Армянам сейчас необходимо вернуться к по-настоящему мирной жизни. Война выдернула многих из привычной реальности и стала коллективной травмой, ущерб от воздействия которой чувствует, наверное, каждый. Как бороться с психотравмами? Как помочь адаптации людей, вернувшихся их зоны боевых действий? Как действовать родителям ветеранов? Какую тактику общения с воевавшими и потерявшими близких следовало бы принять в социуме? На эти вопросы корреспондента Армянского музея Москвы Арминэ Агаронян ответила клинический психолог, сотрудник Института Хирургии им. Микаеляна и Центра прикладной психологии ЕГУ, директор Армянской Ассоциации Психоонкологии Ева Асрибабаян.

Арминэ Агаронян: Ева, как вы думаете, насколько долго будут ощущаться травмы прошедшей только что войны?

Ева Асрибабаян: Это зависит от того, о ком мы говорим — о гражданском населении или об участниках военных действий. Когда речь идет о психотравме, нужно понимать, что травмирующая ситуация несет в себе опасность и для жизни участника, и для его близких. Психотравма, полученная на войне, имеет свою специфику — в зависимости от продолжительности, мы можем ее разделить на несколько этапов. Острое стрессовое расстройство диагностируется по прошествии 3 дней после прекращения прямого воздействия травмирующей ситуации и продолжается на протяжении месяца.

В это время наблюдаются многочисленные реакции, связанные со сном: кошмары и флешбэки. Обостряется чувствительность к звукам и свету, может повыситься агрессивность Если по прошествии месяца симптомы продолжают активно провялятся, ставится посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). С ПТСР жили очень многие участники Первой карабахской войны, Второй мировой войны. Безусловно, войны оставляют след, и, даже при самом здоровом «переваривании» травматической ситуации, человек никогда не сможет остаться прежним — тем, кем он был до войны. В работе с этими стрессами меняются и врачи, и психологи, и соцработники — это называется вторичной травматизацией. Как раз люди помогающих профессий наиболее этому подвержены, работая с горем пострадавших, даже они меняются. Что же говорить тогда об участниках событий? У них фактор риска намного выше, и мы никогда не сможем спрогнозировать, как отзовется травма. Поясню: иногда психика в травмирующей ситуации дает очень здоровый отклик и у человека открываются такие ресурсы, о существовании которых он даже не подозревал. Но, чаще всего, при здоровой психике, чем больше стрессов, тем сильнее отклик.

А.А.: Что важнее всего для психологов в работе с людьми, пережившими военные действия?

Е.А.: Психологическую работу с участниками войны можно условно разделить на две стадии. На первом этапе наша главная цель эмоциональная стабилизация. Эта работа включает обучение приемам саморегуляции, психообучению людей. На этом этапе особенно важно по возможности снизить уровень неопределенности: чем четче и правдивее окружение (семья, врачи, близкие) предоставляет информацию, тем меньше уровень тревоги. По прошествии месяца и при необходимости начинается глубокая психологическая проработка, направленная на переосмысление случившегося, интеграцию травматического опыта, интеграцию в повседневную жизнь.

ВАЖНО

«…На первом этапе, в фазе острого стрессового состояния, и в этом особенность работы, оказывается психологическая помощь, которая полностью направлена на стабилизацию. В отличии от психологической консультации, не направленной на работу с острой травмой, процесс проживания эмоций, проговаривания здесь не используется, так как может спровоцировать процесс ретравматизации. Поэтому первый месяц мы пытаемся оградить и защитить человека, потому что получается, что тело здесь, а психика еще на войне, и нам нужно сделать все, чтобы перенести психику „сюда“. И уже потом, когда человек готов и дает на это разрешение, мы можем возвратиться к проживанию эмоций…»

Ева Асрибабаян

Эта же стратегия работает и для близких. Если человек говорит, то его нельзя прерывать. Но если он не хочет рассказывать, то расспрашивать не нужно. Очень многим кажется, что человеку нужно выговорился, но нельзя давить на него и заставлять его говорить раньше чем ему это понадобится самому.

А.А.: Мешают ли в работе стереотипы о том, что мужчина не должен плакать?

Е.А.: Для меня стало неожиданностью, что в этот период запрос на психологическую помощь был довольно высокий, особенно учитывая мою специализацию больничного психолога. Разница в том, что в одном случае человек сам идет к психологу, а в другом, психолог приходит к нему и человек откликается. Здесь все было наоборот, ситуация была действительно критичной и большинство родителей искренне радовались сотрудничеству. Естественно, все зависит от психотипа. Если человек тревожный, это оставляет отпечаток на том, как он заботится о своем близком. Но то что он сотрудничает — это важно. Не только на психологическом уровне, но и как психиатрическая помощь. Потому что вопросы работы со сном, кошмарами, флешбэками — это все из области психиатрии, где нужна поддерживающая терапия. Получается, в какой-то мере стереотип о психиатрии и психологии тоже меняется в этот период.

А.А.: О чем не надо спрашивать?

Е.А.: О войне. О том, что было, кого они потеряли и как все происходило. Нужна лишь та информация, которая стратегически необходима. В основном, наша работа заключается в том, чтобы стабилизировать человека в этой реальности.

А.А.: Что нужно знать о психологическом состоянии людей, которые вернулись из зоны боевых действий и возвращаются из зон охраны пограничных территорий? Как справляться с их психологическими травмами, что делать родным?

Е.А.: Если вы говорите об инвалидности, то это долгосрочная реабилитация. Это работа, которая не делается в первый месяц. Потому что первостепенная задача просто вернуться, а потом приходит осознание, что в теле что-то поменялось навсегда. Потеря того или иного органа, особенно такого, который влияет напрямую на функциональность тела — горе. Человек проходит этот этап так же, как и скорбь от потери близкого человека. Поэтому работа идет по пути восприятия своего тела заново. Что касается близких, то они должны продолжать видеть того человека, которого знали раньше, минуя изменения. Потому что первая реакция: «Ой бедный мальчик!» — это очень сбивает и обесценивает. Ведь никому не нравится, когда его жалеют, особенно молодым людям.

А.А.: В чем больше всего нуждается солдат, пришедший с войны?

Е. А.: В стабильности. Война подрывает все наши представления о стабильности — это такая ситуация с многочисленными неизвестностями. Чем больше неизвестности, тем выше тревожность и беспокойство. Чем больше стабильности и ясности того, что происходит, тем лучше.

Участвуя в реабилитации, я видела, как врачи сотрудничают с пациентами, как вовлекают их в процесс своей реабилитации. То есть это не просто дети, которых лечат — это самостоятельные люди, которые знают, что их ждет, и они готовы к сотрудничеству. В этот период родственникам и родителям не нужно чрезмерно выражать свои эмоции. Это будет не очень честно, потому что им бы со своими справиться. Но очень важно, как члены семьи заботятся о самих себе. Чем стабильнее твое психическое и физическое здоровье, тем больше ты можешь помочь своему близкому. Естественно, мы не можем им обеспечить макростабильность, но дать им в самом начале микростабильность — это то, что реально нужно сделать.

Кроме того, если мы говорим о раненых, которые находятся в больнице, то они могут вести себя абсолютно вразрез с нашими ожиданиями, и мы не можем требовать от них соблюдения каких-то определенных норм. Самое сложное, что может выбить в этот период из колеи близких — это агрессия. Кстати, наиболее часто встречающаяся реакция. Это нужно знать и быть к этому готовым.

А.А.: Агрессивность это норма в данном случае?

Е.А.: Если представить, что есть какая-то острая реакция, то, по сути, она обращена не к вам, а к ситуации. Если вы это понимаете, то напряжение спадает. Например, в первые дни войны я начала замечать, как все мои близкие стали чуть-чуть по-другому реагировать на внешние события, в том числе и я. Но если мы понимаем, что эти реакции абсолютно нормальные, что они не персональные, а ситуативные, то их легче проживать.

А.А.: Какие воспоминания вызывают флешбэки в большей степени? 
 
Е.А.: В основном связанные с тем, что они там пережили. 
 
А.А.: Что может стать триггером в этой ситуации? 
 
Е.А.: Не обязательно должен быть триггер, но он, конечно, может быть. Он может быть визуальным или же звуковым, например, звук холодильника.

А.А.: Что, в первую очередь, нужно знать солдату, вернувшемуся с войны?

Е.А.: Что ему понадобится время на восстановление и реабилитацию. Очень важно знать, что все новые, необычные реакции психики — это нормальные реакции. Нужно помнить, что для преодоления сложной ситуации есть много людей, готовых оказать помощь. Важно, чтобы люди знали: последствия войны не та ситуация, которую надо преодолевать в одиночку.

А.А.: Насколько военные боятся или стесняются обращаться к врачам?

Е.А.: Мы скоро сможем за этим понаблюдать. Когда они в больнице, запросы всегда приходят, ребята хорошо сотрудничают с нами, а вот дальше видно будет. Есть и другое. Очень часто люди, даже находясь в больнице, предпочитают скрывать, когда у них что что-то болит. Это такой мужской стереотип — страх и нежелание проходить дополнительные процедуры. Это больше наше национальное отношение к собственному качеству жизни, к сожалению. Нужно учитывать, что в этом случае, боль изнашивает и ее необходимо свести к минимуму, а не скрывать ее.

А.А.: Как приобретенные военнослужащими травмы могут негативно отразится на их жизни в мирное время, на поведении в обществе и в семье?

Е.А.: Если вы спрашиваете об агрессивности, то достаточно посмотреть на наше общество. Не нужно быть слишком внимательными, чтобы заметить, что война повысила уровень агрессивности у всех. Это один из симптомов посттравматического расстройства. Это — временная реакция. Поэтому я говорю, что наша первичная цель попытаться вернуть людей в реалии текущей жизни, в семью. Здесь очень важна социальная поддержка близких, их присутствие и общение с ними — нужно, чтобы человек как можно быстрее интегрировался в общество. Ни в коем случае не стоит создавать реальность лживого праздника, но, с другой стороны, провоцировать и вовлекать в политические споры или в стратегические размышления о войне тоже не надо. 

А.А.: В этой войне приняло участие много молодых парней, для которых она стала первым масштабным опытом в их жизни и, скорее всего, останется воспоминанием с «ярким шлейфом» на всю жизнь. Учитывая итоги этих событий, как общество будет воспринимать ветеранов этой войне? 

Е.А.: Хорошо бы, конечно, не в негативном ключе. Не думаю, что что-нибудь компенсирует им эти переживания. В то же время я размышляла о Первой карабахской войне, как очень многие были забыты после нее. Сейчас, когда шла война, все в ажиотаже пытались помочь, а вот сколько процентов помогающих останется потом — это большой вопрос. Почему это важно? Речь не только о помощи, а о том, что люди сделали, об их осмысленности, о понимании для чего они это сделали и в чем смысл того, что с ними случилось.

А.А.: Может ли на этом фоне обостриться желание эмигрировать?

Е.А.: Реакции могут быть любые. Люди могут как захотеть уехать, так и наоборот остаться — развивать страну.

А.А.: Что, на ваш взгляд, изменится в Армении в ближайшее время?

Е.А.: Это слишком глобальный социальный вопрос, на который я не могу ответить точно. Сейчас все находятся в транзитной ситуации — что-то точно изменится, но как не могу сказать. Мы, безусловно, находимся в глобально кризисной ситуации не только из-за войны, но и из-за политики, поэтому я затрудняюсь с ответом.

А.А.: Феномен добровольцев из гражданского населения о чем говорит? Насколько здесь сыграл роль фактор патриотизма?

Е.А.: Что касается патриотизма, то если вы говорите об участниках событий, то будут те, у которых чувство патриотизма углубится, но найдутся и те, кто испытает некоторое разочарование. Кроме того, мы сейчас говорим о 18-летних  молодых мужчинах, а это возраст интенсивного проживания, набора опыта. У людей в эту пору происходит становление психики — они интегрируют ценности и связанные с этим понятия. Сплоченность им очень помогала на фронте. Ведь для военных  сплоченность, осмысленность и групповая поддержка являются одной из самых важных основ. Самая большая проблема для них — это интегрироваться в мирное время. В мирной жизни нет групповой сплоченности и нет смысла делания общего важного дела — всего того, что есть в военное время.  На мой взгляд, это такое  феноменальное переживание,  которое в мирное время вообще невозможно представить. 

А.А.: Как общество должно общаться с ветеранами?

Е.А.: Самое главное — с уважением. Я не говорю о вседозволенности — это никогда никому не помогает. Речь идет об уважении к человеку, который сделал очень-очень важное дело. Никто из нас не сможет вернуть ветеранам их вклад или дать им что-то равноценное.

А.А.: Получится ли?

Е.А.: История говорит о другом, но я хочу на это надеяться. Ведь новые времена всегда приносят что-то свежее. 

Беседовала журналист Арминэ Агаронян (Ереван)
специально для Армянского музея Москвы

Фото обложки: из архива Евы Асрибабаян