«Путешествие по Советской Армении» Мариэтты Шагинян впервые увидело свет отдельной книгой в 1950 году в издательстве «Молодая гвардия». Написана она на основании материала об Армении, который писательница начала собирать еще в двадцатых годах.

Академик АН Армянской ССР Константин Паффенгольц писал: «Книга Мариэтты Шагинян „Путешествие по Советской Армении“, написанная прекрасным, образным языком, всесторонне знакомит читателя с Арменией. М. Шагинян правдиво и красочно изображает жизнь республики, ее природу и многовековую историю. <…> Искусство, музыка, археологические ценности — все нашло свое место и яркое отражение в книге… Читается книга с захватывающим интересом».

Приводим фрагмент «Путешествий…», посвященный горе Арагац.

Свирепый «бутон земли»

Выходя на улицу, жители Еревана видят по одну сторону горизонта снежный двуглавый Арарат, а по другую его сторону, почти напротив Арарата, — снеговые массивы Алагеза, или, по-армянски, Арагаца.

Арарат — скульптурен, одинок, формально закончен; Арагац — разбросан, многоголов, живописен, заслоняет горизонт своеобразной горной кущей, целой рощицей вершинок и склонов. Тянет туда приезжего, особенно в жаркий день, когда белый сахар вулкана рассыпается на жгуче-синем, горячем небе. Но не так-то много жителей Еревана побывало на его вершине, — ведь даже сейчас, когда на Арагац ведет хорошая дорога, путешествие это не очень легко, особенно до полного таяния снегов.

Снежные бури на Арагаце — явление серьезное: они-то и делают этот, в сущности очень доступный, на три четверти пологий, лишенный особых альпийских трудностей подъем предметом серьезного внимания туристов. Главное для восхождения — уметь выбрать такой день, когда снег уже успел сойти со склонов и когда он еще не начал выпадать снова.

Что же такое Арагац для Армении?

Он, во-первых, неизменное слагаемое ее пейзажа. Улыбающийся волнистый очерк его словно антипод Арарату, и каждый, кто показывает новичку библейскую гору, неизменно поворачивается к ней спиной, добавляя: «А вот Арагац».

Во-вторых, он очень реальное слагаемое армянской экономики. Арагац дает Армении реки и влагу, поставляет для нее строительный камень; склоны его, обращенные к Ленинакану, богаты великолепным туфом; они спускаются к селению Артик розовыми россыпями камня, получившего свое название от этой деревни. Арагац — основное место для летнего выпаса скота. Каждое лето на дивные его луговины перебираются со своими стадами армяне и курды, разбивая свои стоянки на все тех же, постоянных, освященных временем местах. Кочевое скотоводство в Армении идет от глубокой древности. В годы советской власти оно стало источником большой заботы со стороны правительства. С кочевниками велась и ведется постоянная просветительная работа; на кочевках открыты ветпункты, сведшие к минимуму всякие эпизоотии, прежний бич армянских стад. На кочевках есть сейчас все культурные учреждения, какими гордится колхозная деревня: кинопередвижки, ясли, консультации; туда едут лекторы и пропагандисты. А с другой стороны — все больше и больше места в севообороте колхозов занимают кормовые травы, и по этим травам создано свое семенное хозяйство. И постепенно стойловое животноводство вытесняет многовековые обычаи кочевья.

В-третьих, все большую и большую роль играет Арагац и в науке. Вулканологи, от профессора Лебедева до академика Заварицкого, с интересом изучали его; гидрологи много раз пытались прощупать истоки пульсирующей во внутренних пустотах Арагаца воды, чтобы вывести запасы ее на поверхность; метеорологи уже много лет как поставили у подножья последней каменной вершинки его свою метеорологическую станцию, изучая тайны «создания погоды». Особенно выросла его роль для советской науки в наши дни. Два крупнейших физика, братья-академики Абрам Исаакович Алиханов и Артем Исаакович Алиханян, создали на склонах Арагаца лабораторию, где уже несколько лет ведут, с группой молодых физиков, свои важные наблюдения.

А у самого подножия Арагаца, в селении Бюракан, построена астрономическая обсерватория, с башни которой президент Армянской Академии наук В.А. Амбарцумян и его помощник астроном Б.Е. Маркарян ведут свои знаменитые наблюдения над звездными ассоциациями.

Наконец, в-четвертых, Арагац — неизменное слагаемое и армянского искусства и армянского фольклора. Не устает петь о нем соловей Армении, Аветик Исаакян. Лучшие художники наносят профиль Арагаца на свои полотна. Благодарно восхваляется он в народных песнях. Когда представишь себе всю эту красоту и богатство, так щедро одарившие науку, искусство, деревню и город своими водою и камнем, травою и горным воздухом, то впечатление чего-то мягкого, мирного, покойного и благодетельного встает от Арагаца. Добрая гора!

Но так ли уж мирен Арагац?

Там, где для нас открываются в нем только польза и ласка, ученые прозревают совсем иную картину. Для них все эти дары — подземные полупустоты с их странными шумами, как губки переполненные ледяной влагой, непроходимые каменные россыпи, рытвины и гигантские прорывы, ставшие ущельями, дивные луговины, развернувшиеся на бесчисленных хребтах и в складках вулкана, — весь этот судорожный мир несимметричных и изломанных форм говорит уже другими голосами — голосами древнейшей геологической драмы. Если можно стихии космические сравнивать со страстями человека, то бесчисленные материальные следы, разбросанные по склонам Арагаца, говорят о глубочайших страстях и страданиях, о непрекращающейся буре, выпавшей на долю этого свирепого «бутона земли». Ученые тотчас скажут вам, что Арагац — один из оригинальнейших вулканов в мире. Он принадлежит к разряду так называемых полигенных вулканов, то есть таких, которые возникли не сразу, а в результате многократных и разнородных извержений.

Подобно цветку, Арагац много раз «лопался», извергая в судорожных спазмах своеобразное «семя», и оно так же, как и цветочные семена, разносилось вокруг по воле стихий. Извержения Арагаца не явились результатом одного исторического «периода действия», как в вулканах, имеющих строгую форму и одинокий конус. Эти «периоды действия» для Арагаца охватили огромный промежуток времени. Длительно живя и действуя, свирепый «бутон» формировал вокруг тот хаос, ту причудливую группу хребтов и рытвин, которые мы сейчас называем «Арагацем» и которые представляют в сущности не одну гору, а целое семейство гор, целый сад отвердевших в земной коре усилий и перемещений.

Но почему это «семя», то есть вулканическая лава, разливалась неравномерно и какие причины направляли и меняли ее истечение? Лава, извергавшаяся в различные периоды, была неодинакова по составу. Различие в составе влекло за собой и различие в физических свойствах, — иначе сказать, извергаемое обладало далеко не одинаковой способностью застывания, тягучести, растекаемости. В один период извергнутые лавы застыли вокруг кратера сплошным массивом, в другой — они далеко растеклись вниз. Отсюда и групповой характер формы вулкана.

Мы находим на Арагаце пемзу, туф, а в самом кратере огромное количество квасцов. Это значит, что в процессе извержения участвовали газы и под их действием лавы физически перерождались.

Вот что открывают внимательному взгляду материальные отметы, «морщины на челе» Арагаца. По успокоенным очеркам ущелий, по застывшим каменным грудам, по огромной розетке, находящейся над одним из ущелий Арагаца, читают ученые биографию бурную и мучительную. И она оказалась им очень нужной не только для того, чтобы правильно определить происхождение формы Арагаца, но и для того, чтобы отсюда, из этой биографии, спуститься уже к верному пониманию знаменитого наследства вулкана.

Людям, строящим дома из «застывших страстей вулкана», из окаменевшего семени этого грозного земного цветка, очень важно было знать: 1) район и размер распространения туфа, 2) характер его залегания и 3) степень его однородности. Потому что если б артикский туф был в основном не однороден, а разносортен, то и промышленное его значение сильно понизилось бы и добыча была бы сопряжена с кропотливой сортировкой.

Много лет назад, в конце 20-х годов, прослушав лекцию профессора Лебедева о вулкане Арагаце и об артикском туфе, тогда еще только что благодаря усилиям инженера Числиева начинавшем заинтересовывать наши строительные ведомства, я вышла из душного лекционного зала в Ереване на такую же душную июльскую улицу. Истекала духотой летняя ночь. На горизонте, облитый луной, возник легкий кружевной очерк, словно длинная фраза из снега и камня, составленная иероглифами.

Четыре тысячи девяносто пять метров! У многих из нас, прослушавших тогда лекцию, родилась тайная мечта: уйти из этой нестерпимой июльской духоты, уйти в горную свежесть Арагаца, подняться на него, своими глазами заглянуть в кратер. Через несколько дней, в необычное для восхождения время — 14 июля 1928 года, мне удалось выполнить свою мечту. Два десятка лет изменили многое в Армении до неузнаваемости. Изменился и даже отстроился сам Арагац. Но неизменным осталось чувство туриста, — не только месяцы и годы, но десятки и сотни лет это чувство человека, берущего горную высоту постепенно, шаг за шагом, остается все тем же. И я хочу рассказать читателю о тогдашнем своем восхождении на Арагац вместе с двадцатью членами тогдашнего Общества охотников.

Минуя Эчмиадзин, мы доехали до красивой лесной дачи Бюракан, где сейчас построена обсерватория и откуда на рассвете мы должны были выйти пешком. Вокруг нас уже веяло ветром Арагаца. Склоны его надвинулись зелеными луговинами и заслонили горизонт. И вода, которую мы пили, была уже знаменитой арагацкой водой из бесчисленных его подземных родников, пробивавшихся от вершины вплоть до Бюракана.

Мы остановились на ночлег в доме охотника. Это тотчас же угадывалось по великолепному бело-рыжему пойнтеру, беспокойно метавшемуся перед балконом, по ружьям, висевшим на стенах, и по множеству тюфяков, наваленных грудой на балконе, говоривших о частых и многочисленных здесь ночевках. Покуда подъезжали и собирались участники экскурсии, а раньше прибывшие пробовали и готовили ружья, вечер сгустился в чернильно-черную ночь. Хозяйка понесла в сад тюфяки и ковры, чтобы постелить их прямо на земле и дать гостям выспаться под музыку пробегающего через сад арыка. Ковры легли, придавив десятки маленьких, еще теплых от солнца абрикосов, и десятки других, смутно раскачиваемых во мраке на невидимых невысоких деревьях, теплым дождем посыпались уже на готовые постели.

С улицы неслись звуки деревенской ночи вместе с горьким запахом дыма. Пора было лечь, чтобы завтра встать на рассвете. Запасливые погонщики ослов, с которыми мы договорились насчет поклажи, были уже тут, попыхивая в темноте чубуками, набитыми местным табаком.

Это было около четверти века назад. И, прерывая рассказ, переношу читателя в наше время, в осенний вечер 1950 года, когда мы с поэтом Ашотом Граши уже не пешком, а с большим комфортом, по хорошей дороге, на машине подъехали к Бюракану и на фоне темного звездного неба увидели над откосом за высокой оградой странные очертания высокой башни. Замечателен был этот вечер, проведенный нами в гостях у астрономов. Президент В.А. Амбарцумян был в ту пору в Москве. Б.Е. Маркарян был болен и лежал в постели. Нас встретил хозяин комнаты, куда мы постучались обогреться, — товарищ Ватьян. Он быстро зажег, железную печурку, разогрел чай и притащил все, чем был богат, на стол. И разговор, завязавшийся у нас за столом, когда холодный осенний ветер гудел и рвался за дверями, разгоняя тучи, был настоящим звездным разговором. Сперва мы услышали от него немного истории. С 1944 года в Союзе искали наилучшее место для постройки общесоюзной обсерватории. Нужно было южное небо, широкий горизонт, максимум ясных ночей. Подходящие места нашли в Крыму и здесь, в Бюракане. В Крыму начали строить общесоюзную, а здесь республиканскую. Первая очередь в 1950 году уже заканчивалась, — были готовы центральное здание, все лаборатории и рабочие комнаты, зала обсерватории, библиотека, две башни средних размеров, три павильона для маленьких телескопов, специальная радиолаборатория и т. д. Во вторую очередь вошли — большая башня, гостиница, еще один жилой дом. Сейчас работают три зеркальных телескопа, два астрографа (для фотографии неба), небулярный спектрограф (для изучения тумана) — по своей мощности рекордный у нас, отечественной марки; еще один такой же в Крыму…

 

Телескопы — на верхней открытой площадке башни. Можно представить себе, как в ветреные, морозные зимние ночи наши астрономы стоят, ничем от ветра и холода не защищенные, часами на этой площадке, припав к телескопу. Каждый специалист любит свое дело. Но то, что мы тут услышали, открыло нам, писателям, такую форму любви к своей специальности, какой мы еще нигде и никогда не встречали.

К концу экскурса в историю неожиданно пришел Б.Е. Маркарян. Он не вытерпел и, услыша о приезжих, забыл о своем гриппе. Но первая половина разговора, когда оба астронома, начав с азбуки, рассказали нам, двум невеждам, о тех больших работах, которые тут ведутся, была для нас менее интересна, чем вторая часть. О ней читатели знают в общих чертах из напечатанных материалов и статей В.А. Амбарцумяна. А вот для второй половины разговора мне хотелось бы найти яркие слова, чтобы передать читателям силу полученного впечатления.

Работе астронома нужна ночь; когда все засыпает на земле, для него оживает небо. И он идет в тишине к месту своей работы, по винтовой лестнице, вверх и вверх, пока не выйдет на открытую площадку. Представив себе «рабочее место» и «рабочие часы» астронома, я, сама не знаю почему, вдруг спросила: «А вам не снятся эти звезды, когда вы, наконец, засыпаете?» Оба астронома переглянулись. И тут мы услышали долгий, совсем не обычного типа, рассказ:

— Если вы увидите астронома за работой, вы сами поймете, снятся ли ему звезды. Трудно описать, где каждую ночь блуждают наши глаза. Навели телескоп на Плеяды, там видим массу звезд неслыханного разнообразия. Яркие и слабые, среди них разноцветные; яркие выделяются, как алмазы. Когда в лесу много цветов, это дает эстетическое наслаждение, — а тут наслаждения больше, гораздо больше, оно такой силы, что превышает страсть и достигает страшного. Навели телескоп на созвездие Ориона — масса ярких звезд, окутанных газовой туманностью Ориона, которая представляет исключительный и художественный и научный интерес. Или еще. В созвездии Персея выделяется светлое пятнышко, его можно увидеть простым глазом, — это двойное звездное скопление, каждое из которых состоит из сотен звезд. Как сияет, как играет, как действует само это количество — описать невозможно. Для астронома требуются железные нервы. Если иметь слабые нервы и слабый характер, то можно не только «сны видеть», но и с ума сойти. Есть астрономы, заболевшие, не в силах этого вынести. К счастью, в нашей работе есть и формальная часть, и она успокаивает, дает возбужденным до невыносимости нервам как бы разрядку: это когда мы начинаем переходить от образа, от созерцания к числам, к формулам, садимся в комнате за письменный стол для обработки материалов.

После этого рассказа мне захотелось открыть Большую энциклопедию и снова — другими глазами — взглянуть на портреты великих астрономов прошлого. Наверное, отблеск от созерцания неба придал их лицам особое выражение, как ожог огнем на лице у рабочих-металлургов. Ведь они маленькими человеческими очами (очами одного сына земли) смотрели на миллиарды звезд, сестер и братьев нашей планеты, на небо, кишевшее мирами, и смотрели из ночи в ночь, из года в год, до умственного опьянения, до головокружения, — а когда возвращались на землю, то, наверное, — перефразируя Лермонтова:

…звуков небес заменить не могли

Им скучные песни земли.

Так поэтически закончился для нас вечер поездки в Бюракан. И если кто думает, что искусство пьянит, а наука — трезвая вещь, тот жестоко ошибается. Для этого нужно лишь заглянуть в большую страсть самой казалось бы, отвлеченной и математической из всех наук — астрономии.

Шагинян М. Путешествие по Советской Армении ǁ Собрание сочинений в 9 томах. — Москва : Издательство «Художественная литература», 1972. — Т. 3.

Фото обложки: гора Арагац, hhimage.com