«Лирический портрет. Ованес Туманян» — очерк-воспоминание русского поэта и писателя Сергея Городецкого, посвящённый Ованесу Туманяну. Замысел написать об армянском поэте родился у Городецкого в 1919 году, и только в 1958-м работа над очерком была им завершена. «Лирический портрет», рассказывающий о дружбе двух поэтов и охватывающий период с момента знакомства и до последней их встречи, впервые был опубликован на армянском языке в переводе Паруйра Севака в журнале «Советакан арвест» («Советское искусство», 1958, № 8), затем в сборнике «Барекамутян» («Дружба») в 1958-м, составленном Ашотом Арзуманяном. В 1960-м этот же сборник, вместе с очерком «Лирический портрет. Ованес Туманян», в двух томах вышел на русском языке. Армянский музей Москвы публикует первые две части очерка Сергея Городецкого, которые посвящены истории и трагическим обстоятельствам его знакомства с Туманяном.

Сергей Городецкий

ЛИРИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ

Ованес Туманян

1. Вступление

Я давно чувствую свой долг рассказать об Ованесе Туманяне как о народном поэте Армении, который никогда любовь к своей родине не затемнял узким национализмом, как о проповеднике дружбы между народами, как о человеке, богатом душой и мыслями, моем высоком друге и дорогом учителе.

Жизнь мчится быстрей, чем успеваешь записывать воспоминания. Но самое нужное никогда не забывается. Я вижу перед собой читателя, который знаком с поэзией Ованеса Туманяна. То, что я пишу, не диссертация о творчестве Ованеса Туманяна, не мемуары, а только лирический портрет, почти поэма в прозе и стихах, в которую я включаю и личные воспоминания, и частичный анализ его творчества, и отрывки из дневников.

Наши встречи в 1916, 1917, 1918 и 1919 годах начались и выросли в дружбу в трагическую для армянского народа эпоху.

Это были и для меня нелегкие годы.

Величие души Ованеса Туманяна сказалось и в том, что в неустанных трудах и вдохновенном творчестве на спасение и благо своего народа нашел он горячий уголок в своем сердце и для меня, несколько растерянного в те дни русского поэта.

В мудром и нежном внимании ко мне я чувствовал его любовь к России, его веру в высокую судьбу русского народа, в неразрывную дружбу армянского народа с русским, проверенную историей и утверждаемую поэтами, умеющими слышать голос народа.

Весной 1916 года я приехал в Тифлис с удостоверением корреспондента газеты «Русское слово» и сотрудника Союза городов с неизвестным назначением, кроме географического, по моей просьбе на Кавказ.

Этому предшествовали некоторые факты моей творческой жизни, которые и вызвали мою растерянность.

Когда началась война, я верил, что это — война за жизнь и честь русского народа. Идеи Ленина о том, что это — война двух хищников, мне были неведомы. Я написал книгу стихов «Четырнадцатый год». Эта книга вызвала отрицательную реакцию со стороны моих товарищей.

В это время Валерий Брюсов строил свою замечательную книгу «Поэзия Армении». Вячеслав Иванов переводил Ованеса Туманяна, Александр Блок — Аветика Исаакяна. Оба были моими кровными друзьями-учителями. Я спросил у них, почему не позвали меня. Ничего не говоря о моей политической поэзии, они ласково дали мне понять, что это невозможно.

По умному плану Валерия Брюсова переводчики сами подбирали себе поэтов «по голосу». Александр Блок был знаком и с подстрочниками стихов Ованеса Туманяна. Судя по плану книги, там были и «Пахарь», и «Ануш», и «Капля меда». Блок намекнул мне, что эти стихи мне «по голосу», но он — не редактор книги.

Так я впервые познакомился с именем Ованеса Туманяна и направленностью его поэзии.

Потеряв своих закадычных друзей, я решил ехать на фронт.

В Москве я сдал в печать книжку своих избранных стихотворений в «Универсальную библиотеку» и получил у председателя Всероссийского Союза городов направление на Кавказ. Планы моей работы были неясны.

2. Первая встреча с Ованесом Туманяном

Муж моей сестры А.К. Васильев был главным архитектором города Тифлиса. Он был сторонником архитектуры классической. Многие построенные им здания школ и больниц до сих пор целы. Его техническим шедевром до сих пор стоит мостик, перекинутый через ущелье в Ботаническом саду.

В его семье я гостил в 1902 и 1908 годах.

Чудесный город, с которым слегка сравниться может только Флоренция, — с памятниками грузинской старины, с патриархальным бытом, — еще тогда мне сразу полюбился…

По улицам медленно двигались фаэтоны на двух конях, в них старые княгини в национальных костюмах ехали к могилам предков в Дидубе. Обгоняя их, изредка мчались европейски одетые люди к богатым духанам кутить и заключать сделки…

Таков был Тифлис в первые мои два приезда. В третий приезд в 1916 году я не узнал Тифлиса. Феодализм притаился в своих гнездах. Капитализм торжествовал победу. Город принадлежал деловым людям. Военных было видно мало. Больше всего мелькало людей в ремнях и френчах, в погонах с красными крестами и значками на груди, иногда с кобурами и неумело прицепленными шашками. Все на них было новенькое и блестящее. В духанах шли кутежи. Особенно был посещаем подвал около семинарии, где на стенах были написаны портреты Галилея с земным шаром на груди, Ньютона с каким-то инструментом в руках, Шота Руставели в островерхой шапке со свитком в руках, араповидного Пушкина и Лермонтова в красном доломане. До утра неслись песни заунывной зурны из духанов на высоком берегу Куры и с горы Св. Давида.

Я чувствовал себя совсем чужим в этой суматохе. Семья моей сестры не понимала, зачем я приехал. Отдохнув два-три дня, я пошел оформлять свои документы.

Непонимание я встретил и в тифлисском отделении Союза городов. Но поскольку у меня было направление из Москвы, меня приветствовал элегантный человек, очень откормленный и тем не менее юркий, и на мои мечты ответил с иронической улыбкой, что в Черном море плавают немецкие крейсеры «Гебен» и «Бреслау», что Трапезунд блокирован, и вообще… Придется ехать в Ван. Но там никого нет.

Получив направление на Ван, я вышел в коридор.

Там все было завалено тюками, ящиками, разными упаковками. Тут же суетились люди во френчах и брюках галифе. У всех в руках были книжки и записки. Галдеж стоял оглушительный. Слова «кишмиш», «лаваш», «лапша» летали в воздухе вперемежку со словами «хурджины», «бурки», «сапоги». Это был базар.

Я совершенно потерялся в этих грудах вещей и толпе чужих людей.

— Куда я приехал? Вот она — война! Торговля и спекуляция! Что мне тут делать? Я — поэт. Кто тут поймет меня?

В суматохе людей, тюков и ящиков медленно ходил высокий, стройный, но как будто согбенный каким-то горем человек, в котором каждый прежде всего видел лучистые глубокие глаза, озаренные любовью и тревогой. И я прежде всего увидел эти глаза. Приглядываясь к нему и прислушиваясь к его словам, я понял, что он хлопочет о том, чтобы в первую очередь отправили грузы в Ванском направлении.

— Там еще есть люди… Еще есть… — долетела до меня его фраза.

Она остро сопоставилась в моем сознании с другими словами: что в Ване людей нет.

Какая-то завеса, прикрывавшая судьбу неведомого мне армянского народа, приоткрылась передо мной.

— Кто это? — спросил я кого-то.

— Вы не знаете? Это же Ованес Туманян, армянский наш поэт.

Я решительно подошел к Ованесу Туманяну.

— Я еду в Ван. Я — поэт, Сергей Городецкий. Позвольте пожать вашу руку.

Но обе его тонкие с длинными пальцами руки уже ласково держали мою руку.

— Мы знаем вас… В Ван? Трудная дорога, трудное дело. От Союза городов? Что собираетесь там делать?

— Не знаю.

— Собирайте и спасайте детей. Они там бродят. Живут в развалинах, в ущельях. Одичали. Организуем приют.

— Помогите мне найти… фамилию не запомнил. Я еду в его распоряжение.

— Да вот он, перед вами.

Из-за спины Туманяна выступил коренастый, невысокого роста богатырь в потертом черном френче, весь обветренный и смуглый, с круглыми, широко от природы раскрытыми глазами.

— Вот к вам русский поэт. Не покидает нас Россия.

— Верхом можете? — спросил тот, и моя рука потонула в его горячей, шершавой ладони.

— Никогда не ездил.

— Научится, — сказал Туманян, поощряя меня лучистой улыбкой. — Где остановились?

— У сестры.

— Приходите ко мне вечером. Вознесенская, 18.

Широко известно гостеприимство семьи Туманяна.

Когда я пришел к нему вечером, он, поджидая меня на балконе второго этажа, где жил, широко открыл двери:

— Прошу в мой дом.

На пороге в столовую меня приветливо встретила его жена. Ованес Фаддеевич познакомил меня со своими дочерьми — Ануш, Нвард и маленькой Арфик.

— А вот мой сын Артавазд. Тоже едет в Ван. Будете вместе работать.

— Поэт?

— Драматург, — ответил мне очень похожий на отца, но ниже его ростом юноша, крепко пожимая мне руку.

— Скажи, что мечтаешь быть драматургом!

— У меня, отец, все уже задумано. Это будет героическая драма, начинаю писать.

Пока хлопотали девушки, заканчивая убранство стола, Ованес Фаддеевич провел меня в свой кабинет, большую уютную комнату с наискось стоящим столом и мягкими креслами. Усадив меня в кресло, Ованес Фаддеевич начал беседу. Много я знал замечательных собеседников, но у Туманяна была такая горячность, такая искренность, что беседа с ним была художественным наслаждением. Он как будто открывал двери в свою душу и приглашал собеседника не таиться перед ним. Да и как можно было таиться перед этим прямо в тебя устремленным ясным и прямым взором? Я тоже не люблю таиться перед собеседником. Но все же у меня была затаенная мысль, — знает ли Ованес Туманян, что я приехал в Армению в ссоре с передовой русской литературой? Какими-то намеками я раза два начинал затрагивать эту тему. Он ласково, но решительно отводил ее и закончил фразой, которая погасила все мои тревоги:

— Бывает, что человек только в трудном пути находит верную дорогу. Вы — поэт. Вы едете в разоренную древнюю родину Армении. Напишите про нее.

— Я хочу, но я ничего не знаю.

— Вы — поэт. Поэзия — это и есть познание жизни. Иначе она не нужна. Вы увидите жизнь страшную, жизнь народа на краю смерти. Напишите про то, что увидите, — это и будет поэзия.

И он, поднявшись с кресла, заходил по комнате от книжного шкафа к балкону, за которым уже зажигалась звездами ранняя южная ночь, и стал рассказывать об уходе народа с родных мест, гонимого смертью и ужасом и желающего жить. Он утверждал ничем не истребимую волю к жизни армянского народа, он говорил о вере армянского народа в помощь русского народа. <…>

Я был поражен. Слова о том, что в Ване нет людей, предстали предо мной во всей своей гнусной наготе.

Обняв меня, взволнованный поэт-трибун повел меня к столу под большую светлую лампу, в уют своей дружной семьи, и стал гостеприимным веселым хозяином за обильным красивым столом. Первый тост его был за дружбу Армении с Россией.

Это было в начале апреля 1916 года. Я ушел с этого вечера потрясенный и окрыленный: мой путь стал мне ясен.

Через несколько дней, занятых подготовкой к отъезду, 13 апреля, я написал и принес Туманяну следующее стихотворение:

⠀

Армении

⠀

Как перед женщиной, неведомой и новой,

В волненье трепетном стою перед тобой.

И первое сорваться с уст боится слово,

И первою глаза смущаются мольбой.

⠀

Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,

Друг другу золотые двери отворить.

Армения, звенящая огнем и кровью!

Армения, тебя хочу я полюбить!

⠀

Я голову пред древностью твоей склоняю,

Я красоту твою целую в алые уста.

Как странно мне, что я тебя еще не знаю.

Страна-кремень, страна-алмаз, страна-мечта.

⠀

Иду к тебе. Привет тебе! Я сердцем скорый.

Я взором быстрый! Вот горят твои венцы,

Жемчужные, алмазные, святые горы —

Я к ним иду. Иду во все твои концы.

⠀

Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью

И воскресенья весть услышать над тобой,

Армения, звенящая огнем и кровью,

Армения, не побежденная судьбой!

⠀

Эти строки послужили вступлением к книге стихов «Ангел Армении», которая вышла в 1918 году в Тифлисе и была посвящена Ованесу Туманяну. Вот дарственная надпись на этой книге:

«Вам, светлый друг, я посвятил эту книгу не только потому, что я до корня сердца очарован вашей личностью, но и потому, что ваше имя — это идея, прекрасная идея армянского воскресения в дружбе с моей родиной».

Продолжение следует…

Источник: С. Городецкий. «Об Армении и армянской культуре» / под редакцией Г.Б. Гарибджаняна. — Ереван : Издательство «Айастан», 1974.

Фото обложки: Сергей Городецкий / nacion.ru