10 августа появились новости о кончине советского, армянского и российского скульптора, художника и графика Николая Багратовича Никогосяна. Всего несколько месяцев он не дожил до своего столетнего юбилея. На следующий день ушла из жизни супруга мастера, с которой они прожили долгие годы. Об этом сообщил друг семьи фотограф Герман Авакян на своей странице в Facebook.

Он был старейшим из ныне живущих народных художников СССР. В марте 2018 года в Государственной Третьяковской галерее открылась масштабная выставка «Николай Никогосян. Уходящая классика». Москвичам он запомнился скульптурами на фасаде высотного здания на Кудринской площади.

Рука ваятеля. Памяти Николая Никогосяна

Нам еще предстоит осознать, что с уходом Никогосяна кончилась эпоха ваятелей.

Многие понимали, зачем судьба задерживает его на этом берегу, среди нас. Хотя он, великий жизнелюб и труженик, очень скучал по тем людям, которые ушли много десятилетий назад, а то и полвека. Уже не сыграть ему было в нарды с маршалом Баграмяном, не позвонить Араму Ильичу, не побывать на новой выставке Мартироса Сергеевича. Он задержался ради нас, ему самому вряд ли было это так уж необходимо. Даже во времена девальвации искусства, науки, слов, идей, смыслов должны были кем-то скрепляться, фиксироваться. Тем, кто может дать жесткие оценки, дать совет, вспомнить об уроках его великого учителя Матвеева в Ленинградском институте живописи, скульптуры, архитектуры. 

Александра Терентьевича Никогосян почитал всю жизнь. Мы не осознавали, что пожав руку Николаю Багратовичу, находимся в двух рукопожатиях от Виктора Борисова-Мусатова, Кузьмы Петрова-Водкина, Игоря Грабаря, Евгения Лансере. Сегодня слово «ваятель» настолько обесценилось, что стало иметь снисходительную, отрицательную коннотацию. Нам еще предстоит осознать, что с уходом Никогосяна кончилась эпоха ваятелей. Сегодня есть прекрасные скульпторы, но творцы, которые могут нас связать с античностью, расцветом форм классицизма и модернизма, уже нет. «Ваятель» по этимологии относится к слову «вить», «плести». Действительно, при произнесении этих слов более осязаемой становится сама материя. Говорят, Александр Терентьевич сравнил художника с артистом, который трудится над ролью долго и упорно, а на сцене кажется, что всё у него получилось сразу и легко. Это свойство образов у Никогосяна появлялось скорее всего не после академических штудий, а от армянского мировоззрения. Главная субстанция армянской реальности — это камень, который призван сделать жизнь прочной и вечной. Но при этом так, чтобы сами люди имели радость жизни, и воздух, и свет. Армянский камень можно заставить ажурно виться, если его режет камнетес, или застывать в этюдной легкости. Кредо Никогосяна было уловить момент перехода плоти гранита или дерева в его будущее полупризрачное состояние. Оно останется тенью в памяти того, кто видел его Майю Плисецкую или кору XX века с ее грациозным, нежным поворотом головы.

Сам Никогосян, не знавший электрических гравёров и шлифовальных машин, мог рубить камень по многу часов в день, некоторые работы он делал на протяжении 9-11 лет. Именно так, как во времена Микеланджело и эпохи каррарского мрамора, рождались памятники Микаэлу Налбандяну, Ваану Терьяну, скульптурные портреты Дмитрию Шостаковичу, Аветику Исаакяну, Мартиросу Сарьяну. Теперь нет смысла перечислять всех, кто знал его и кого он мог зарисовать в своей мастерской во время разговора. Творец, которого рисовал Сарьян и фотографировала Ида Кар, с кем любили выпить и посмеяться Арно Бабаджанян или Сергей Параджанов, своим уходом закрыл для нас дверь в прошлое, но у нас есть возможность предсказать, каких художников, мыслителей, писателей будут рождать новые времена, которые сделают русских и армян снова нужными и интересными друг другу, дадут напряжение и новый импульс для создания и развития духовных парадигм.

Для Никогосяна творчество и духовность, точнее, возможность ее искать в себе и воплощать в советские времена, были сопряжены с близостью к великим трагедиям XX века. Подравшись как-то мальчишкой в ночном Ереване с Егише Чаренцем, который сделал ему замечание, мол, молод еще гулять со взрослыми женщинами, после его смерти в 1937 году он раньше многих остальных смог принести покаяние. Создав удивительный памятник возле Шахматного дома. В одно время с Михаилом Шемякиным, в 1990-е, создавшим памятник жертвам политических репрессий в Петербурге, создал Никогосян памятник жертве сталинских репрессий поэту Ваану Терьяну: установить его могли только в 2007 году в ереванском районе в народе называемом «Бангладеш». А на доме в московском Брюсовом переулке, где в 1939 году была с особой жестокостью была убита Зинаида Райх, спустя 25 дней после ареста Мейерхольда, появилась мемориальная доска Всеволоду Эмильевичу, делал ее Никогосян.

Примечательно, что когда он стал физически слабеть, он обратился к живописи. Но продолжал мыслить, как скульптор. Он говорил, что картины он не рисует, а лепит. Поэтому почти все работы в масле у него были пастозные. 

Несмотря на то, что творчество Николая Багратовича знали и ценили все, в Ереване с открытием его музея все-таки затянули. На Тишинке его мастерскую, ставшую удивительно светлым, открытым и радостным местом в Москве, те, кто знали и любили Никогосяна, заходили часто. В последние годы жизни самого мастера можно было часто увидеть во дворике, среди своих творений. Он ненавидел тоску и тусклые краски: надев красную кофту, яркую шапочку, похожую на ту, что носил уже тяжело больной Булгаков, он никогда не нуждался в снисхождении и вежливом участии. Сам часто вызывал на спор, спрашивал мнение гостей, никогда в свои 100 лет он не выглядел потусторонником. Светлая память вам, Никогайос Багратович!

Валерия Олюнина

Прочитать больше о творчестве Николая Багратовича можно по ссылкам внизу.