Художник Аваким Миганаджян, посвятивший свое искусство самобытности Востока, был ярким представителем творческого сообщества конца XIX – начала XX века. 4 марта 1923 года он встречался с Ованесом Туманяном в московской больнице, где показал ему свои картины. Поэт был в восторге и даже хотел, чтобы он иллюстрировал его легенды и сказки, но из-за скорой смерти Туманяна, этому не суждено было сбыться. Сейчас имя этого художника известно узкому кругу людей, а в Армении есть только две картины авторства Миганаджяна. Одна из них находится в фондах Национальной галереи и ни разу не выставлялась, а вторая, переданная внучкой Ованеса Туманяна, литературоведом Ирмой Сафразбекян, подарена в качестве семейной реликвии Дому-музею поэта в селе Дсех. Армянский музей Москвы рассказывает о жизни и творчестве этого несправедливо забытого художника. 

Актер Рубен Николаевич Симонов запомнился приемной комиссии студии им. Вахтангова тем, как вживался в роль нищего торговца. Сюжет был взят из стихотворения Василия Каменского «Перс с коврами».

Суть произведения проста: ради благополучия любимой девушки, герой  каждый день торгует своим товаром. Он обивает пороги домов, расхваливая ковры, в надежде, что однажды ему точно улыбнется удача. «Еще немного терпения, — думает перс, — и моя прекрасная невеста признает во мне принца, а не бродячего торговца!» 

Но чего не сделаешь ради любви?, Повторяя попытки привлечь покупателей, герой Симонова все больше и больше падает духом — уже не так лихо звучат речи, не так живо горят глаза. Чуть ли не плача, перс повторяет заведомо провальные попытки. Но проницательный зритель давно догадался — что бы не сделал бродяга, судьба не на его стороне.

Этот номер был одним из коронных в репертуаре Симонова. А вдохновителем, первоисточником строк Каменского являлась картина, рассеянного по частным коллекциям художника Авакима Эммануиловича Миганаджяна.

Он родился в 1883 году в центре Екатеринославской губернии — городе Бахмуте — откуда его родители переселились в еще молодой Нахичевань-на-Дону. В «улье» — а именно так был изображен город на гербе — все шло по трудовому распорядку. 

Пропасть между его жизнью и творчеством столь велика, что невольно задаешься вопросом: где источник этих видений, которыми наполнял художник свои картины?

Может, это отзвук той поездки, совершенной еще в дремучем детстве, когда маленький Аваким вместе с отцом совершил путешествие по Закавказью и Тегерану? Или зов армянской крови, бунтующей против однообразия выжженной донской степи? А что еще, спрашивается, оставалось делать фантазеру среди канцелярского, пчелиного мира.

В юности, по словам самого художника, он любил предаваться игре воображения. Из бесформенных облаков его сознание рисовало чудесных зверей, райских птиц и волшебные шатры, которые покрывали безбрежные горизонты Нахичевани.

В дальнейшем, Аваким возьмет от этих жемчужных облаков положенные оттенки, разбавляя драгоценными камнями запястья нарисованных танцовщиц, светящихся среди сочного ультрамарина, краплака и изумруда.

После прозябания в родном городе, Авакима потянуло в Москву — в знаменитое Училище живописи, ваяния и зодчества. Проучившись там отведенный срок, он остается в Москве и даже открывает собственную школу-студию в самом центре столицы — на Мясницкой, 17.

Характерный эпизод из жизни художника передает искусствовед Николай Лаврский (настоящее имя — Николай Барановский): «Однажды, трясясь в вагоне трамвая, Миганаджян не отрываясь рассматривал разрисованные инеем узоры на окнах. Он решил поинтересоваться у ехавшего с ним приятеля, что он видит в фокусах инея на стекле. Приятель ответил без особого энтузиазма: «Звезды и что-то похожее на цветы».

На это короткое замечание, Аваким, ожидавший большего сказал: «Только-то... А я вижу сад с причудливыми, невиданными мною никогда растениями и деревьями... Я бродил по этому фантастическому саду, находил все новые и новые, невиданные мною цветы и деревья».

Не этот ли иней, вернее сказать, «фантазии на тему инея», перекочевали в его восточные растительные орнаменты. Несмотря на густоту узоров, у Авакима Эммануиловича получается создать цельный, не утомляющий глаза образ. Все его бесконечные витиеватости ковров, стен и одежд— вовсе не копии с настоящих узоров, а самостоятельная переработка восточного колорита. Он — художник-ориенталист, заново выдумавший Восток (кстати, который он видел лишь раз в детстве). «Тут все реально в его картинах, но в то же время и все фантастично, ибо ни таких пейзажей, ни костюмов, ни построек мы не найдем нигде на реальном Востоке», — пишет Лаврский.

В самом начале творческого пути  Аваким обратился к модному тогда образу Испании. Это увлечение прошло через год, но помогло найти внутри себя живописные оазисы, которым он и посвятил свое искусство.

Спокойная и насыщенная творчеством  жизнь, продолжалась до Октябрьской революции, хотя и после нее он некоторое время работал преподавателем художеств в ВХУТЕМАСе и даже был членом Рабиса и Центральной комиссии по улучшению быта ученых. Как и в своих работах, Миганаджян сумел отделиться от реальности.

Помимо литературно-художественного кружка «Триада», он входил  в объединение московских и ленинградских художников «Жар-цвет» (1923–1929), участвовал в пяти выставках и был активным членом «Московского салона». 

Отдельно стоит сказать о его успехах в качестве театрального художника. Дебютом была работа над декорациями для спектакля «Голубой ковер» камерного театра Александра Таирова. Через три года, в 1920 году, он был приглашен в созданную Суреном Хачатаряном Армянскую драматическую студию, где оформлял водевиль Лабиша «Два труса», а также «Сказки» Манвеляна и «К солнцу» Агороняна.

Чем дальше, тем меньше сведений сохранилось о художнике. Мускулистое пролетарское искусство не жаловало певца «живописных рахат-лукумов», как сказал о нем переводчик Абрам Эфрос, и вскоре, в 1927 году, Аваким был арестован, а в следующем году приговорен к 10 годам концлагерей. Ему вменяли самую «популярную» статью того времени  — контрреволюционная деятельность.

Вот отрывок из его письма в президиум ЦЕКУБУ:

«… Краски и материалы для живописи прислать мне посылкой, предварительно списавшись со мной, а также прислать мне теплое пальто, белье, платье и обувь. Единовременно прошу перевести мне по адресу Кемь<ский  пересыльный пункт, город  Кемь – мне, двести (200) рублей, на каковую сумму и прошу немедленно продать займы, по какой бы цене они ни стоили. Прошу не отказать мне в моей просьбе. Вынужден обратиться ввиду крайне тяжелого положения и серьесзной болезни...»

Конечно, в просьбе ему отказали. Однако, и в лагерях он продолжал свою деятельность. Вот как об этом вспоминает Академик Дмитрий Лихачев (тоже отбывавший свой срок на Соловках) в своей книге «Беседы прошлых лет»: «...Камера была очень холодной. В ней жил армянский художник Миганаджян, ученик Репина. Камера славилась тем, что была оформлена расписанным акварелью уютным абажуром. Миганаджян был мастером портрета. Помню ему принадлежащий портрет старого генерала Эрдели и генерала Генштаба Баева...»

В сентябре 1936 года, на два года раньше, его освободили, с ограничением проживания в столице. Тем не менее, после ссылки, через три года, в возрасте пятидесяти пяти лет художник скончался.

Возвращаясь к самому началу, к персу в роли Симонова, безуспешно предлагавшему свои драгоценные ковры, трудно не сравнить его участь с творческим наследием Авакима Миганаджяна, до сих пор не нашедшего себе место в крупных музеях мира.

Подготовила Иветта Меликян

Источники: 1. Лихачёв Д. С. Книга беспокойств. — Новости, 1991.

2. Лаврский Н. А. Э. Миганаджиан. — М.: Искусство и жизнь, 1916.

3. Шахматов Л. М. От студии к театру. М.: ВТО, 1970.

Литературная Армения