1916 год. Идет Первая мировая война. Мир ввергнут в хаос, а ценность человеческой жизни сведена на нет — так же, как это уже было и будет впоследствии происходить не раз. Именно в тот год в свет вышел рассказ Ивана Бунина «Петлистые уши», главный герой которого словно воплотил в себе царившую тогда жестокость и бесчеловечность, возведенную в преступную «философию». «Мучаетесь вы, когда читаете, что турки зарезали еще сто тысяч армян, что немцы отравляют колодцы чумными бациллами, что окопы завалены гниющими трупами, что военные авиаторы сбрасывают бомбы в Назарет?» — звучит его голос со страниц бунинского рассказа.

Любовь к прекрасному и ненависть к уродливому

Иван Бунин «драгоценнейшими чертами русской литературы считал глубину, серьезность, простоту, непосредственность, благородство, прямоту». С ранних лет его отличало обостренное ощущение жизни, природы, «радость существованию в этом никому из нас не понятном, а все-таки очаровательном земном мире», а также безграничное и постоянное удивление этому существованию. Он любил землю и все, что «в ней, под ней, над ней», каким-то особым и, как он сам говорил, «звериным» чувством.

«Я всё физически чувствую. Я настоящего художественного склада. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро, боже мой, до чего остро, даже больно!» — признавался Иван Алексеевич, глубина восприятия которого проявлялась в его впечатлительности, наблюдательности и проницательности. Бунин ощущал себя крохотной частью мироздания. Отсюда проистекает его страстное желание проникнуть в тайны и загадки жизни, познать «тоску всех стран и всех времен».

«Раннее осеннее альпийское утро, и звонят, зовут к обедне в соседнем городке. Горная тишина и свежесть и этот певучий средневековый звон — все тот же, что и тысячу, пятьсот лет тому назад, в дни рыцарей, пап, королей, монахов. И меня не было в те дни, хотя вся моя душа полна очарованием их древней жизни и чувством, что это часть и моей собственной давней, прошлой жизни. И меня опять не будет — о очень, очень скоро — а колокол все так же будет звать еще тысячу лет неведомых мне людей», — писал Иван Бунин во время своей поездки во Францию, переживая и воссоздавая мгновения давно ушедших времен.

С такой же силой, с какой Бунин был привязан к жизни и к тем, кто творит добро на земле, ненавидел он смерть и разрушения, приносимые войнами и социальными несправедливостями, и, естественно, носителей зла. Он был врагом всего того, что нарушало изначальную природную гармонию, в которую незыблемо верил.

Некоторые современники, как ни странно, не понимали этого диапазона бунинской страстности, двуединства любви к прекрасному и ненависти к уродливому, не постигали характерной «светотени» в его мироощущении: радости бытия — и трагичности его потери, сложности ощущения того, что все в мире чудесно — и «всего бесконечно жаль». Удивительны в этом смысле написанные еще в 1902 году слова одной читательницы, чьи письма Бунин хранил всю жизнь и, переработав, использовал впоследствии в рассказе «Неизвестный друг»: «Несмотря на все горькие минуты, на разочарования и страдания, вы верите и в красоту, и в любовь, и в поэзию, которой полна наша жизнь, если только мы имеем дар ее видеть».

Из гущи переживаемых теперь ужасов

Рассказ Ивана Бунина «Петлистые уши» (1916) проникнут ощущением катастрофы. «…сейчас все очевидцы мировых событий уже пришли к одной точке — к тому ощущению жизни и человека, которым проникнут Ваш страшный рассказ… Вы зачерпнули от самой гущи переживаемых теперь ужасов и это придало его непреходящему содержанию особенную остроту», — писала Бунину в январе 1917 года литературный критик Елена Колтоновская. «…тезисы Вашего рассказа идут ведь по линии текущих событий», — отмечал и писатель Абрам Дерман, говоря о бунинском рассказе.

По-разному характеризуя рассказ «Петлистые уши», литературоведы видят в нем то пародию на роман «Преступление и наказание», то развитие идей Фёдора Достоевского в новое время, то развитие «петербургского текста».

Человек, наученный (наученный ли?) опытом прошлых бед и несчастий, всё равно продолжает развязывать войны, уничтожать города и убивать их жителей. Почему так происходит? В силу ли слабости или отсутствия наказания и (главное!) раскаяния за совершенные преступления? Или люди становятся всё более невосприимчивыми к боли других?

Главный герой рассказа — Адам Соколович, «необыкновенно высокий человек, который называл себя бывшим моряком». Место действия — Санкт-Петербург, в 1914 году переименованный в Петроград. Бесцельно побродив то возле Николаевского вокзала, то по Невскому проспекту, в итоге он оказывается в дешевом ресторане, где и проводит вечер в компании двух матросов.

Весь вечер Соколович и матросы «пили из чашек, под видом чая, кавказский коньяк». «Матросы, как все рабочие люди, постоянно оскорбляемые жизнью, много говорили, каждый стараясь говорить только о себе, выискивали в памяти наиболее низкие поступки своих врагов и притеснителей, хвастались, — один будто бы дал однажды „в харю“ придирчивому помощнику капитана, другой вышвырнул за борт боцмана, — и все спорили, поминутно крича: „Ну, хотите пари?“»

Соколович же угрюмо молчал, но в питье не отставал от своих компаньонов, хоть и вовсе не пьянел, что немало задевало матросов, которых и без этого раздражала его отталкивающая внешность. «От тоже тип! Мы ж вас угощаем, что ж вы не разделяете компании…» — возмущались они. Оказалось, как признался сам Соколович, вино на него мало действует и не доставляет ему никакого удовольствия: «Вкус у меня притупленный. Я так называемый выродок. Поняли? <…> У всякого выродка одни восприятия и способности обострены, повышены, а другие, напротив, понижены».

Матросы удивляются и интересуются у своего мрачного собеседника, как такого выродка узнать можно, «если он здоров, как кабан?». Соколович объясняет, что «у выродков, у гениев, у бродяг и убийц уши петлистые, то есть похожие на петлю, — вот на ту самую, которой и давят их». Затем следует долгий монолог Соколовича: наконец, надо полагать, затронута тема, волнующая его и требующая от него высказаться.

«Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как вам известно, в каждом. А есть и такие, что испытывают совершенно непобедимую жажду убийства, — по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопившейся ненависти к человеку, — убивают, ничуть не горячась, а убив, не только не мучаются, как принято это говорить, а, напротив, приходят в норму, чувствуют облегчение, — пусть даже их гнев, ненависть, тайная жажда крови вылилась в форму мерзкую и жалкую. И вообще пора бросить эту сказку о муках совести, об ужасах, будто бы преследующих убийц. Довольно людям лгать, будто они так уж содрогаются от крови. Довольно сочинять романы о преступлениях с наказаниями, пора написать о преступлении без всякого наказания. Состояние убийцы зависит от его точки зрения на убийство и от того, ждет он за убийство виселицы или же награды, похвал. Разве, например, признающие родовую месть, дуэли, войну, революцию, казни мучаются, ужасаются?»

Обратившись к злодеяниям далекого прошлого, Соколович подводит своих собеседников к новому времени, к ужасным событиям, выпавшим на их век. «Мучаетесь вы, когда читаете, что турки зарезали еще сто тысяч армян, что немцы отравляют колодцы чумными бациллами, что окопы завалены гниющими трупами, что военные авиаторы сбрасывают бомбы в Назарет? Мучается какой-нибудь Париж или Лондон, построенный на человеческих костях и процветающий на самой свирепой и самой обыденной жестокости к так называемому ближнему? Мучился-то, оказывается, только один Раскольников, да и то только по собственному малокровию и по воле своего злобного автора, совавшего Христа во все свои бульварные романы».

Свой рассказ «Петлистые уши» Иван Бунин завершает преступлением, облекая страшные слова Соколовича в его страшные дела. Концовка говорит — безнаказанность порождает новые преступления. Нет ни наказания, ни раскаяния… «Но ведь всякий отлично знает, что мир не сойдет с ума от этого».

При написании статьи использовалось послесловие А. Саакянца к сборнику рассказов Ивана Бунина (А. Саакянц. И.А. Бунин и его рассказы ǁ И.А. Бунин. Рассказы. — Москва : «Художественная литература», 1978).