати, коренастенький, светловолосый, и четко, звонкоголосо стал читать мое стихотворение:

Армянская страна, родная сторона,

Огромен белый свет, но я тебе верна.

Ты стародавний храм над древнею скалой,

А небо над тобой как купол голубой.

Голубкою бы стать под куполом твоим,

Чтоб тень его была мне кровом дорогим.

Куда б ни улететь, к тебе вернуться вновь,

Под купол голубой нести свою любовь*.

Купол Армении, кровля ее сложена не только из бревен и соломы, камня и бетона, она сложена из первых жарких строк, пропетых язычниками-бардами о боге огня Ваагне, из строгой вязи наших древних письмен на жестких листах пергамента, из белого островерхого пламени снегов Арарата, из розового зарева Еревана, из радости и горечи, из тоски и мечтаний, из песни «Ой, Назан-яр…», из стихов, прочитанных детьми, — из всего этого сложена кровля Армении.

Не знаю, куда, к каким берегам, в какой Ванкувер или Сидней, забросят этого коренастенького мальчугана житейские бури, как повернется его судьба, но пусть всегда будет над ним этот купол голубой, эта нерукотворная кровля…

*Перевод В. Звягинцевой

Источник: С.Б. Капутикян. «Меридианы карты и души». — Москва : «Советский писатель», 1978.