Сегодня можно лицезреть массу пародий, и, надо признать, большей частью бездарных, на «главных» героев недавних событий, связанных с карабахским конфликтом. Все это, по сути, говорит о том, что армянское общество продолжает пребывать в капкане послевоенной истерии. Отсюда неистребимое желание общения с людьми искусства, могущими, пусть даже в метафоричной форме, выказать свое истинное отношение к реальности. Ведь, как сказал поэт: «Даже из единственной метафоры может родиться любовь». 

Но в качестве преамбулы к интервью с мимом Гамлетом Чобаняном хочу напомнить сценку из спектакля Марселя Марсо «В мастерской масок», ставшей классикой искусства пантомимы. Герой, меняя маски, охотно примеряет на себя, один за другим, разные облики, ни на одном из них не останавливаясь. Маски глупца, лицемера, диктатора, весельчака. Вдоволь наигравшись, он хочет отбросить маску завзятого балагура, от которой он, казалось бы, устал и хочет надеть что-то противоположное. Но маска не поддается — она приросла к его лицу.

— В первой части моноспектакля «Дух великих», отдавая дань творчеству Марселя Марсо, актер Гамлет Чобанян также отдергивает одну за другой маски с лица. Скажите, если ориентироваться на сегодняшние события, характеризующие армянское общество, какую маску ваш герой оставил бы последней и единственной на своем лице?

— Мы, армяне, перепробовали множество масок. Все нынче перемешалось. Нет единого лица, единой маски. Самая приемлемая маска — абстрактная. Причем, это будут не отдельно взятые цветовые акценты, а сплошь смешанные краски. За этот месяц с небольшим, наше общество примерило прорву масок: страха, гнева, радости, эйфории, разочарования, ненависти. Но более всего оно задержалось на маске эйфории, которую пришлось сменить маской боли и разочарования. Все эти маски ныне соединились в одну нелепую маску мешанины эмоций, которую очень трудно будет отодрать от лица. Пройдет время, и, быть может, маска реального восприятия, ничем не замутненного выражения какой-либо яркой эмоции, проявится сполна. А может это будет просто лицо, не нуждающееся в масках.

— В «Духе великих», который в России демонстрировали впервые, моноспектакль начинался в манере хеппенинга, где вы по-вахтанговски «наводили марафет» на глазах у зрителей.

— За кулисами я наносил на лицо только белила: остальной грим появлялся прямо на сцене. Этот спектакль был посвящен великим мимам, гениям пантомимы всех времен. Мне хотелось показать на сцене и Марселя Марсо, и Леонида Енгибарова, и Арсена Полладова, и Вячеслава Полунина и других великих. 

По сюжету, воришка, предвкушая большой куш, выкрал где-то чемодан, но был разочарован, увидев в нем всякое тряпье и гримировальные принадлежности. Он было решился выкинуть украденное, но позарился на какой-то наряд, оказавшийся одеждой мима. И тут началась метаморфоза: обычный жулик, используя грим и старые наряды из чемодана, превращается в артиста, — в него, как по волшебству, вселяются духи известных мимов. 

— К финалу спектакля, когда были разыграны почти все образы любимых мимов, вы представили этюд с пауком и бабочкой. Почему вы решили прибегнуть именно к этим образам?

— Этот этюд был создал заранее и совершенно случайно. Я был на фестивале пантомимы в Израиле в 2008 году. Помню, меня разместили в каком-то помещении и предупредили, что буквально на следующий день я должен выступить на «параде мимов», как это у них принято. Причем этюд должен быть как бы экспромтом, без заранее подготовленных репетиций. Я остался в своей комнате один, сел на кровать и стал думать, какой же номер придумать. В голове роились разные образы и наработанные сценки. Ничего толком не получалось. И вдруг в углу потолка я заметил паука, мерно плетущего свою паутину. Я как зачарованный не мог оторвать от него глаз. «Вот она подсказка», — воскликнул я радостно. История с пауком стала оживать: появились бабочка и уборщица, которая  в итоге смахнет метлой главный «персонаж» повествования, сожравший бабочку. Вы спросите, какая же философия или мораль заключена в этой истории? Отвечу сразу: все в этой жизни относительно. Сама же жизнь — она непредсказуема. И паук, и бабочка — живут в каждом человеке. И может случиться так, что человек, как и бабочка, попадет в сети непредвиденной сложной ситуации-паука, и даже не предполагать, что беззаботное порхание по жизни может так глупо и обидно закончиться. Человек — тот же паук, сосредоточенно вязавший паутину. Подобно пауку, человек также неожиданно может быть стерт с лица земли.

— Знаю, что этот ваш философский этюд был встречен овациями. Неужели публика аплодировала, угадав тайный его смысл?

— Все может быть. Но меня больше обрадовало другое: в зале были ученики Марселя Марсо. Был даже его первый ученик — Цви Канар. После все они подходили ко мне и выказали свое восхищение, отметив, что вязание паутины было просто великолепным. Более того, по их словам, никто доселе не пробовал именно так изображать «процесс» плетения пауком паутины, что это совершенно новый слог в пантомиме.

— А ведь наверняка вы были слишком внимательны и видели как ваша бабушка вяжет. А остальное — за воображением.

— И бабушка, и мама вязали. Да что там! И я какое-то время занимался вязанием. Так что представление об этом у меня, что называется, из первых рук. Я знаю, как работают локти, как натягивается нить — все это навеяно воспоминаниями.

— Что пантомима не в силах передать?

— Рассказывать посредством жестов, глаз, мимики свою историю помогает жизненный опыт, вкус, свой стиль мышления. Плюс — навыки актерского мастерства. Не последнюю роль играют здесь наблюдательность и воображение. Вообще, пантомима — это элитарный и эзотерический стержень в современном театральном искусстве. В моноспектакле «Дух великих» проявляются доступные образы не только Марсо, Енгибарова, Полунина, но и других более сложных для обычного зрителя мимов — Елизарова, Полладова, Барро, Жеромского. Здесь нужен более подготовленный зритель. В целом же, пантомима в состоянии передать все, что можно передать вербально.

— В аннотации к своим выступлениям вы обычно пишете: «Предусмотрено для зрителей от 4 и до 100 лет». Неужели дети в состоянии понять театральную эзотерику?

— Да, представьте себе, дети очень чутко умеют реагировать на «немую поэзию». Такая история: мы были на гастролях в Норвегии, где решили показать спектакли не только взрослой аудитории, но и воспитанникам интернатов для детей с ограниченными возможностями. Еще до начала выступления, когда я накладывал грим, то слышал каждые двадцать-тридцать секунд непонятные резкие нервные вскрики. Как оказалось, один из посетителей спектакля, совсем еще ребенок, перенесший сильнейший стресс, перманентно издавал подобные звуки, которые у него повторялись даже во сне. Так вот, выходя на сцену, я приказал себе сконцентрироваться и не обращать внимания на эти нервные возгласы. Через некоторое время вдруг поймал себя на том, что никаких вскриков нет. Решил, что мальчика наверняка вывезли из зала, чтобы не мешал. Стало как-то обидно. После спектакля на сцену ко мне поднялась заплаканная воспитательница с огромным букетом цветов. Она мне призналась, что мальчик этот продолжал сидеть в зале и впервые за долгое время он не издал ни звука. Это было настоящим потрясением для меня.

— В последнее время вы все больше выступаете с моноспектаклями. Всегда ли удается договориться с самим собой?

— В пантомиме не так просто объяснить и разыграть сцену с другим мимом. Но, поверьте, намного сложнее играть с самим собой. Особенно когда в тебе живут разные настроения. Тут главное уговорить себя и прийти к единственному решению, которое, как подсказывает опыт, появляется в процессе. Я, будучи актером драматического театра и кино, выбрал пантомиму. Потому что пантомима сложнее, гораздо сложнее. Для меня, если драматургия — это действие, облаченное в текст, то пантомима — это текст, облаченный в действие. Это сложнее, а потому и интереснее для меня.

— Такое ощущение, что мы входим в какой-то новый для нас жизненный этап. Люди искусства все чувствуют тоньше, эмоциональнее. Если вам предоставится возможность сыграть что-то из ваших работ для иностранного зрителя, привнесете ли вы новые краски в постановку?

— Пантомима — это не только то, что показывает актер, — в нее входит и реакция зрительного зала. Важно ощутить этот контакт с публикой. Что же касается моих постановок, я стараюсь никогда не повторяться. Экспромт для меня — залог успеха. Играю то, что чувствую. То, что меня волнует в данный момент, что на душе накипело.

 Интервью: журналист Кари Амирханян (Ереван) специально для Армянского музея Москвы

Оформление обложки: фото из личного архива Гамлета Чобаняна

Справка Армянского музея Москвы

Гамлет Чобанян 

Актер-мим, режиссер, лауреат многочисленных международных премий, участник международных фестивалей, в прошлом — ведущий артист Ереванского театра пантомимы. 

Работал на Армянском телевидении «Айреник ТВ», в труппах театра им. Маляна и «Еранкюни». 

Выступал в Торонто с моноспектаклем «Мелодия безмолвия», а также принимал участие в гала-выступлении Берлинского фестиваля. Выступал со спектаклями в двух берлинских армянских диаспорах — в Культурном центре и концертном зале Terzo Mondo. 

Гастролировал с симфоническим оркестром «Коар», с которым побывал в Ливане и на Кипре, в Стамбуле и Аллепо, в Москве и Монреале, в Бразилии и Аргентине, в Нью-Йорке и Сан-Франциско, — почти в 40 странах. 

Чобанян — участник фестивалей пантомимы в Израиле, Бельгии и Норвегии. 

В составе армянского коллектива «Артмимия», Гамлет Чобанян дважды принимал участие в Московском фестивале «Территории жеста», где оба раза завоевал приз фестиваля «За пластическую выразительность». Здесь были представлены отрывки из моноспектакля «Мелодия тишины», а затем — «Дух великих».