По сути, Андрей Битов всю жизнь служил одному жанру, жанру путешествия, создавая повести-путешествия и романы-странствия, работал над одной книгой… Как он сам признается, он всегда писал и не писал одновременно, и если сложить все его творчество по количеству затраченного времени, то получится в общем-то года два, а вся жизнь — путешествие и ежедневный анализ взаимоотношений внутреннего и внешнего, прошлого и будущего, пространства и времени. Свои произведения, в условиях цензуры, он нещадно «кромсал» и «штопал», варьируя их по-разному, не подозревая в самом начале творческого пути, что идет к собственной Империи, которая останется даже после того, как Советский Союз развалится; битовская Империя, как Ковчег, причалит к его собственному Арарату. В 60-ом году Битов сказал: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь»… [1, 504] Мысль материализовалась.

Литературный критик и литературовед Лев Аннинский, анализируя «Книгу путешествий по Империи» Андрея Битова, считает, в литературной традиции «он ближе к Лоуренсу Стерну, чем к Жюлю Верну, то есть он больше путешествует по своей душе, чем по параллелям и меридианам» [2], но без реального странствия тут не обойтись. «Битов, этот изумительный, природой созданный орган самоанализа, не реализовался бы без своих изматывающих путешествий, — пишет Аннинский. — Они ему жизненно необходимы. Они что-то в нем раскрывают, в его душе, обращающейся вокруг своей оси. Разгадка — в ней, и смысл — в ней же». [3] Аннинский называет битовские путешествия «классикой жанра», задаваясь вопросом, кто же он — странник или больше созерцатель, «методично снимающий оболочку за оболочкой с предмета, как бы навечно закрепленного перед неподвижным взором».

Битов с детства мечтал стать путешественником, бредил другими странами, возвел в кумиры географа и исследователя Центральной Азии Николая Пржевальского (1839- 1888). Маленький Андрюша, которого не устраивали собственные имя и фамилия, «подыскивал себе достойный псевдоним» и докучал матери: «Как стать великим путешественником, какие нужны качества… А у меня все это есть: путешественником я родился, страстно я увлекся, научно я подготовлюсь, характер я воспитаю, трудолюбие я разовью, а энергия — приложится…» [4, 19].

Первые воспоминания детства — это ленинградская блокадная зима 1941-1942 годов, потом вынужденное переселение на Урал, затем в Ташкент. «…Мне было пять. Через всю взбаламученную войной страну мы пробирались к бабушке в Ташкент. Мы уходили от блокады» (5, 9). С Узбекистаном Битов связан самыми крепкими узами: его дедушка по материнской линии, Алексей Константинович Кедров (1859-1916), будучи петербуржцем в третьем поколении и дворянином, родил дочь от немки в имперском «подбрюшье», как определяет это место Андрей Георгиевич, в Ташкенте, где возглавлял реальное училище до 1909 года. За заслуги эмир наградил деда бухарской золотой звездой. Битов, по воспоминаниям матери, зачатый в Грузии, родился в Ленинграде, но с неожиданными азиатскими чертами. Когда во время армянского путешествия художник Мартирос Сарьян спросил Андрея Георгиевича, русский ли он, Битов уверенно ответил: да, забыв о своей немецкой бабушке.

Так начинаются Битовские путешествия по стране, в пределах границы, так называемого «железного занавеса». Советский путешественник — это особая категория, его нельзя назвать несвободным или ущербным, потому что СССР — крупнейшее государство в мире, но зарубежье познавалось только из «разрешенных» книг и журналов. Тут была своя свобода, как на острове, потому что по Битову, «остров есть самое свободное пространство, потому что — тюрьма» [6, 496]. «О несвободах в СССР сказано много, о свободах почти ничего, — пишет Битов в комментариях к книге “Путешествие из России: Измерение III”. — Каждый зэк пользуется той свободой в зоне, какую себе отвоюет. Если Советский Союз представлял собою гиганскую зону на одной шестой части света, огороженную железным занавесом, то внутри нее ты мог передвигаться <…> свободно <…> Границ не было. Были закрытые приграничные зоны и секретные объекты, но и туда было не так трудно попасть с командировочным удостоверением; удостоверение же такое несложно было раздобыть в любой редакции. Таким образом, если ты не зэк и не колхозник (допустим, это была половина населения), то есть расконворированный гражданин, то мог передвигаться по Империи с завидной легкостью» [7, 500]. И «расконвоированный» писатель, лишенный возможности путешествовать по миру, пользовался этой свободой сполна. Два мира, изученный и постигнутый (в первом — мы пробуем устроиться, изучая его снаружи, второй, постигая изнутри, мы стремимся описать), сошлись в одной подвижной точке — фигурке путешественника — и обрели гармонию.

Битов, которого никак нельзя назвать асоциальным, считает, что человек живет границе двух сред — неба и моря, чувствуя на себе напряжение этой самой границы. «Только птицы и рыбы знают, что такое одна среда. Они об этом, конечно, не знают, а — принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие, которого нет в однородной среде, — напряжение границы. Мы живем в мире людей, родившихся один раз. Прошлому мы не свидетели, будущему — не участники» [8]. Это то самое будущее в прошедшем, которое на английском звучит как Future Perfect in the Past, или, «в русском приближении, позавчерашнее во вчерашнем <…>», когда «богатейшие оттенки времени во взаимоотношениях множества абстрактных категорий передаются одним грамматическим — будущим: повесть есть, но ее нет — она еще может быть написана» [9, 54]. Может быть, именно в этой мятежности и есть загадка русской души? Тип странника так характерен для России, считал философ Николай Бердяев (1874-1948), ибо «перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными ее очами… — писал он. — В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома…» [10] Критик Лев Аннинский называет Битова «странным странником», который не реализовался бы как писатель «без своих изматывающих путешествий», и считает, что он «больше путешествует по своей душе, чем по параллелям и меридианам. И все-таки без реального странствия тут, похоже, ничего не выйдет. Не реализуется» [11].

За лейтмотив битовских странствий можно взять строки из стихотворения «Пейзаж», которое было написано им в Батуми в 1982 году; к тому времени он прошёл немало дорог, объехал немало союзных республик (а мечтал о Японии!):

«Кто строит дом — не тот в дому живет.

Кто создал жизнь — не ищет смысла жизни.

Мысль свыше — не сама себя поймет.

Пускайся в путь — и в нем себя настигни…»

***

1957 год. Андрей Битов — студент Ленинградского горного института, а это — путешествия и исследования. Правда, за неуспеваемость он был отчислен, загремел в стройбат, служил на Русском Севере. Этот период тоже можно отнести к опыту путешествий. Битов вспоминает: «Довольно интересная у меня была армия. Потом я был доволен, что туда попал. Это был 1957–58 год. Я никуда не годился, был в очках, с неоконченным высшим, в общем социально неподходящим элементом. Меня перекидывали из одного стройбата в другой. И только потом, вернувшись, я понял, что это были все бывшие зоны, которые освободились из-под зеков, то есть я побывал в такой странной экскурсии по зонам. Потом, когда я читал самиздат, тамиздат, все было очень знакомо» [12].

В 1958 году Битов восстанавливается в институте. По итогам первой поездки, состоявшейся в 1960 году, рождается «ОДНА СТРАНА. Путешествие молодого человека». За три года до этого Битов, еще ничего не писавший, но интересовавшийся литературой и процессами вокруг нее, становится членом литературного объединения при институте под руководством поэта Глеба Семёнова (1918-1982), куда приводит его приятель Яша Виньковецкий, сначала поэт, потом художник, эмигрировавший в Америку; на заседании, посвященном принятию новых членов в объединение, Андрей Битов прочитал стихи своего брата, который подражал Игорю Северянину, «все поежились, потому что уровень у литобъединения был высокий, но приняли, и потом я, бедный, уже страдал, как же мне выйти из положения и что-нибудь написать» [13].

С «Одной страны» (1960) в творчестве Андрея Битова зарождается жанр путешествий, «Уроки Армении» (1967-1969), как отмечает писатель, являются его окончательным осмыслением, потом была Грузия, затем, спустя несколько лет, и не раз, возвращение в те места, в которых некогда побывал и которые описал.

С «Одной страной» Битов успевает попасть в «Молодой Ленинград» в 1961 году, удивляясь, можно сказать, явлению, когда написание и опубликование совпали. Критики обвинили молодого писателя в формализме, он сам признал, что в этой повести было «нечто щенячье» [14, 231], обаятельное и непосредственное; автору тогда ближе была экзотика, чем Империя. Критика смущает начинающего писателя, но оптимизм и молодость побеждают. Так, в 1963 году именно эта повесть послужила «паровозом» к изданию книги. А Битов уже писал следующее путешествие — «…к другу детства».

Свои странствия по пространству и времени Битов объединяет сначала в «Три путешествия» (1974), потом в «Семь путешествий» (1976), затем в «Книгу путешествий» (1986), приписывая на титуле подцензурное «…по Империи». В окончательном виде «Книга путешествий по Империи» «составила второй том собрания сочинений, набор которого оказался рассыпанным 19 августа 1991 года, что символично. Результатом этого распада для меня явились новые ее (как текста, так и Империи) формы объединения: роман-странствие “Оглашенные”, объединивший жанры романа, путешествия, эссе, и “Империя в четырех измерениях”, заменившая собой собрание сочинений, а также “Империя добра” — сериальный телетекст, не пошедший в эфир уже по причинам 17 августа 1998 года» [15]. «В советское время очень трудно было напечатать книгу целиком, книга обязательно должна была быть “разрушена”, потом начиналось “штопанье”. В дальнейшем можно было опираться на то, что уже издавалось, и добавлять. Таким способом я прошел восемь или восемь с половиной книг. А потом в Америке вышел “Пушкинский дом”. И все прекратилось. Шел 1977 год, когда меня перестали печатать, и до 86-го ничего не выходило, я был в запрете…» [16].

«Книга путешествий по Империи» писалась на протяжении 23 лет (с 1960 по 1983 гг.). Это восемь произведений, охватывающих поездки писателя в Башкирию, Среднюю Азию, на русский Север, в Армению и Грузию. Подготовка к печати завершилась в 1991 году, но увидела свет спустя 13 лет. Битов разбил книгу на две части — «Шесть путешествий» и «Кавказский пленник», куда вошли «УРОКИ АРМЕНИИ. Путешествие из России» (1967-69) и «ВЫБОР НАТУРЫ. Грузинский альбом» (1970-73). До полного издания произведения публиковались в журналах и отдельными книгами.

Термин «травелог» для жанрового обозначения короткометражных фильмов-путешествий, зародившийся в начале XX века, перешел в литературу. Часто можно услышать, что путевую прозу называют именно «травелогом»; у Битова — путешествия и странствия, как он говорит, «остался верен себе и языку», ибо «человек, с младых ногтей погруженный в родную речь, естественно обретает и возраст этой речи: она сегодняшняя, не прошлого века…» [16]. В 2005 году на встрече со студентами Ереванского государственного университета (к слову, с 1997 года Битов является Почетным доктором ЕГУ и Почетным гражданином города Еревана) писатель в очередной раз подтвердил свое убеждение: «Нет более правдивой вещи, чем язык. Он выдает любую неправду, не прощает ни одного слова. Русский язык прекрасен, он все вынес, переварил и до сих пор является средством общения. Мне особенно нравится, когда всякие “новые европейцы” стараются говорить на английском, тщательно подбирая слова, а после официоза вдруг: “Слушай! Давай поговорим на русском”. Не надо утрачивать русский язык. Но империя не распалась бы, если бы было больше внимания к языкам других народностей».

«Путешествие — старое слово. Все называется теперь иначе: командировка, поездка, экскурсия», — размышляет писатель в «Путешествии к другу детства. Наша биография» (1963-1965), приходя к сакральной сути — «Конечно же путешествие! Вся жизнь». Битову удается избежать английского термина «травелог» даже тогда, когда его роман-странствие «Оглашённые» (1995) переводили на английский: он вспомнил более старое обозначение путевой прозы, распространенное в XVII–XVIII веках, — «пилигримидж новел».

У Битова сложная система подзаголовков, и графика страницы всегда значила много для него; он был формалистом. В советское время, в условиях цензуры и редактуры, добиваться желаемой формы было достаточно сложно, поэтому заголовки и подзаголовки менялись по многу раз. Например, прежде чем остановиться на «Одна страна. Путешествии молодого человека», было много других «путешествий». Подзаголовок «Уроков Армении» тоже много раз менялся. Сначала было «Путешествие в небольшую страну», но редакторы, видимо, хорошо сведущие в этнопсихологии армян, сказали, что Армения обидится, так появились «УРОКИ АРМЕНИИ. Путешествие из России».

***

«УРОКИ АРМЕНИИ. Путешествие из России» и «ВЫБОР НАТУРЫ. Грузинский альбом», как говорилось выше, Битов поставил во вторую часть «Книги путешествий по Империи», объединив названием «Кавказский пленник»; писатель, любовно и ответственно относящийся к своим текстам, сделал это не просто так. Нарушая временную последовательность, Битов показывает некоторую гетерогенность очерков и обращается к «кавказскому тексту», интуитивно продолжая традиции своих предшественников — романтиков XVII и XIX веков. В статье «Кавказский текст как кавказский плен» культуролог Александр Люсый отмечает: «Кавказ стал для русской культуры еще одним, но не прямым, а опосредованным “окном в Европу”, культурно-философским “окном”. Структура кавказской фабулы отражает движение с Родины на Кавказ как из плена в мир свободы, превращение русского в невольника и его обратное движение на родину. Реальное пленение на Кавказе в какой-то степени переворачивает каноническую романтическую ситуацию, позволяет взглянуть на нее несколько иначе. Светский плен противостоит и парадоксально сочетается с романтическим образом свободы — Кавказом…» [17] Битов утверждает, с чем согласятся многие, что в Армении и Грузии спасались. Великие поэты и писатели «прятались за дружбой народов, за переводами их поэтов на русский язык» [18, 486]. В советское время там «прятались» Мандельштам, Пастернак, Заболоцкий, Битов и многие другие. «Литературная Армения» — журнал, который издается с 1958 года по сегодняшний день, брал на себя смелось и публиковал «запрещенных» писателей.

Литературовед Андрей Арьев битовские встречи с Арменией и Грузией называет «серьезными, экзистенциально пережитыми», и дело не только в людях, а в отечестве «неземном», «в храмах, вписанных в природу» и «не заслоненных человеком и делами рук его» («Уроки Армении»), во встречах с умозрением о «божественной норме». «Здесь утвердилась и лит. точка отсчета — Пушкин, — считает Арьев. — Пушкин как априорная, «божественная» данность, порождающая «текст»: «За Пушкинским перевалом, где библейский пейзаж Армении начинает уступать теплому и влажному дыханию Грузии и все так плавно и стремительно становится другим…» («Грузинский альбом»)… Пушкин — это и «Ворота в мир», и «Врата мира». И он же символ национальной самоидентификации. «Ничего более русского, чем язык, — пишет Битов, — у нас нет». [19]

Пушкин пройдет через все творчество Андрея Битова. «Пушкинский дом» он начнет писать между «Уроками Армении» и «Грузинским альбомом». Но ни пушкинское «Путешествие в Арзрум», ни мандельштамовское «Путешествие в Армению» не послужат Битову в качестве ориентиров для написания «Уроков Армении», он старался абстрагироваться, «стилизуя, специально в Пушкина не заглядывал, не освежал…» [20, 303]. Это собственный опыт, собственные чувственные впечатления и знания о культуре, истории и традициях Армении. Хотя за эпиграф уже позднее возьмет пушкинские слова, которые не вошли в печатное издание «Арзрума», но сохранились в собрании сочинений (там можно обнаружить их в фрагментарном использовании):

«Легкий одинокий минарет свидетельствует о бытии исчезнувшего селения. Он стройно возвышается между грудами камней, на берегу иссохшего потока. Внутренняя лестница еще не обрушилась. Я взобрался по ней на площадку, с которой уже не раздается голос муллы. Там нашел я несколько неизвестных имен, нацарапанных на кирпичах проезжими офицерами. Суета сует! Граф *** последовал за мною. Он начертал на кирпиче имя ему любезное, имя своей жены — счастливец, — а я свое.

Любите самого себя, Любезный, милый мой читатель».

В Армении Андрею Битову суждено будет пройти по отрезку пушкинского пути, побывать там, где «Пушкин встретил арбу с Грибоедом», а в Тбилиси вспомнить, что там русский поэт отметил единственный юбилей в своей жизни — свое 30-летие.

Точка на карте — Армения

Путешествие Андрея Битова в Армению, совершенное в 1967 году, представляет собой звено в длинной цепи путешествий. Поехал он к своему другу по Сценарным курсам писателю Гранту Матевосяну.

Кто бы мог подумать, что поездка 30-летнего Битова в 1967 году в Армению станет судьбоносной как для писателя, так и народа Айка [Айк — мифический прародитель армян — прим. авт.]. Художественный хронотоп — «времяпространство» (по Бахтину, взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе) — в случае с Арменией с исторической точки зрения представляет собой осколок большой страны, которая в период с 190 года до н.э. по 428 год н.э называлась Великой Арменией, а при царе Тигране II (140 год до н.э.–55 год до н.э.) превратилась в крупнейшую державу — от Куры до Иордана и от Средиземного моря до Каспийского, и хоть этот отрезок времени длился не так долго, историческая память велика; к боли утрат примешались сначала гонения на армян, перешедшие в резню в конце ХIХ века в Западной Армении, которая была под властью Османской империи, потом, под шумок Первой Мировой войны, уже массовая резня армянского населения, которая продлилась вплоть до 1920 года. 24 апреля 1915 года принято считать днем памяти погибших во время Геноцида, потому что именно в этот день турки вырезали интеллигенцию — писателей, музыкантов, художников, журналистов…

В 60-х годах ХХ века, как и в предыдущие десятилетия после армянской трагедии, не принято было говорить о первом геноциде ХХ века, что стало хорошим примером безнаказанности, попустительства, забвения для германских нацистов. А Битов заговорил. Смело. Громко. Хотя не преследовал такой цели — быть первопроходцем в поднятии запретной темы. В комментариях к книге «Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III» Андрей Георгиевич пишет об «Уроках Армении»: «Главной победой оказались не художественные достоинства, а то, что феномен геноцида армянского народа, существовавший в печати лишь по разряду «для служебного пользования», был предан всесоюзной гласности. Последним препятствием в советской цензуре было извлечение из инструкции немецкой цензуры 1917 года: «Лучше всего хранить молчание в армянском вопросе» [21, 501].

Андрей Битов не искал идеала, подвига, смысла в служении другому народу и Армении в целом, но интуитивно нашел героя, голос и язык, которым воспроизвел труднопроизносимые армянские слова, вспоминая своего предшественника Осипа Мандельштама — «дикая кошка армянская речь». «Цепкость армянской речи так соответствует кованости армянских букв, что слово — начертанное — звякнет, как цепь, — пишет Битов в “Уроках”. — И так ясно представляются мне эти буквы выкованными в кузнице: плавный изгиб металла под ударами молота, слетает окалина, и остается та радужная синеватость, которая мерещится мне теперь в каждой армянской букве. Этими буквами можно подковывать живых коней… Или буквы эти стоило бы вытесывать из камня, потому что камень в Армении столь же естествен, как и алфавит, и плавность и твердость армянской буквы не противоречат камню».

Пространство Армении усваивалось Битовым через слова, истории, услышанные от людей, пейзажи, ароматы зелени, вкус деревенского сыра, лаваша. Писатель метафоричен: в стопке лаваша он видит «древнюю-древнюю рукопись», спрашивает своего армянского друга, талантом которого восхищен, какую бы часть книги «Мы и наши горы» он напечатал бы на лаваше, тот сокрушенно качает головой — «нет, такого, чтобы — на лаваше, я, пожалуй, еще не написал».

Битов не раз слышал от Матевосяна о Геноциде армян, но не понимал — что это, как такое могло произойти. Понял лишь тогда, когда побывал в Армении, пообщался с людьми, заглянул в полузапрещенную Книгу документов и свидетельств о резне. Спустя 45 лет, уже к 95-летию геноцида армян Битов напишет в своем эссе, опубликованном в газете «Новые известия»: «О том, когда я впервые услышал слова “резня”, “армянская резня”, помню абсолютно точно. И мне до сих пор стыдно и отвратительно, что это случилось… когда мне было уже почти тридцать лет. Мне кажется, слова такого рода каждый человек должен услышать в раннем детстве, чтобы запомнить на всю жизнь и бояться их, как Божьего суда…» [22].

Андрей Георгиевич прожил в Армении всего лишь десять дней, книгу писал — больше года. Цитата из «Уроков Армении»: «Я прожил в этой книге много дольше, чем в Армении, — и в этом уже ее содержание. Каждый день прибавлял мне так много, что описывать его приходилось месяц. У кого же мне занять столько времени?…» И, между тем, Битов, уже постфактум, считает, что книга состоялась быстро. «Какое же было здоровье у автора, чтобы написать эту книгу так быстро», — говорит он в интервью [23]. Он всегда писал набело, очень экономил усилия. Вдохновение было настолько мощным, что, по-видимому, ему было легче сесть и сразу написать, чтобы никогда не возвращаться. Это не халтура, говорит писатель, «это значит довести себя до такого каления, чтобы писалось чисто, набело» [24]. Опять же утверждение Битова: довести себя до состояния текста — тогда ты пишешь от первого до последнего слова. У Андрея Георгиевича есть формулировка, что такое текст: это связь первого слова с последним и каждого с каждым, тут потихонечку нельзя, только залпом. Залповыми стали и «Уроки Армении». Битов строил их, «как храм, — мгновенным взглядом назад, с перевала», эта «цельная, семиглавная конструкция, вполне подобная объекту описания… не развалилась, устояла» [25, 483].

Отдельной книгой «Уроки Армении» вышли в армянском издательстве «Советакан грох» («Советский писатель») в 1978 году, но до этого читатели имели возможность познакомиться с ними на страницах журнала «Дружба народов» (1969). Автору пришлось побороться с цензурой («ни разу в жизни я не видел живого цензора… они скрывались в таинственном слове ЛИТ, как в бункере, с ними могли контактировать лишь редакторы») [26, 233] — выкрамсовывались места, касающиеся освещения подробностей Геноцида армян. Во всей книге только в одном месте употреблено слово «геноцид». Но Битов не прибегает к перифрастическому стилю, он, как истинный последователь натуральной школы, рассказывает о стране, истории, людях, судьбах, мастерски показывая величие и скорбь Армении. Точен и психологичен, он из тех исследователей, которые познают страну, народ через почву, воздух, сознание, а не путем анализа из кабинетной формы; он считает, что путешествие заключается не в пробежках по театрам, музеям, достопримечательностям, а в том, чтобы жить в каждом новом месте жизнью тех, кто там живет, а лучше всего — работать. Позднее Битов заявит, что «книга была написана не об Армении, а о России. О другой, чем Россия, стране» [27, 501], что вызовет много вопросов. Что он имел ввиду? Познание себя, России через призму пространства и времени другой страны, другого народа, другой культуры и истории, а именно: «Всем известно — путешествие расширяет кругозор. Это верно. Но заключается это расширение в том, что шире видишь родину. Смысл путешествия в том, что вернешься домой…» [28, 121].

Как можно передать глубину трагедии, не применяя подцензурное слово «геноцид», не прибегая к рыдающим строкам, мы видим во внутреннем диалоге писателя с армянским другом по возвращении из путешествия. В первой фразе Битов выводит: «Армения — солнечная, гостеприимная страна». Но тут же слышит внутри себя несогласие друга: «Чэ, чэ, чэ! Чэ, Андрей, чэ!» (в переводе — «Нет, нет, нет! Нет, Андрей, нет!») Тогда писатель выводит: «Армения — горячая, многострадальная земля». Но и с этим не соглашается друг. «Ну какая же она, твоя Армения?!» — вопрошает Битов. «Знал бы, сам написал, — говорит друг. — Армения — моя родина». Родина не может быть плохой или хорошей. А для Битова Армения «горячая»… «Разве сразу найдешь такое слово? — рассуждает он. — Именно горячая. Тут все горячо: небо, земля, воздух, солнце, люди, история, кровь, та, что в людях, и та, что из людей…»

Битова интересует натура в неординарных проявлениях, которые для армян вполне ординарны. Армяне сосредоточены на себе во всем мире. Нельзя сказать, что это плохо, они не себялюбивы, сосредоточенность эта характеризуется тождественным «Я» во всей нации. Грань почти неуловимая. Битов понял, уловил и показал: армянская душа созидательна, жаждет счастья, мира, торжества бытия… Способность ценить все это обусловлена великими усилиями, высокой ценой. Битов стал соучастником.

Подвиг писателя не осознается им самим, стихийный порыв привел к тому, что Битова, как и его предшественников — Брюсова, Городецкого, Мандельштама, почитают в Армении как святого. Он также, как его друг Матевосян, укрепился в «каменистой и неплодородной почве».

Поэт Константин Кедров отметил, что Андрей Битов, как Мандельштам, вырвался к своему читателю через Айастан — страну света — Армению. «Его “Уроки Армении” — вроде бы просто путевые впечатления, очерки и эссе. На самом деле эта книга стала уроком свободы для читателей, рождённых в несвободной стране», — написал он [29].

Лев Аннинский, размышляя над тем, почему именно армяне сумели так здорово вырвать Битова из его «клетки», пишет: «Невольно наталкиваешься на старинный контраст двух философских линий, одна из которых, восходя к несторианству с его упором на чисто человеческую природу Христа, преломилась в конце концов в немецкой классической философии, другая же, монофизитская, с ее упором на божественную природу и на духовный космос, — преломилась в армянской культурной традиции, — именно этот контраст, подействовавший на нервную натуру Битова, вдруг успокоил его, помог ему нащупать под ногами каменную твердь» [30].

В 1989 году, после Сумгаитского погрома армян в Азербайджанской ССР (27–29 февраля 1988 г.), который британский журналист и писатель Томас де Ваал назвал первой в современной советской истории вспышкой массового насилия, и Спитакского землетрясения (7 декабря 1988 г.), унесшего жизни 25 тысяч человек, Андрей Битов написал — «Пропущенный урок», и в одночасье «Уроки» превратились в воспоминания… в воспоминания о том, какой Армения была, какой ее можно было увидеть…

В 2001 году, в год 1700-летия принятия Арменией христианства в качестве государственной религии, Андрей Битов едет к армянам. Находит сакральное в цифрах: тридцать три года назад он впервые побывал в этой стране, «за это время мог родиться и погибнуть Христос…» [31, 496], но век кончился, а у Него юбилей — 2000 лет. Он размышляет об Арарате, к которому когда-то причал Ковчег, называя Армению древним, «допотопным» государством, он сокрушается вместе с армянами, что когда-то Ленин подарил туркам Священную гору, поверив в их обещания, что Турция станет Красной, и приходит к выводу, что все-таки «нет Армении без христианства, резни и землетрясения» [32, 496].

Гора Арарат… Гора, которая не каждому гостю показывает свой лик. Находясь всего лишь в тридцати километрах от Еревана, прямо на нынешней границе между Арменией и Турцией, она часто прячется в сизой дымке. Когда-то Николай Первый три дня ждал, чтобы увидеть Священную гору, но так и не увидел. Открылся ли Арарат Битову в далеком 1967 году? Бывалые люди объяснили ему в Москве, что он должен был познакомиться с Горой прямо на аэродроме. Но Арарата не было видно ни с аэродрома, ни с Еревана, ни с кругозора арки поэта Чаренца. «Дымка закрывала его, и в той стороне, где ему положено было быть, она голубела и сгущалась до мутноватой синевы, и казалось, что там, за городом, — море», — пишет он в «Уроках». И так до последнего дня. Андрей Битов улетал на рассвете. И только тогда увидел две вершины — и большую, и маленькую: «Это оказалось очень неожиданно. Он не был так уж органичен для того места, где так внезапно вырос на прощание. Он казался пришельцем.

…Довольно мрачная, насупленная гора, словно недовольная открывшимся ей видом. Молчаливая гора — именно такое впечатление обета молчания она на меня произвела. Может, это естественно для потухшего вулкана.

И потом — гора смотрела. Я на нее, она на меня. И я чувствовал себя неловко.

Это, наверно, случайное, однократное мое впечатление, но мне было непонятно, как она сюда попала.

Словно горе этой пришлось возникнуть и вырасти поневоле, чтобы подставить плечо ковчегу» [33, 60-61].

Хорошо рассмотреть Арарат Битову удалось лишь в 2008 году, морозное январское утро вырисовало Гору. К тому времени чаша армянских бед пополнилась резней в Сумгаите, землетрясением, трагедией в Баку, Карабахской войной… И если в 1967 году Битов везде видел цифру «50» — 50-летие со дня Геноцида, поминовение полутора миллиона убитых, то теперь список пополнился очередными жертвами от турецкого ножа, приблизившись к двум миллионам… «Кровь армян — сообщающийся сосуд. Кровь одного равна крови всех», — выводит писатель. Восьмой урок, пропущенный, опять же о трагедии и торжестве жизни армянского народа. «Прошло десять, пятнадцать, девятнадцать лет… Книга не старела, потому что ничего не менялось, — я старел», — пишет Битов.

«Уроки Армении» — книга, пронзительная для миллионов людей не только армянской национальности, а также для тех народов, в чьей истории есть кровавые страницы.

В наши дни Битов акцентировал внимание на том, что свободы, как таковой нет, распахнутые «железные занавесы» принесли другое зло: ведется политика против Других людей, которые не признаются ни цивилизованной Европой, ни США. И формула проста: «чтобы сегодня существовало “убий”, “застрели”, “зарежь”, чтобы кровь продолжала литься и литься, нам обязательно нужно доказывать, что Другой — не человек, — размышлял он. — А уж кто им станет — на это большого ума не требуется…» [34].

Елена Шуваева-Петросян,

 журналист, писатель, литературовед, основатель проекта «Гора»

Фотографии: личный архив Андрея Битова.

Список литературы:

1. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

2. Аннинский Л.А. Странный странник | e-reading.club

3. Аннинский Л. А. Странный странник | e-reading.club

4. Битов А.Г. Путешественник: Дубль. — М.: Фортуна Лимитед, 2004. — 240 [7] с.

5. Битов А.Г. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 1. Повести и рассказы. — М.: Молодая гвардия, 1991. — 575 [1] с.

6. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

7. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

8. Битов А.Г. ПТИЦЫ, или Новые сведения о человеке, 1971, 1975 | e-reading.club

9. Битов А.Г. Битва. — М.: ArsisBooks, 2009. — 120 с.

10. Бердяев Н.А. Судьба России | lib.ru

11. Аннинский Л.А. Странный странник | e-reading.club

12. Из личного архива интервью автора с Андреем Битовым.

13. Из личного архива интервью автора с Андреем Битовым.

14. Битов А.Г. Путешественник: Дубль. — М.: Фортуна Лимитед, 2004. — 240 [7] с.

15. Битов А.Г. Книга путешествий по Империи. Читателю! | librebook.ru

16. Битов А.Г. Книга путешествий по Империи. Портрет и постскриптум | librebook.ru

17. Люсый А.П. Кавказский текст как кавказский плен | russ.ru

18. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

19. Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. с. 217-221.

20. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

21. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

22. Новые Известия. Андрей Битов: Резня — слово, не требующее перевода | newizv.ru

23. Из личного архива интервью автора с Андреем Битовым.

24. Из личного архива интервью автора с Андреем Битовым.

25. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

26. Битов А.Г. Путешественник: Дубль. — М.: Фортуна Лимитед, 2004. — 240 [7] с.

27. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

28. Битов А.Г. Путешественник: Дубль. — М.: Фортуна Лимитед, 2004. — 240 [7] с.

29. Кедров К.А. Энциклопедия фонда Хайазг | hayazg.info

30. Аннинский Л.А. Странный странник | e-reading.club

31. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

32. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

33. Битов. А.Г. Путешествие из России: Империя в четырех измерениях. Измерение III: повести-путешествия. — Москва: Астрель, 2013. — 505 с.

34. Новые Известия. Андрей Битов: Резня — слово, не требующее перевода | newizv.ru