В живописи натюрморты давно перестали изображать просто неодушевленные предметы. В атмосфере духовного кризиса начала XX века этот жанр приобрел новый, философский смысл, стал средством выражения внутреннего мира творцов и отражения ими окружающей реальности. Как эту задачу решили армянский художник Акоп Акопян и итальянский график Джорджо Моранди и как с ним перекликаются работы русского мастера Дмитрия Краснопевцева, специально для Армянского музея Москвы рассказала искусствовед Рузанна Лазарян.

Под изобразительным искусством люди часто подразумевают четкое, точное копирование окружающих предметов. Но на самом деле основная цель художника заключается не в этом. Живопись, как и другие виды искусства, лишь, преломляя объективную реальность, показывает ее через свою призму. Искусство, подобно науке, пытается дойти до сути, раскрыть тайные законы, заложенные в основе вещей. Но только если в случае науки это абсолютные истины, общезначимые правила, которые считаются верными для всех, то искусство сугубо индивидуально: каждый раскрывает тайны мира собственным неповторимым образом.

В случае художников Акопа Акопяна, родившегося в Египте, и Джорджо Моранди – известного итальянского живописца, мы снова сталкиваемся с особой сверхиндивидуальной интерпретацией объективной действительности. Словно творец через окружающие его предметы раскрывает самого себя. На самом деле невероятно увлекательно наблюдать этот интересный симбиоз внешнего и внутреннего миров, который находит отражение на холсте художника. По мнению многих, между окружающими вещами и людьми стоит железная стена, как будто человек воспринимает внешний мир как что-то чуждое себе, но на самом деле все наоборот. И последнее пытаются доказать эти два художника, потому что объект и субъект находятся в тесной связи. Как мы находимся под влиянием объектов, так и объекты видоизменяются и принимают «очертания» своих владельцев.

По словам Акопяна, «соприкасаясь с людьми, предметы изнашиваются, меняются, что-то перенимают от них». Но вот что самое интересное: местом изображения психологических натюрмортов художника в основном становится мастерская. Как будто это магическая среда, пространство, где бездушные, немые предметы очеловечиваются, приобретают свойственные людям черты, плоть и кровь. Этим мастер словно торжественно заявляет магическую способность искусства превращать немые вещи в дышащих существ со своей собственной историей. То же самое можно наблюдать и у Моранди: нежные переходы тонов и текстур словно ознаменовывают собой широкий спектр человеческих чувств. Таким художникам, наделенным глубоким психологическим зрением, приходится со временем отказаться от многих жанров изобразительного искусства, оставляя только натюрморт как единственный способ передачи сущности окружающих предметов.

Акоп Акопян до сорока лет жил в Египте. Стоит выделить однако то, что в его картинах нет того кричащего южного колорита, который является отличительной чертой многих армянских художников. На такое восприятие, сужение спектра используемых цветов влияло место проживания Акопяна. На самом деле и климат, и окружающая среда, и природа прямым образом влияют на мироощущение художника. И если в случае армянских мастеров это – необъятные долины, высокие горы, которые живописец не может охватить взором, словно узкие границы хоста мешают передаче этой необъятности и всей красочной палитры собственных впечатлений, то в случае Акопа Акопяна цвет и эмоция не являются главным атрибутом.

Художник по своему миропониманию вовсе не экспрессионист, для которого на первом месте стоит передача эмоции, разряжение внутренней напряженности. Акопян склонен к рефлексивной интерпретации и передачи действительности, здесь на первом месте стоит глубокий анализ, транслирование внешних объектов через себя, что требует высокой концентрации и внимания. Поэтому зачастую в картинах Акопяна сложно увидеть темпераментного певца родных краев. Для него на первом месте стоит рефлексия, и главным методом, способом выражения этого мыслительного процесса становится линия, а не цвет. Это углубление в каждую частицу вещи, попытка найти первооснову, главную характеристику. Это – действительно философское понимание объекта и места субъекта. Вот почему Акопяна можно назвать философом, который вместо пера выбирает кисть. Он предпочитает линию цвету, ведь линия всегда становится индикатором аналитического, рефлексивного мышления – это не зависимость от бурных эмоций, чьим главным носителем является цвет.

Если Акопян решает перейти от неодушевленных предметов к одушевленным, то это всегда обычный, ничем не примечательный человек со своими будничными хлопотами. Такое предпочтение связано с направлением мизерабилизма, которое было распространено во Франции после 1940-х. Таким образом художники подчеркивали покинутость человека и его одиночество среди городского шума. Чем больше способов обеспечения человека, тем меньше его уверенность в завтрашнем дне. На первый взгляд кажется, что все делается для удовлетворения человеческих потребностей, облегчения нашей жизни. Но разве это приводит к счастью? И второй вопрос: разве главной целью человечества является счастье, то есть эгоистичная заинтересованность в личном благополучии? Слепой гедонизм ни к чему хорошему не приведет, словно утверждали мизерабилисты. И Акоп Акопян как мыслитель через свои холсты транслирует обеспокоенность будущим человека, понимая, что едва ли не каждый в современном мире одинок.

В случае Джорджо Моранди психологизм развивается немного в другую сторону. Если у Акопяна это напряженная рефлексивная работа, выраженная острыми, неровными линиями, то у Моранди – тонкая передача тонов, фактур, которая по факту не является передачей объекта. Впрочем, перед этими художниками и не стоит цель его отображения. Через эти объекты мастера передают свои субъективные ощущения, что и очаровывает в их творчестве. Это поистине философское миропонимание, которое встречается в изобразительном искусстве редко. Моранди говорил: «Что меня интересует больше всего – это выражение того, что есть в природе». И поэтому итальянский график мог каждый раз рисовать одну и ту же вазу, только меняя ее место, потому что перед ним стояла совсем другая цель – не копирование объекта, а передача субъекта через объект. Как будто между творцом и предметом стоит зеркало.

Часто мировые шедевры твердят обратное: мастерство художника заключается в его умении отобразить окружающий нас мир, найти в каждом некий базис, основу для трансляции своих идей. Но Акопян и Моранди показывают обратное: между художником и миром нет отгораживающей стены, между ними не существует дистанции. Это активное взаимодействие двух сторон. Здесь объекты – не бездушные и безразличные предметы, они являются неким подобием зеркала, что может быть немного сложно представить из-за традиционных эстетическо-философских взглядов. Акопян и Моранди действительно заслуживают внимания именно потому, что решают этот основополагающий вопрос как в истории человеческой мысли, так и в истории искусства.

Об этой проблеме соотношения объекта и субъекта также говорил известный армянский философ и литературовед Карен Свасьян в своей работе «Человек в лабиринте идентичностей»: «Первое фатальное заблуждение: человек и мир мыслятся раздельно, не как одна, а как две сущности, где объективному миру, или природе, противостоит субъективное Я». Такое разделение есть логическое продолжение разделения телесного и духовного, но уже в другом пространстве. Но почему человек разделяет себя как познающего и мир как познаваемое? Почему мир, который он видит, есть познаваемое, а глаз, будучи продуктом самого мира, наблюдающего за ним, есть познающий субъект? «Почему дерево принадлежит миру, а глаз, которым мы видим дерево, нам?» – пишет философ. И далее Свасьян прекрасно смиряет две части, соединяя их воедино: «Мир становится глазом, чтобы смотреть на себя и видеть себя. Мир превращается в кисть Рафаэля, замирает, как гений Рафаэля, на полотне, а как зритель – перед полотном, делается глазом зрителя и восторгается самим собой». Философ призывает не отдаляться от мира, не смотреть на себя как на что-то чуждое и отдельное от него. Поступая таким образом, «я просто исключаю себя из мирового развития, как чужеродное миру существо», отмечает литературовед. Таким образом, заключительный анализ Свасьяна можно считать прекрасным философским определением творчества Акопяна и Моранди в словесной форме.

Представители метафизического течения есть и в русском искусстве. Один из них – Дмитрий Краснопевцев. Человек, которого недолюбливала советская власть и который так и остался в тени, недооцененный современниками. Он тоже отдает предпочтение натюрморту как жанру, что удивительным образом совпадает с выбором Акопа Акопяна и Джорджо Моранди, словно бездушные предметы в себе концентрируют философские размышления о бытии, о проходимости жизни и невечности. Такая сложная задача и делает порой творчество названных художников не совсем понятным, потому что искусство в большей мере ассоциируется с эмоциональной частью человеческой личности, а не рефлексивно-аналитической. Но эти художники доказывают, что искусство может и должно затрагивать трудные, глубокие темы. И ведь удивительно: мастер на холсте передает мысленный процесс изобразительными атрибутами, что по своей сути просто поразительно.

Таким образом, обычные бытовые предметы в произведениях трех мастеров натюрморта становятся главным передатчиком глубокого мыслительного процесса и нашей окружающей действительности. При взгляде на их холсты первом на ум приходит термин «гилозоизм» – одушевленность. Именно кисть художника одушевляет «мертвые» предметы, которые на первый взгляд не обладают никакими характеристиками или качествами, однако мастера в них находят задатки души, жизни, воздействия человеческого начала на них, что и является главной новаторской заслугой таких творцов.

Искусствовед Рузанна Лазарян (Ереван) специально для Армянского музея Москвы

Обложка: Акоп Акопян. Натюрморт с гитарой, 1960. Фото: artpanorama.su