Бывают люди, смерть которых не оставляет равнодушным, даже если вы в жизни никогда не встречались. Таким был и «человек-оркестр» Давид Саркисян. Он участвовал в создании лекарства от болезни Альцгеймера, снимал документальное кино, был директором Музея архитектуры и защитником московской старины… Такой он, человек эпохи Возрождения. «Это был вызов норме, вся моя биография», — так охарактеризовал свою жизнь Саркисян.

Чтобы голословно не твердить, что Давид был особенным, начнем рассказ с самого начала. Он родился 23 сентября 1947 года в Ереване в семье военного и преподавательницы русского языка. Первой его специальностью стала биология, которую он изучал в МГУ им. М.В. Ломоносова. Саркисян был одним из лучших на курсе. Затем он защитил кандидатскую диссертацию и десять лет проработал во Всероссийском научном центре по безопасности биологически активных веществ. Саркисян разработал препарат амиридин, который до сих пор применяют при лечении болезни Альцгеймера.

Обладатель разносторонней натуры, Саркисян еще в 1980-е годы стал увлекаться кино, начал работать режиссером на студии Мосфильм, занялся кинокритикой. В качестве одного из режиссеров работал над фильмами «Анна Карамазофф» (1991) с Жанной Моро и «Вокальные параллели» (2005) Руслана Хамдамова. В последнем снимались Рената Литвинова и оперная певица Араксия Давтян. Но это не все. Саркисян снял около двадцати документальных фильмов, был режиссером телепередач, поучаствовал в открытии галереи «Дом Нащокина» в 1996 году.

В 2000 году начинается новый этап, открывающий новую грань личности Давида Саркисяна. Его назначают директором Государственного научно-исследовательского музея архитектуры им. А.В. Щусева (ГНИМА). Московское арт-сообщество встретило это назначение настороженно. Слишком необычной была кандидатура. Хотя для Саркисяна, прежде с архитектурой не связанного, музей стал главным делом жизни.

«Я каждый день говорю спасибо тому человеку, который меня уговорил стать директором музея… Сразу захотелось строить новый домик, создавать новый мир в этом маленьком, бедном, но независимом образовании», — рассказывал Саркисян в одном интервью.

Его близкий друг и знаменитый архитектурный критик Григорий Ревзин сначала был врагом: как только архитектурное сообщество узнало о назначении Саркисяна на пост директора, его восприняли как самозванца, а Ревзин и вовсе пошел его разоблачать, «снимать с поста директора». Архитекторы писали письма протеста — почему какой-то биолог возглавил важный федеральный музей?

Однако очень быстро, сразу после личного знакомства, противники Саркисяна стали его ближайшими друзьями и соратниками.

Его вспоминали как необычайного бессребреника: любой мог бы озолотиться на его должности, а Давид, наоборот, продал все, что у него было, и вложил в музей. Саркисян разогнал из музея арендаторов и сделал все, чтобы исторические интерьеры здания были сохранены. Его жизненная энергия, умение привлекать людей сделали некогда зачахший музей средоточием культурной жизни.

Саркисян заменил бесцветное сокращение ГНИМА на запоминающееся МУАР. Благодаря редкому таланту объединять людей, он способствовал появлению одного из самых честных общественных движений Москвы — «Архнадзор», а до него замечательного проекта «Москва, которой нет». Как и сам Давид, эти люди активно боролись за сохранение исторического наследия и архитектурных памятников столицы, противостоя губительному «лужковскому стилю». Его беспокоило, что в Москве «произошло вторжение архитектуры очень плохого вкуса», будто это была его личная борьба. Что и неудивительно — он спасал любимый город.

«Я сейчас думаю, что, наверное, российская архитектура, к которой я отношусь весьма скептически, может быть, и вообще бы не была даже тем, что она есть, если бы не было Давида. В каком-то смысле он сделал что-то такое с самим полем архитектуры, в котором стало не стыдно существовать в каком-то смысле. То есть кому-то стало стыдно существовать, благодаря ему же, а кому-то не стыдно. И вот это мне кажется очень важным, потому что он обозначал собой какую-то очень важную нравственную ось не только московской, но и российской архитектуры», — так охарактеризовал заслуги Саркисяна архитектор Евгений Асс.

В какой-то момент МУАР стал средоточием жизни — здесь появились молодые архитекторы, кураторы, звезды мировой архитектуры и директора европейских музеев. Новаторским было решение Саркисяна превратить часть музея — флигель усадьбы Талызиных, на реставрацию которого попросту не было денег, в модное выставочное пространство «Руина». Среди голых стен и отсутствующих потолочных перекрытий восприятие выставки превращалось в почти сакральный акт. Эмоциональное, почти всегда холодное и таинственное пространство быстро стало местом притяжения, островком Венеции в Москве.

Легендой стал знаменитый кабинет директора, который сейчас является частью экспозиции. Все десять лет Саркисяна он «зарастал» диковинными вещами, бумагами, книгами, фотографиями. Он стал как бы вторым лицом хозяина. Ведь Давид здесь жил, спал, принимал посетителей и друзей. После смерти директора кабинет в качестве самостоятельной инсталляции отправился на XII Биеннале архитектуры в Венеции, а потом уже вернулся в «родные» стены музея. Сейчас это собрание предметов всех стран и эпох служит лучшим напоминанием о том, каким разносторонним был его владелец.

«За десять лет тот пустой кабинет, в котором он возник, обрастал вещами как годовыми кольцами и постепенно превратился в невероятную инсталляцию. Давид был такой человек, что разные мировые знаменитости, которые обычно встречаются на газетных полосах и мелькают в телевизоре, все время как-то образовывались в этом кабинете: Рем Колхас напрашивался к нему делать выставки, Заха Хадид слала ему по пять эсэмесок в день. И уж все эти иностранцы рассказывали друг другу, что в Москве есть несколько достопримечательностей: Кремль, Мавзолей, храм Василия Блаженного и кабинет Давида Саркисяна. Там были сотни вещей, такие, что их вообще быть не может. Метрономы, барометр, фарфоровый обелиск, головоломки, магнитные шарики, мобили с моторчиками и без моторчиков тоже, бусы, четки, прозрачный зонтик, скульптуры, картины, рисунки, муаровые шали, свистелки, заводные качели, расписные тарелки, вазы, карты, птички, цветы, часы — это был интерьер лавки волшебника. А он сидел в самом центре, и вокруг был его музей. Как-то очень быстро оказалось, что музей этот преобразился, и это уже стало разуметься само собой, будто он ничего и не делал. А он совершил революцию», — так вспоминал об этой знаменитой комнате Григорий Ревзин.

«Поразительный человек, который начинал как химик, фармацевт, потом ушел в кино, потом с такой же неистовостью возглавлял Музей архитектуры, стал значительной фигурой, как и везде, где он появлялся. Вот такая у него была энергия, стезя, предназначение. И вот то, что его вот так вырвало от нас, не знаю, это какая-то большая печаль», — вспоминала Рената Литвинова, с которой Саркисян сдружился на съемках «Вокальных параллелей».

Умение объединять людей, устанавливать связи проявилось в еще одном направлении работы Давида. Он много помогал медицинским фондам. Именно с его подачи работать с Первым московским хосписом взялась актриса Татьяна Друбич. Саркисян отправил ее знакомиться с Верой Миллионщиковой, которая предложила актрисе осмотреть хоспис. Там Друбич увидела армянского мальчика по имени Цолак. Его привезли из Армении на лечение, а в конечном итоге он очутился в хосписе без надежды выжить. Но чудеса иногда случаются. Цолак отказался умирать и неожиданно пошел на поправку. Увидев его, Друбич поняла, что отныне часть ее жизни будет связана с хосписом и фондом «Вера». Давид успевал помогать всем — и сотрудникам, и пожилым архитекторам, и всем друзьям, кто нуждался.

Давид Саркисян скончался в Германии 7 января 2010 года после продолжительной тяжелой болезни. Ему было всего 62 года. Московские власти, для которых принципиальный Давид и его борьба за архитектуру были настоящей занозой, в итоге не дали похоронить его на Армянском кладбище. Не помогло даже ходатайство все известных деятелей культуры. Последнее пристанище Саркисян обрел на Троекуровском кладбище. Друзья и соратники покойного директора сняли о нем фильм.

Вся его жизнь стала произведением искусства, манифестом любви к жизни и свободе, ко всему подлинному. Он был биологом, режиссером, куратором, но прежде всего — Человеком.

Анаит Багдасарян