Армянский музей Москвы публикует рассказ Рубена Григоряна «Мой сын идёт на войну» — размышления обыкновенного, самого простого гражданина своей страны, который, несмотря ни на что, всё же хочет остаться им.

Рубен Григорян

МОЙ СЫН ИДЁТ НА ВОЙНУ

Рассказ

⠀

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Однажды на нашу землю пришла война. И мы все пошли воевать. Но, может быть, не все?

Была война, и никто не хотел умирать. Зато все хотели побеждать! Но всё же, может быть, не все?

Бездарность и неумение на войне — это залог поражения!

Но победить ты всё равно не сможешь, если с рождения ты не жил по совести, не был честен и не страдал безграничной любовью к своей земле. Но и этого мало для победы. Нужно бесконечно ненавидеть зло!

⠀

I

«Я увидел то, что во мне стало угасать. Это жажда, одержимая жажда жизни. Я понял, что именно это станет источником счастья для него»

Когда мне исполнилось 35, мне вдруг очень захотелось иметь ребёнка. Не знаю, откуда проснулось это чувство, но оно пришло и не давало покоя. Я хотел сына. И он родился. Медленно, очень медленно я открыл простыню, и, когда ушёл в сторону верхний уголочек материи, я впервые увидел его лицо. Лицо маленького ребёнка. Было странно — я ничего не почувствовал. Существо кричало, оно требовало еды, постоянно нужно было помыть и почистить его.

Прошло время. Моим сыном занималась его мама. В её глазах были любовь и нежность, иногда раздражённость и злость, но всегда преобладали терпение и огромная любовь. А во мне, видимо, не было почти ничего. Однажды я обнял его. И когда почувствовал тепло его тела, в тот же миг во мне, в моей груди прошла искра и в первую очередь появился страх. Это чувство родилось от огромной ответственности. Впрочем, никто не знает, какое из этих чувств возникло сначала, но факт в том, что я был теперь до страха ответствен за безопасную жизнь и существование этого маленького существа.

Прошло немного времени. Сын рос и менялся в лице. Появился смысл в выражении его глаз. Я понимал, что он ещё маленький и мысли его наивны, но характер и природа проявлялись и не могло быть иначе, ведь она, эта самая природа, повелитель жизни.

Я люблю, люблю эту жизнь. Однажды заметив любопытный взгляд сына, я был удивлён и счастлив. Я увидел то, что во мне стало угасать. Это жажда, одержимая жажда жизни. Я понял, что именно это станет источником счастья для него. Потому что, если ты жаждешь жизни, то ничто тебя не остановит и ты будешь жить чего бы это тебе ни стоило. 

Прошли годы. Мой сын подрос. Многое было в его молодой жизни, но неизменно я видел в нем себя, свои черты характера. Он был не просто копией меня, он был лучше. И я стал любить его. Когда эта любовь пришла ко мне, я так и не заметил, но всё же уверен, что произошло это именно тогда, когда я увидел, что он похож на меня, а значит, он не может не быть моим продолжением, то есть моей жизнью после меня.

Он вырос и стал молодым, красивым человеком. Я любил его, и любовь моя только усилила ответственность и беспокойство за него.

⠀

II

«Цена родной земли ровно такова,

сколько стоит жизнь живущих на этой земле»

…И вот пришла война!!!

Там вдалеке, очень далеко на земле наших предков, а значит, на нашей земле, гибнут люди, враг разрушает их дома и кровью омывает чёрную землю. Я там не живу, но это земля моих предков, а значит, и родина и мой дом, родная земля. Всё это в опасности.

В то утро, когда увидел его, я как всегда улыбнулся и радостно сказал: «Здравствуй, мой мальчик», — но почему-то на этот раз слова мои прозвучали молча, внутри меня. Я обнял его, крепко-крепко прижал к своей груди.

Война. Родина. Мой сын. Моя честь.

В моих объятиях я сжал тело, почувствовал кровь и теплоту. Память — воспоминания в мгновение прошли перед глазами. Всё, что случилось в его жизни. И я испугался. Испугался от безграничной ответственности.

…Шли дни, нет, они не шли, они медленно поползли, оставляя глубокие и кровавые следы в моей душе. Со временем мой страх увеличивался до громадных размеров. Я не мог найти себе место, ведь мой сын ушёл и теперь он был на войне.

Да, долг наших сыновей быть и стоять против врага и защищать родную землю. А долг их отцов? Долг их отцов — защищать, беречь и сохранять своих детей. Такова наша природа и суть, дарованная богом.

Сын мой ушёл рано утром. Пустил бы я его на войну? Нет, не пустил бы. Не пустил бы как отец, как родитель. Война — страшное дело, непредсказуемое. И нет ни у кого гарантии, что он останется в живых. А жить и не умирать хотят все. Но как же земля, дом твой? Ведь честь твоя говорит тебе — защити их!!! А цена родной земли ровно такова, сколько стоит жизнь живущих на этой земле. Хочешь жить, значит, должен отдать, может быть, и свою жизнь.

Да, я подумал, отдам свою, но не жизнь своего дитя. И тут на минутку подумал, а прав ли я? Почему я чувствую это и так думаю? Ведь у всех свои дети и никто не хочет, чтобы его сын погиб.

⠀

III

«Сердце моё, сердце отца, разрывалось на части. Мне надо было к нему»

Сердце моё, сердце отца, разрывалось на части. Мне надо было к нему. Ноги мои привели к военкомату, я не шёл, я почти бежал. Здесь собралась толпа молодых и не очень людей. Тот день я помню смутно, но всё же помнится одно — вялые, неторопливые движения военных чиновников. Непонимание или нежелание понимать, а главное, почувствовать важность происходящего на родной земле, ведь шла война. Сейчас только смутно вспоминая то время, я понял, что не было жёсткого, всеобъемлющего, устрашающего приказа, какие вообще бывают, когда война и враг идёт на тебя.

Как ни странно, на фронт было трудно попасть, но меня разве можно было удержать… Я шёл по пыльной дороге. Была жара. Капли пота глубоко проникали в военную материю на мне, одежда прилипала к телу. Казалось, что никогда больше мне не удастся оторвать её от себя. Я понимал, что плохо вооружён — у меня в руках только автомат Калашникова и один магазин патронов. Но разве это важно, когда идёшь защищать родину? А я к тому же шёл за моим сыном. Казалось, ничто не может остановить нас. Казалось, наше дело честное и потому справедливое, наш дух невозможно сломить.

Ночью было холодно. Мы спали прямо на сырой земле. Быстро стемнело, и мы оказались во мраке. Ничего нельзя было увидеть. Мы, уставшие, заснули.

…Кто-то идёт ко мне, медленными и неуверенными шагами. Я жду его, жду, пока он подойдёт. Я очень терпеливый. Я даже удивляюсь, насколько я могу быть терпеливым. Я очень жду его. Наконец, вижу его лицо, такое маленькое, такое детское и, конечно, родное, ведь это же моё дитя. Ему всего два годика. И мама, стоя на другом конце комнаты, отпустила его прошагать ко мне, к отцу.

Он ещё не успел подойти ко мне вплотную. Когда я поднял взгляд, то увидел военного человека, заметил, что он был вооружён и, кажется, неплохо. На штанах военной формы у него висел огромный нож, какие бывают в специальных войсках. И я ужаснулся, когда он неожиданно схватил его. В ужасе я бросился к ребёнку, поднял, обнял его, прижал крепко к груди и начал инстинктивно искать злодея, чтобы защититься от него. И вдруг ужасной взрывной волной меня отбросило далеко назад. Инстинктивно я прижал к себе моего маленького сына. Я в это время совсем не испугался. Я твёрдо знал, что ничто на этом свете не сможет оторвать из моих объятий моего маленького.

…Прошло немного времени, я уже не спал. Оглянулся и увидел ужасающую картину. Огромная сосна полыхала и стала как огромный костёр. Вокруг было очень светло и жарко от огня. И я слышал ужасающие крики, крики боли и помощи. Люди горели, изворачивались от боли и звали на помощь. Куски мяса и части тела валялись повсюду. Повсюду кровь, кровь, кровь. В ушах моих стоял постоянный гул и свист. Казалось, в этом мире не осталось больше звуков. Это была уже не мирная жизнь, это была война!!!

Командир, ещё довольно молодой парень, кричал мне что-то, но, впрочем, поняв, что это бесполезно, стал тащить меня за рукав. Он вытащил меня куда-то в поле. Туда же собрались остатки нашего отряда.

Мы были в ужасе, и никто не знал, даже командир, что же делать дальше. Особенно с теми, кто потерял конечности.

Прошло ещё совсем немного времени. Наступила абсолютная тишина. Ночь продолжалась. Командир наш подошёл ко мне и сказал что-то. Потом стал кричать. И наконец показал на мои руки. Они были крепко прижаты к моей груди. Я как будто продолжал обнимать ребёнка. 

⠀

IV

«Мужество, подумал я. Мужество.

Вот что мне нужно как никогда. Всем нам нужно мужество»

Очень медленно я приходил в себя. Мужество, подумал я. Мужество. Вот что мне нужно как никогда. Всем нам нужно мужество. В темноте ориентировались с помощью света от ещё горящих веток деревьев. Мы собрали раненых, перевязали их раны и с небольшой группой отправили назад. И они ушли, как будто растворились во мраке и исчезли. Тогда мне показалось, что они исчезли на самом деле, ведь из них никто не ориентировался на местности.

До утра оставалось времени не так много, и я спросил:

— Командир, как они в полной темноте нашли нас и смогли так точно взорвать снаряд?

— Это не снаряд и это не пушечный выстрел. Это дроны. Беспилотники, которые управляются электромагнитными волнами, им свет не нужен. У них есть приборы ночного видения.

«Что же нам делать?» — подумал я. Что за новости, как же нам защититься от них. Почему у нас ничего нет против них, почему мы просто не знали и не подумали об этом. Ну что же, нужно было идти вперёд.

Позади наша родная земля, впереди тоже. А значит, только вперёд. И мы пошли, медленно, тяжёлыми шагами, с тяжёлой душой.

Я шёл и размышлял о том, что война, наверное, самое гнусное, самое мерзкое, что могли придумать люди. Убивать, резать, насиловать, издеваться. И кто?! Человек над человеком. Зачем бог дал этому существу разум. Кто может гарантировать жизнь человеку, если рядом ещё один человек. Почему я спрашиваю? Почему это происходит с нами?

…Наконец посветлело. Стали заметны фигуры, характерные очертания вещей, предметов и лиц. Лиц солдат. Они все стали суровые и безразличные. Всего за одну ночь эти молодые люди изменились. Теперь, увидев смерть, каждый из них готов был убивать сам.

Мы вышли к дороге. Чуть дальше виднелась деревня. Мы приблизились и вошли в неё. Дома были очень колоритные. Такие, какие обычно бывают в этой местности. Я чувствовал что-то родное, национальное. Скоро послышалась и родная речь. Девочка выбежала со двора на дорогу и чуть не столкнулась со мной. Она смущённо подняла большие глаза и внимательно посмотрела на нас. В её глазах был испуг. Она видела вооружённых людей в форме. «Кто они?» — наверное, подумала она. В этих местах уже 30 лет было неспокойно. А теперь ещё и враг решил напасть и ввёл войска. Я поспешил улыбнуться ей, посмотрев в глаза. Я теперь солдат, а значит, защитник.

Глаза мои выражали жёсткость и суровость. Мне очень хотелось, чтобы она знала, что я и многие другие, которым суждено было родиться мужчинами на этой земле, теперь здесь и, как положено, пришли по первому зову защищать свой народ.

⠀

V

«Война медленно превращалась просто в массовое убийство.

Впрочем, таковой она была всегда»

Время шло, и мы двигались всё вперёд и вперёд.

Вдали стали видны очертания виноградных садов. Осень была в разгаре, и длинные, спелые лозы винограда висели, как красивые женщины, ждавшие своего часа, когда на них наконец обратят должное внимание.

Ровно по границе огромного виноградного сада сразу же шла возвышенность. Вот здесь по кругу были длинные окопы, сооружения, которые защищали солдат от противника. Мы быстро вошли в окопы. Сразу видно было, что здесь солдаты были вооружены и экипированы лучше нашего. Так или иначе, нас накормили, и мы смогли немного отдохнуть. Первая моя ночь в окопах прошла тихо, но солдаты там были уставшие и грязные. Видно было, что они долгое время находились здесь без замены. Не очень далеко лежали трупы людей в военной форме неприятеля и даже разбитый снарядом танк. Увидев нас, солдаты в окопах сначала обрадовались, видимо подумав, что мы пришли заменить их, но, увидев наш немногочисленный отряд, стали озабоченные и злые.

«Почему вас так мало? Где обещанные пулемёты и противотанковые орудия? Почему вы так плохо экипированы? Где гранаты хотя бы?» — спросил, или, лучше сказать, закричал их командир, и когда узнал, что у нас даже рации нет, пришёл в бешенство и стал материться. Видно было, что искреннее возмущение от души помогало ему в созидании изощрённых словосочетаний матерных слов.

Когда он наконец закончил, я увидел двух командиров, их и нашего, стоящих друг против друга. Оба уставшие, оба грязные и злые и оба странно удивлённые.

— Скажи мне, сержант, у них даже офицеров нет, чтобы поставить во главе отряда, который ты привёл?

Наш командир пожал плечами.

— Скажите… — я хотел хоть что-то узнать о том, как военные дела идут здесь, но мой голос буквально растворился в ужасном свисте пушечного снаряда, который взорвался в нескольких метрах от наших окопов. Виноградные кусты поднялись в воздух, расшвыривая вокруг и внутри окопов красный спелый виноград. Сок потёк повсюду, и казалось, что землю обильно омыли кровью.

Всё стало ясно, но радовало то, что мы стоим, а значит, держимся. Впрочем, за первым снарядом последовал второй и третий — и так без конца. Когда я наконец высунул голову и посмотрел вперёд от окопов, я увидел уже довольно близко армады танков. Они шли прямо по винограднику, уничтожая всё на своём пути, и время от времени стреляли в нашу сторону. Наши противотанковые пушки молчали. И это молчание со временем становилось угрожающим и тревожным. «Как бы паника не началась», — подумал я.

— Командир! Почему не стреляют?

— Не знаю, не знаю. А есть ли пушки вообще?

В ответ прогремел выстрел, и первый же подбитый танк остановился. Но другие упорно шли вперёд. Люди в окопах стреляли, стреляли в упор в танки и людей, но армада уверенно шла вперёд. Скоро пушка наша замолкла и, видимо, навсегда. Сверху на нас как будто шёл огненный дождь. Работали боевые дроны. Дроны, против которых у нас не было ничего. Вокруг меня свистели пули, и почти все находили своих жертв. Это был ад. Ад, где беспощадно убивали исключительно молодых людей. Везде слышались ужасные крики. Война медленно превращалась просто в массовое убийство. Впрочем, таковой она была всегда.

⠀

VI

«Эта прекрасная, красивая земля содержала в себе многовековую ненависть»

Мы с остатками воинов поспешно отошли. Ушли назад и двинулись по той дороге, по которой мы два дня назад пришли сюда. Мы не были напуганы, мы не были уставшими. Мы были сильно расстроены и растеряны. Мы шли быстрыми шагами и очень скоро зашли в нашу деревню. Вдали я увидел знакомый дом со знакомым двором. Когда я сравнялся с калиткой двора, то невольно повернул голову в сторону дома. Как в первый раз, оттуда выбежала девчонка, но с ней вместе её мама и старенькая бабушка. Они явно были напуганы. И глухой, и слепой понял бы, что мы уходим.

Командир посмотрел на меня и взглядом показал, что нельзя. Нельзя брать их собой. Подчинившись взгляду командира, я сделал совсем неприметный жест рукой. Я хотел показать, что помощи от нас нельзя ждать, но даже это незначительное движение они уловили и с ужасом бросились мне в ноги.

Мне стало невыносимо стыдно и от этого неудержимо злостно. Я почти силой выхватил из рук мамы девчоночку с большими глазами, обнял её крепко, как когда-то своего сына, и, сделав головой движение, которым обычно хотят сказать «за мной», шагнул вперёд. Удивительное дело, как только девчонка оказалась в моих объятиях, у меня как будто увеличились силы. Я почувствовал огромный прилив сил и уверенности. Сомнения исчезли. «Вперёд, нельзя сдаваться. Надо найти своих», — сказал я чуть ли не вслух.

Я шёл очень быстро, не замечая остальных. Я спешил, очень хотел найти своих солдат, подразделения, армию. Куда же они делись? Куда исчезли? Где мои друзья и товарищи? Где мой народ? Я шёл, бежал, и я знал, что позади враг и он уже топчет эту землю, а значит, надо спешить. Но ведь я хорошо знал, что враг наш совсем не просто противник как на битве — солдат против солдата. Многолетняя пропаганда власть предержащих сделала людей, живущих на этой земле, настоящими врагами. Врагами, не терпящими само существование любого из числа одной или другой национальности. Эта прекрасная, красивая земля содержала в себе многовековую ненависть.

Мы как начали, так и постоянно шли назад. Иногда, встречаясь с другими военными подразделениями, мы объединялись и давали отпор противнику. И тогда они надолго оставляли нас в покое. Мы оставили много деревень противнику, я и счёт потерял, впрочем, как и чувство времени. Трудно было и физически, и душевно. Тяжко на душе. Мысли тяжёлые и воспоминания не давали мне покоя. Меня всё время тошнило и неудержимо хотелось рвать. Но самое страшное для меня было потерять в себе человека. Это могло случиться. Ведь иногда я страшно хотел этого, хотел превратиться в зверя и в каждом удобном случае убивать, убивать, убивать.

⠀

VII

«Капля крови оторвалась от моего сердца, тяжело упала на землю и брызгами обильно омыла весь этот поганый и молчаливый мир»

Однажды мы подошли к одной нашей деревне, где накануне слышали выстрелы. Я бывал раньше в этой деревне. Очень хорошо помнил прекрасных её обитателей. Мне запомнилась тогда ещё довольно молодая и красивая пара. Она была очень красивая, и когда я её в первый раз увидел, не могу не сказать, что у меня сердце не ёкнуло, и, как это всегда бывает, после этого появилась аура, толкающая меня потерять голову и любить. Но сердце её уже было занято. Она любила. От этого глаза её сияли, и потому они были необыкновенно синие, они были похожи на очень глубокое небо, где солнце только для того, чтобы осветить голубизну.

Когда мы подошли ближе, то увидели человека средних лет. Он лежал во дворе своего дома с открытыми глазами, не моргая уже долгое время. Его глаза смотрели на вершины, ещё покрытые снегом горы, его родные горы. Сейчас, как и раньше, у него было всё, и дом, и двор, и запахи, ставшие родными за долгую жизнь в этих местах. У него было всё, как раньше, как всегда, но жизни его, и многих, и его самого уже не было и никогда не будет. Я трепетно вошёл во двор. Прошёл мимо него и открыл медленно дверь дома. Я помню, что так медленно открывал эту самую дверь, словно и не хотел, чтобы она открылась. Я боялся, очень не хотел видеть её униженной, оскорблённой, незащищённой. Ведь я когда-то испытывал трепетную любовь к ней. Она лежала бездыханно. Кулаки крепко сжаты, словно она хотела защитить кого-то. И тут я вспомнил. У них была двухлетняя девочка. О господи, где она? Я, обезумев от волнения и беспокойства, начал смотреть везде — под кроватью, в шкафу, даже под умывальником посмотрел. Я смотрел долго и, наконец, стал проверять места по несколько раз. Мне показалось, что я потерял разум, ничто не могло заставить уйти из этого дома ни с чем.

Солдаты, мои боевые товарищи, схватив меня, насильно потащили вон из этого несчастного дома. Я в безумии сопротивлялся, но зря. Только в последнюю минуту, повернув голову, я увидел её синие большие глаза, смотрящие в никуда.

Война всё же, в конечном итоге, за жизнь. Война приносит много смертей, но все жертвы только за право существовать. Существовать на своей родной земле. Я, он, ты и многие другие, не взирая на национальность. Что тут поделаешь… И тут сердце моё защемило так, что я явно почувствовал, как капля крови оторвалась от моего сердца, тяжело упала на землю и брызгами обильно омыла весь этот поганый и молчаливый мир. Мир, в котором есть такие же люди, женщины, дети, старики, которые там вдалеке мирно живут, и никому и дела нет до других.

…Мы шли и везде давали бой. Вместе с другими солдатами, объединяясь и увеличивая силы наших отрядов, давали отпор, и надежда наша усиливалась, что наконец придёт победа и мы победим. Победим, потому что иначе нельзя. Ведь иначе нам не жить на этой земле. Кажется, что земли-то немало. Она мать и может приютить всех. Но нет, не так просто устроен этот мир. У кого-то религия, у кого-то культура… В общем, разума человекоподобных зверей недостаточно, чтобы понять это и жить с уважением и любовью друг к другу.

Откуда родом война? Родом она от невежества и бескультурья. Разве трудно понять, что война — это зло, она просто дика. Если ты не человек, то ты начнёшь унижать, уничтожать и в итоге убивать. Вот что никогда нельзя забывать.

Мы шли, усеяв эту землю молодыми мертвыми телами наших людей, но странным образом не видели нашу армию. Куда она исчезла? Где наш народ? И вдруг, как молния по голове, как холодная вода, — войне конец.

Войне конец? Но земли, но дома, но люди? Зачем и за что шла эта война?

И мы ушли с родных земель. Туда пришли миротворцы.

Война шла, казалось, целую вечность. Никто не хотел умирать. Но мы убивали и нас убивали. Где же были миротворцы? Где же был весь мир?

Медленно, медленно я покидал эти места. Сердце моё не хотело уходить отсюда. Я так много оставил на этой земле. И разве я могу теперь жить без них? Здесь я оставил мои страхи, мои чувства, мою любовь в воспоминаниях и моего родного сына. Ведь он как будто исчез…

Я пошёл пешком. Что мне спешить. Теперь уже совсем ни к чему. Я поднялся на маленькую гору, и на самой вершине свежий, холодный ветер ударил по лицу. Я почувствовал силу наших гор и порадовался. Ведь, если в них есть ещё сила, значит, и у нас она будет. Она веками передавалась от них нам. В душе стало тепло, и я радостно спустился вниз к реке. Там же была и дорога.

Иногда встречались машины, люди. Они все занимались своими делами. Будние свои, и мне показалось, что не было войны. Это был сон и больше ничего.

Поздно ночью я постучал в дверь моего дома. У нас есть частный дом, небольшой и немаленький. Но теперь, наверное, он будет всегда большой. Ведь у меня был только один сын, и теперь, когда его нет, значит, мне никогда не видеть ни свадьбу, ни невестку, ни внуков.

⠀

VIII

«Мой сын в плену. От этой мысли я почувствовал отвращение.

Мой сын в плену, у моего врага»

Жена моя открыла дверь и, увидев меня, чуть не упала в обморок. Я едва узнал её. За несколько месяцев она постарела. Куда-то безвозвратно исчезла её былая красота. У меня защемило сердце. Ведь я так же, как и её сын, ушёл на войну и не предупредил её. Мужчины иногда бывают слишком безжалостные, даже в отношении к своим бесконечно родным существам. Как мне было жаль её. Ведь она мать. Мне не хотелось говорить, рассказывать и объяснять, и потому я посмотрел в её глаза и только покачал головой. После потери сына она потеряла интерес ко всему, ко мне, к жизни. Уходя она только тихо сказала:

— Может, он жив, но в плену.

Она сказала это и ушла. И во мне не надежда, а дрожь со страхом появились. Странно было, что я никогда не думал об этом. Мой сын в плену. От этой мысли я почувствовал отвращение. Мой сын в плену, у моего врага.

Шли дни… Люди разговаривали и спорили. Я слушал и тоже спорил. Но чаще в разгар спора я останавливался внезапно, вдруг не понимая, о чём спор.

Мы пошли воевать, потому что на нашу страну напали, напали на наш народ и надо было защищаться. Но почему-то воевали не все. Почему не встал весь народ против врага?

⠀

IX

«Не горюй, старик, не зря погиб твой сын. И не зря прожил ты жизнь.

Ведь вы воевали за родину свою!!!»

Опять длинной шеренгой пошли дни, но они уже мне не нужны были. Проходя мимо толпы людей, я услышал громкие слова:

— Мешки с телами просто брошены в подвал и гниют. Прошло несколько месяцев, но до сих пор мы не знаем, чьи тела, чьи сыновья в мешках.

Я вздрогнул, может, хотя бы тело моего сына найдётся. Я подумал и вместе с другими вбежал в подвал. В подвале стояла невыносимая вонь. Была жара, и тела в мешках явно из-за долгого небрежного хранения уже гнили.

Вонь была такая невыносимая, что я, успев бросить взгляд на беспорядочно брошенные мешки, выбежал на улицу. Куда бы я ни смотрел, перед глазами я видел только мешки. Меня непрерывно тошнило и рвало. Сердце щемило, сжималось и, казалось, отказывалось больше служить. Перед глазами крутились мешки, и каждый из них говорил мне очень жалким голосом: «Я здесь, я здесь. Освободи меня скорей».

Я не бежал, я не шёл. Я катился то влево, то вправо по улицам родного города до моего дома. Едва успев открыть дверь, грохнулся с шумом на пол и потерял сознание.

…Вот мой сын. Он как никогда аккуратно и опрятно одет в военную парадную форму. Я вижу людей тоже опрятно одетых, как на праздник. Все красивые и улыбаются. Много людей собралось на площади, и премьер, и государственные важные чины. Они все смотрят на моего сына. Предвкушая нечто очень важное, я стою рядом с ним гордый и обнимаю его плечи. Я делаю всё, чтобы все заметили меня — отца героя. И вот премьер чинно и важно поднимает из бархатной коробки заслуженную награду родины и вешает на грудь моего сына. Я смотрю на награду. Я очень хочу разглядеть её. Ведь это награда моего сына. Сына. И тут меня озарило, но ведь он погиб на войне. Кто он, этот молодой человек, который стоит рядом со мной, и кто он — этот человек, чинно наградивший его. Я повернул голову и, о ужас, вместо сына увидел грязный и рваный мешок. А когда удивлённо посмотрел на премьера, он сначала добродушно улыбнулся, а потом стал хохотать весело и неудержимо. Чем больше этот человек смеялся, тем сильнее страх проникал в меня. Я почувствовал, что больше не могу слышать этот неуместный, совсем ненужный смех, и я бросился на него с твёрдым намерением удушить его. Поначалу это мне почти удалось, но люди, также смеясь, оторвали его от меня и унесли далеко-далеко. Так далеко, что я понял, что мне никогда больше не достать его. Я раздосадовано опять повернулся к сыну, но теперь я ничего не увидел, кроме смеющийся толпы. Он исчез. Я бросился его искать, испуганный до глубины души, что больше не увижу его. Ведь я его отец, и я должен защищать и оберегать моего сына.

Вдруг из толпы вышли люди, бросились на меня и дубинками стали беспощадно бить по голове. Скоро кровь моя обильно потекла вниз и образовала солидную лужу на полу. Вскоре и я лежал на полу. Помню — я умирал и я был счастлив. Я подумал, что неплохо было бы напоследок попрощаться с моей женой. Всё же столько лет мы жили вместе. Да, я должен это сделать, и потом моя душа полетит в рай, подальше от этого гнусного человеческого мира.

…Я очнулся, открыл глаза. Медленно я стал различать очертания моей жены. Потом я увидел её лицо. Оно было очень измученное, но очень милое, родное, как никогда. Она очень заботливо и терпеливо меняла холодные повязки на моём лбу и пыталась остановить кровотечение на голове. Я поднял руку и нежно погладил её лицо.

…Прошло много дней и месяцев, и даже сейчас, когда боль немного утихла, я часто думаю. Даже если его тело уже ничего не чувствует, оно неживое, мёртвое, его надо найти. Найти и похоронить. Во имя памяти и человеческой благодарности.

…Я постепенно превращаюсь в одно единое нематериальное. Тело своё я не чувствую, чувствую только невыносимую боль души, которая каждый божий день хочет только одного — уйти. Уйти из этого проклятого мира и больше никогда не возвращаться.

Дни шли, как и всегда до этого. Мы жили бедно и одиноко. Нежелание видеться с кем-либо в течение долгого времени сделало своё дело, и нас с женой оставили в покое. Нам обоим ничего не хотелось делать. Мы как будто собрались и ждали. И мы знали, чего мы ждём.

…Я медленно и тяжело поднялся с дивана, так, когда теряешь волю и с ней уходят желания. Я нашёл пульт и включил телевизор.

На экране очень милая девочка пела детскую песню. Потом к ней присоединился мальчик с необыкновенным голосом. Их дуэт получился потрясающе красивым. Я тут же замер на месте и слушал их. Они вдвоём красиво пели патриотическую песню. Песню о родине, песню о её красоте и о своей любви к ней. Позади них, как какое-то чудо, развевался наш триколор — государственный флаг.

Я слушал, и во мне оживало что-то очень незначительное, очень ничтожная искра жизни. Той жизни, что была. Вот, всё же, настоящие ценности. И в этих ценностях нет места государству. Правительство — это люди, приходящие туда и уходящие в никуда. Эти люди в большинстве своём лишённые человеческой совести негодяи.

Девочка с мальчиком явно были очень талантливые. Слушая их, я временами думал, что это чудо, о котором говорят, что его не бывает. Он и она каким-то чудесным образом находили правильные клавиши на инструменте и правильные мелодии, чтобы петь.

Чудо-народ. Чудо — наши гены. Вот вечные наши ценности. Чудо-народ, который копил веками в своей крови и донёс до наших дней во мне, в тебе и в наших детях. И тут внезапно огромная слеза оторвалась с моих глаз и шарахнулась об пол. И мне показалось, что откуда-то доносились слова: «Не горюй, старик, не зря погиб твой сын. И не зря прожил ты жизнь. Ведь вы воевали за родину свою!!!»

⠀

X

«Чего стоит народ, который не может защитить своё наследие»

…И теперь, вставая каждое утро, я говорю эти слова: «Здравствуй, сынок, здравствуй, мой мальчик». Но неизменно говорю это сам себе, и, наверное, теперь будет так до конца дней моих, потому что больше нет и никогда не будет надобности говорить это вслух. Ведь его больше нет.

Нет наших сыновей. Не уберегли мы их! Цена нашей земли очень высока, и сейчас эта цена отдана, а взамен всё ровно нет земли. Нет, сто раз нет, на этот раз цена нашей земли во много раз оказалась выше. И как нам, дорогие мои люди, человеки, как нам оценить жизни наших детей? Видимо, никак, нет им цены, но есть гнев, требующий мести за потерю наших надежд и веры в себе подобных, веры в человека. Веры в будущее…

Чего стоит народ, который не может защитить своё наследие.

Девочки, мальчики, дети, прекрасные наши — откуда эта красота? Наследие это — гены наши.