В годы Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована нацистской Германией, парижская квартира семьи Шарля Азнавура стала прибежищем для евреев, русских, армян и участников Сопротивления.

В 2017 году Шарль Азнавур был награждён медалью Рауля Валленберга за спасение евреев во время Холокоста. Награду 93-летнему Азнавуру вручил в Иерусалиме президент Израиля Реувен Ривлин. Медалью была награждена и его сестра Аида Азнавур.

«Мало-помалу начали формироваться группы Сопротивления. Мисак Манушян, ставший одним из его руководителей, а также мои родители оказывали посильную помощь, пряча у себя евреев, скрывавшихся от преследования участников Сопротивления, русских и армян, которые были насильно завербованы в вермахт и с помощью коммунистов дезертировали», — вспоминал Шарль Азнавур в своей автобиографической книге «Прошлое и будущее». Отрывки из неё об этом периоде жизни великого музыканта мы приводим далее. Обращаемся мы также и к роману-воспоминанию Аиды Азнавур «Мой брат, Шарль Азнавур».

Шарль Азнавур

«Прошлое и будущее»

Странная война, проклятая война

1939 год. Германия захватила Польшу. Отец, догадываясь, что дело пахнет керосином и скоро возникнет дефицит самых необходимых продуктов питания, решил, что пора делать припасы. Поэтому мы отправились закупать растительное масло, сахар и дробленое зерно — дзавар. В те времена французские потребители не знали, что это такое, они еще не успели привыкнуть к ближневосточной кухне. Сахар, растительное масло и дробленое зерно хранятся очень долго. По мере того, как нужные нам продукты появлялись в магазинах, мы покупали их и складывали про запас. А потом началась «странная война». Мы были уверены, что, раз Германия не атакует, значит, она неплохо осведомлена о политической ситуации. «Пятая колонна» наверняка делала необходимые донесения. «Пятая колонна», «пятая колонна» — все говорили только об этом. Они уже здесь, они уже там, осторожно — и стены имеют уши! Поговаривали о том, что «пятая колонна» уже давно проникла в наш государственный аппарат. Тише, будьте осторожны, вас могут услышать враги! Впоследствии оказалось, что невидимая, гипотетическая «пятая колонна» не была изобретением французской военной пропаганды, она действительно существовала. Ее члены давно жили во Франции, смешавшись с местным населением, говорили на прекрасном французском языке без акцента, вели тот же образ жизни, ели и пили то же, что и мы все, обзавелись друзьями среди соседей. Во время оккупации они подняли головы. Во время «странной войны» сбросили штатскую одежду и надели военную форму, в основном форму гестапо. Французы думали: «Слава богу, что наша страна владеет новейшей военной техникой, поэтому мы оставим мокрое место от этих бошей, тевтонцев, тупоголовых, немчуры, фрицев», — такими пренебрежительными прозвищами мы с удовольствием награждали их. И вдруг оказалось, что немцы атакуют. Началась война — немецкие войска наступали, ничто не могло остановить их, парашютисты падали с неба… Мы бы прекрасно обошлись без этого дара небес. Неприступная линия укреплений Мажино на восточной границе растоптана, уничтожена. Немецкие солдафоны форсированным маршем продвигаются в направлении «большого Парижа». «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида*!» Как бы не так, Шарль! Отец решил записаться во французскую армию. Мы поехали провожать его на Аустерлицкий вокзал. Когда поезд ушел, мама, Аида и я в растерянности стояли на платформе и плакали.

Париж сходит с ума, Париж паникует, Париж пустеет. В направлении вокзалов, особенно Аустерлицкого, настоящее столпотворение. Люди оставляют все, главное — скорее бежать из города. Наши журналы неоднократно предупреждали о том, что все немцы кровожадны, они отрубают руки взрослым, убивают детей, насилуют женщин. Это было паническое бегство. Те, кто приезжал на велосипедах, бросали их прямо у вокзала. Их там были сотни — старые, новые, детские, мужские и женские. Мы с приятелями со сквера Монтолон несколько раз съездили туда-обратно, набрали как можно больше велосипедов, решив подождать, пока восстановится спокойствие, а затем перекрасить и продать их. Надо же как-то выживать!

До отправки в полк отец предупредил: что бы ни случилось, ни в коем случае не уезжать из Парижа. Это был разумный совет, учитывая то, как пострадали французы, которые бросились в бегство по дорогам страны. Перед тем как отправиться на фронт, отец был расквартирован в Сетфоне, на юго-западе Франции, вместе с шестью тысячами других добровольцев, русских, армян и евреев. Он вез с собой свой тар* и, поскольку был приписан к кухне, готовил для рядового состава русские и армянские блюда вместо обычной армейской бурды. По вечерам, после ужина, давал небольшие концерты на многих языках к большой радости окружающих.

Потом вымуштрованная и грозная германская армия захватила север Франции, словно стая хищных птиц набросилась на Париж и очень быстро заняла большую часть страны.

Шагая на прямых ногах, затянутые в кожу, в касках, сапогах, зеленой униформе, величественные и холодные, точно роботы, эти боги — герои пришли, чтобы установить новые порядки. Они пришли из холодных краев Восточной Европы, надменные, с новейшей военной техникой, чтобы захватить нашу землю, чтобы покорить, онемечить, дисциплинировать нас. Нас — свободный романский народ, который в вопросах войны скорее дилетант, чем воитель. Они пришли нас завоевать, приобщить к цивилизации, высветлить наши волосы и глаза, чтобы мы лучше вписывались в идею чистоты расы, которую они отстаивали. Мы видели, как шествовали по улице Лафайет их отборные войска. Люди застывали вдоль тротуаров, мужчины и женщины плакали, глядя, как колонны чужеземных войск топчут, оскверняют землю нашей столицы. Возвращались домой, низко опустив головы, проклиная лживую политику правительства. Мы же волновались еще и потому, что не было вестей от отца, но надеялись, что он жив, здоров и в скором времени вернется домой.

Мелкая торговля

И это еще не все, потому что в отсутствие отца надо было выживать. Каждому известно, что для выживания в первую очередь необходимо что-то есть. Но что делать, если ты не коммерсант, да и вообще безработный? Для начала я изъял из нашего резерва плитки шоколада весом по 125 грамм, одна только обертка которых весила не меньше 35 грамм. Когда весь запас был исчерпан, закупил партию чулок из искусственного шелка, у которых, стоило натянуть их на руку, неизбежно спускались петли. Взгромоздившись на велосипед с набитыми мешками, я отправлялся к въездам в Париж, где грузовики оккупационной армии останавливались, прежде чем проехать в столицу. Немцы, долгое время лишенные подобных товаров, мгновенно раскупали их. Я же получал оккупационные марки и ускользал быстрее петель на чулках: если бы кому-то из наших дорогих серо-зеленых пришло в голову распаковать покупки, меня бы живо упекли в концлагерь!

Когда стало невозможно найти товары, способные заинтересовать оккупантов, пришлось искать другие предметы первой необходимости из тех, что трудно раздобыть. К счастью, существовал «натуральный обмен». Можно было обменять велосипедную шину на четверть фунта масла, литр подсолнечного масла — на два метра ткани. Но еще была возможность торговать обувью, этим занимались очень многие. Мой друг и импресарио Жан-Луи Марке, когда ему удавалось приобрести одну или две пары по сходной цене, вызывал меня, говоря, что ему встретился месье Гошик, и что сей господин настаивает на встрече. «Гошик» по-армянски означает «обувь», так что в качестве шифра мы использовали слова своего родного языка. Конечно, это был так называемый «черный рынок», но, поскольку и времена тогда были «черные», нам можно простить это за давностью лет. Участие в тех мелких торговых операциях не превратило нас в негодяев-спекулянтов, наживающихся на войне, мы были всего лишь изворотливыми мальчишками, пытавшимися выжить.

Однажды вечером раздался стук в дверь. Перед нами, улыбаясь, стоял бородатый и всклокоченный отец. Ему удалось незаметно уйти от победителей, собиравшихся захватить в плен солдат его полка, чтобы отправить их в концентрационные лагеря или на фермы и заводы Германии. Мы в очередной раз переехали, теперь на улицу Наварен, 22, все в том же IX округе Парижа.

Потом был германо-советский пакт, внесший раскол в ряды коммунистов. «Наши» не допускали даже мысли о возможности переговоров с врагом. Мало-помалу начали формироваться группы Сопротивления. Мисак Манушян, ставший одним из его руководителей, а также мои родители оказывали посильную помощь, пряча у себя евреев, скрывавшихся от преследования участников Сопротивления, русских и армян, которые были насильно завербованы в вермахт и с помощью коммунистов дезертировали. Они заходили в дом на улице Наварен в военной форме, а выходили оттуда неприметными штатскими, в одежде, которой мы их снабжали. Моей задачей было избавляться от униформы. С наступлением темноты я отправлялся подальше от нашего района и выбрасывал ее в канализацию. И лишь однажды спрятал в подвале форменные кожаные сапоги. Юношеское легкомыслие: случись в доме обыск, этого было бы достаточно для нашей депортации.

Кстати, люди из французской полиции, присланные гестапо, однажды все же постучались к нам в дверь. По счастью, нас предупредили об этом визите, и мы вдвоем с отцом спрятались в маленькой гостинице на другой стороне улицы. Мы знали, что эти господа являются только на заре, до окончания комендантского часа. Они приходили еще два или три раза, а в одно прекрасное утро нагрянуло гестапо. Отцу пришлось бежать в Лион к родственникам. Месяц спустя, когда все улеглось, он вернулся на улицу Наварен.

Что стало с теми армянами, русскими, азербайджанцами и людьми из других советских республик, которым помогала наша семья? Мы больше ничего не слышали о них. Говорят, что солдаты, попавшие в плен, закончили дни в ГУЛАГе. «Отец всех народов» весьма своеобразно отблагодарил своих детей.

⠀

* Линия Зигфрида — система немецких пограничных укреплений, возведенных на западной границе Германии в 1936–1940 годах.

* Тар — струнный щипковый музыкальный инструмент.

Аида Азнавур-Гарваренц

«Мой брат, Шарль Азнавур»

19

<…>

С первого же дня после отъезда отца Шарль, которому было всего 16, проявлял не свойственные его возрасту зрелую рассудительность и трезвость. Большая часть магазинов в городе была закрыта, денег не хватало. Он время от времени исчезал и возвращался с едой, о способах добывания которой предпочитал умалчивать. Может, и в самом деле дети эмигрантов приспосабливаются к обстоятельствам лучше других своих сверстников, но у Шарля от рождения стойкий характер, он не любит терпеть поражения ни от врагов, ни от зрителей, что доказал всей своей жизнью. Когда прошли первые дни оккупации, мы поняли, что не имеем права унывать.

Консьержка сообщила: «В Лондоне есть один генерал, который призывает объединиться, продолжать борьбу, фамилии я не расслышала, но, видно, храбрый человек».

В тот же день вечером сквозь треск глушителей мы поймали «Голос Лондона» и поняли, что речь шла о генерале де Голле. Тогда это имя еще ничего нам не говорило.

«Говорит Лондон! Француз обращается к французу! — Эта фраза скоро стала нам родной. — Сегодня, 27 июля 1940 года, десятый день борьбы французского народа за свою свободу».

Конечно, нам и в голову не приходило, что таких дней будет тысяча пятьсот четырнадцать.

Скоро стало известно о первых репрессиях в отношении евреев. Многие из них были такими же эмигрантами, как и мы, они бежали от нацистов. Мы с особым сочувствием смотрели на них, потому что знали, что такое геноцид, хотя казалось, что нам самим не о чем беспокоиться. Нацисты относились к армянам как к представителям арийской расы. Несмотря на это, большая часть армян их ненавидела. Мы не могли забыть, что в 1915 году Германия была союзником Турции и помогала туркам скрыть следы преступления, чтобы мир не узнал о нем.

14 июля студенты и школьники Парижа организовали парад у Триумфальной арки. Они хотели показать всему миру, что Франция не побеждена. Многие из них дорого заплатили за это. В Булонском лесу, там, где мы когда-то устраивали свои воскресные пикники, они были расстреляны.

Однажды вечером в дверь постучали. На пороге стоял Миша, грязный, обросший, невероятно худой, но с блестящими глазами. Отец вырвался из окружения и целый месяц скрывался от немцев. Возблагодарив небо, он попросил самого малого, чего можно было захотеть в тот момент, — отметить возвращение. Однако после отъезда отца в доме не было ни капли вина, а магазины в столь поздний час закрыты. Но Шарль куда-то исчез и вскоре вернулся с двумя бутылками «Христовой крови».

Отец выкупался, побрился, поел и начал петь… Незабываемый был вечер.

На следующее же утро Миша пошел искать работу и скоро вернулся радостный. Он нашел место метрдотеля в армянском ресторане «Раффи» на улице Мобеож. В это время в Париже начался период «ограничений», как тогда называли отсутствие продуктов. Но и в этих условиях мама творила чудеса — безо всякого масла, имея под рукой только топинамбур, она готовила ароматные восточные блюда. Только те, кто ел в годы войны эти овощи с сомнительным вкусом, смогли бы по достоинству оценить мамино кулинарное искусство. Долгое время я не понимала, отчего земля Франции стала рожать только топинамбуры?

20

30 сентября у отца случился острый приступ аппендицита. Конечно, операция не сложная, однако в больничной приемной минуты тянутся мучительно. Меня уже не заботила неопределенность будущего — достаточно было, чтобы вышел хирург и сказал: «Все прошло удачно». Так и случилось. Через три недели Миша снова был на ногах и пошел в свой ресторан «Раффи». Днем он был метрадотелем, а по вечерам — певцом, которого слушали с большим удовольствием.

Мы, дети, вновь стали заниматься музыкой, ходили на уроки пения и танца и участвовали в платных конкурсах. Шарль принял участие в отборочном фестивале песни и пел блестяще до тех пор, пока не услышал желанные слова: «Достаточно, вы приняты».

После этого он впервые как профессиональный артист отправился один на гастроли. Согласно армянскому обычаю, мы присели «на дорожку», помолчали. Потом мама встала, открыла дверь, и брат, не оглядываясь, ушел. Спускаясь по лестнице, вспомнил, что забыл важную вещь, но возвращаться — плохая примета.

А мама между тем наполнила стакан водой, открыла окно и плеснула ему вслед, прошептав:

— Уйди, как вода, и вернись, как вода.

Скажу, что отсутствовать он должен был всего пятнадцать дней, но добрый обычай соблюдается независимо от срока путешествия.

В ноябре в первый раз прозвучал сигнал военной тревоги. Когда завыла сирена, мы с коллегами разучивали новую песню. Впечатление было тягостное. Мы ждали победы, а нас предупреждали, что на наши головы могут посыпаться бомбы.

К счастью, этого не произошло. Мы с инструментами (конечно, без пианино) спустились в подвал и продолжили репетицию. И правильно сделали — хорошая песня обладает волшебной силой рассеивать тревоги.

Из этого трудного года в памяти осталось несколько событий. Шарль возобновил занятия фортепиано, и еще мы с Шарлем приняли участие в отборочном прослушивании для передачи «Купаем новорожденного», из четырехсот участников только мы двое удостоились внимания и тридцать первого декабря выступили в новогодней передаче.

Наступил Новый год, и вдруг появился Мануш [Мисак Манушян. — Прим. ред.]. Проведя несколько месяцев на положении арестованного на заводах «Гном-э-Рон» в Мансе, он бежал оттуда в Париж. Мелинэ [жена Мисака Манушяна. — Прим. ред.] уже участвовала в Сопротивлении — размножала и распространяла запрещенную литературу. Мы часто виделись, потому что тот мамин дядя, который в свое время был против брака моих родителей, устроил ее на улице Лувуа, в комнате напротив своей.

Мануш тем более не стал сидеть сложа руки.

По возвращении в Париж он немедленно связался с местными армянами и взял на себя одну из руководящих функций постепенно разворачивавшегося движения Сопротивления, в котором приняла участие и наша семья.

Все началось с одного бежавшего из немецкого плена румынского еврея. Гестапо, естественно, искало его. К нам домой привел его брат, приятель Миши, сказав, что доверяет только нам. Безусловно, это было опасное доверие, но ни Миша, ни Кнар ни минуты не колебались.

21

22 июня 1941 года, нарушив германо-советский пакт о ненападении, Гитлер напал на СССР. Ресторан «Раффи» имел также и русскую кухню, и отец исполнял там русские песни. Видимо, это очень нравилось немцам, потому что с первых же дней оккупации серо-зеленые мундиры заполняли зал ресторана. Не могу сказать, что подобные клиенты были отцу по душе, но внешне он ничего не показывал. Дело было не только в том, чтобы кормить семью, подпольная организация Сопротивления просила Мишу работать на этом месте, чтобы иметь среди немецких офицеров свои глаза и уши. Миша плохо говорил по-немецки, но прекрасно все понимал.

Войска Гитлера, продвигаясь по России, брали в плен русских, украинцев, узбеков, армян и старались использовать военнопленных из числа национальных меньшинств в политических целях: показать миру, что, мол, украинцы, армяне, грузины и прочие мучаются под игом Москвы и с великой готовностью пойдут в антибольшевистский крестовый поход.

В России стояла суровая зима. Грязных, истощенных, умирающих от голода советских военнопленных, брошенных в бараки, как скот, неожиданно перевозят в чистые и теплые казармы, раздают еду, питье, в том числе водку, и в качестве дополнительной роскоши ведут в баню. А когда солдаты выходят из бани на мороз, им вместо их одежды выдают новые мундиры солдат немецкой армии. Чтобы не окоченеть от холода, приходилось надевать, с этого мгновения они становились солдатами вермахта и за дезертирство им грозил расстрел. Офицеры эсэс любили вывозить национальные легионы в оккупированные страны, чтобы продемонстрировать их «верность» фашизму. Так одно воинское соединение, состоявшее преимущественно из армян, оказалось в Париже.

Наши соотечественники быстро прознали об армянском ресторане на улице Мобеож, где можно было отведать армянские блюда, послушать армянскую музыку и родную речь, и стали его посещать.

У нас дома состоялось несколько совещаний. Хотя нас с Шарлем взрослые почти изолировали, помню, что председательствовал на этих совещаниях Тиран Воскерчян, видное лицо армянского Сопротивления и друг нашей семьи. Было решено вырвать наших соотечественников из фашисткой ловушки, спрятать и вовлечь в Сопротивление.

Содействие «дезертирам» нацисты считали тягчайшим преступлением. Виновных обычно сразу же расстреливали. К тому же среди этих армян могли оказаться агенты гестапо, шпионы абвера — как знать…

22

Вступление Советского Союза в войну имело для нас и другие последствия. Имя Мануша было обнаружено в каком-то списке коммунистов, его арестовали. Мелинэ чудом удалось спастись. Но с этой минуты она задалась целью — передать Манушу еду, одежду и, главное, убедиться, что он жив. Молодая женщина в последний раз видела мужа на вокзале Бурже, куда добралась, когда поезд уже медленно отходил от станции, увозя в неизвестность поющих «Марсельезу» Мануша и его друзей, — лицо мужа она увидела мельком в открытом окне вагона. К счастью, их увезли не очень далеко. Через несколько недель Мелинэ узнала от бежавшего из концлагеря узника, что ее муж, узник номер 351, находится в концлагере в Компьене.

Набив огромную сумку едой, Мелинэ попросила Мишу отвезти ее на велосипеде в Компьен. Они добрались до лагеря по проселочным дорогам, шоссейные контролировались немцами. Притворившись наивной дурочкой, она вручила сумку охранникам. Те посмеялись над ней, но обещали передать сумку заключенному номер 351. Самое удивительное, что они выполнили обещание. Однако Мелинэ на этом не остановилась — решила непременно увидеть Мануша. Она проползла под колючей проволокой между двумя сторожевыми вышками, добралась до окон барака и крикнула: «351-й, 351-й!». Тут же голоса десятков заключенных стали передавать друг другу этот номер. И вдруг в одном из окон появился желтый свитер, в свое время связанный Мелинэ для Мануша. Почти в тот же миг из башни открыли огонь, и Мануш закричал:

— Уходи, Мелинэ, ты с ума сошла, уходи, прошу тебя!

Мелинэ метнулась в высокую траву и спаслась.

С отцом они встретились в бистро и перед тем, как снова сесть на велосипед, отметили удачу стаканом красного вина.

Когда они вошли в дом, Мелинэ стала рассказывать не о преодоленных трудностях, а о сильной боли ниже пояса, которую она нажила от двухсоткилометровой езды на заднем сиденье велосипеда. Мы посмеялись, потом поговорили о Мануше и поплакали. Мама помассировала и чем-то натерла больные места Мелинэ, мы вместе пообедали и неожиданно стали петь.

Через несколько дней после этого к нам зашла наша знакомая армянка Кармен. Муж ее Симон был еврей и бежал из Дранси. Не зная, куда его спрятать, она обратилась к нам. И не ошиблась. Вместе с румынским евреем их стало теперь двое. И это было только началом.