В то время, когда турки сдавали генералу Михаилу Скобелеву Адрианополь, Акопа Пароняна в родном городе не было. Уже больше десяти лет он жил в Стамбуле, куда переехал в 1865 году. Адрианополь — фракийский город, названный так в честь императора Адриана. Каким был город детства и юности талантливого, любящего шутку молодого армянина?

Древний Адрианополь всегда был на пересечении культур и государств, большое количество знаменитых битв прошло в его окрестностях. Русские войска в 970 году под предводительством князя Святослава сражались здесь с византийцами. В 1205 году под Адрианополем встретились крестоносцы и болгаро-половецкое войско. Турция, Греция, Болгария образуют здесь межграничье. Колорит города всегда создавался множеством языков: с раннего детства Акоп слышал на улицах и площадях родную армянскую речь, турецкий, арабский, черкесский, греческий, болгарский, город был наполнен и евреями. Возможно, мечтавший прославиться одаренный мальчишка, окончивший адрианопольское армянское училище Аршакуниац, уходил побродить в одиночестве на красивый широкий разлив одной из крупнейших рек на Балканском полуострове — Марицы, греки ее называли Гебром и Эвросом.

В 24 года Паронян покидает родные места, его зовет шумный и великий Град (арм. «Полúс»). В Стамбуле началась его литературная деятельность. Близкий друг Микаэла Налбандяна Арутюн Сваджян пригласил его сотрудничать в редактируемую им газету «Мегу» («Пчела»). После смерти Сваджяна Акоп возглавил это издание, оно становится очень популярным. Паронян, как армянский «Овод», говорил, что его «Пчела» жалит «столпов» общества, сытых и обеспеченных.

Для стамбульских армян Паронян сделал то, что Лукиан из Самосаты — для олимпийских богов, точнее, тех, кто в них верил. Любимый обоими жанр диалога (или просто разговора) роднит писателей разных эпох, выбравших путь сатиры. И если Лукиан критиковал отживающее язычество и устанавливаемое христианство с одинаковой беспощадностью, язвительностью, то мастерство Пароняна уже носит характер не только публицистичности, социально-психологических и этнографических портретов, но и фантасмагории.

Посмотрим на комичный выход одного из главных героев его повести «Высокочтимые попрошайки» прибывшего в Стамбул из Трапезунда богача Абесалома-агу:

«Путник наш обладал парой больших черных глаз, парой густых черных бровей, парой больших ушей и парой носов...нет, нет, у него был только один нос, с успехом заменявший целых два носа: его размеры сбили меня с толку. У нашего путника была такая внешность, что при виде его г. Вардовян не замедлил бы спросить: «Сколько ты возьмешь, братец, за исполнение в моем театре роли идиота?»

Юмор и краски Акопа Пароняна и в наши дни кажутся свежими и смешными, здесь есть интонации и Рабле, и Гоголя. Развивая сюжет, писатель удачно делает осязаемой стамбульскую бурливую полифонию. Для это он использует свой уникальный, кинематографический прием обрывания фраз многих персонажей: они мешаются, рвутся, переплетаются, создается звуковая вибрация.

Разумеется, применяет он и традиционный прием театра комедий — резкое смещение сюжета от «высокого» к «низкому». Мечты Абесалома о величии резко останавливает… осел. Сатирический эффект рождается и при создании образа жены Манука-аги, шестидесятилетней хозяйки, принимающей уважаемого гостя, эдакого армянского Хлестакова, который приехал сюда жениться. Эта целомудренная армянка так стыдлива, что предлагает сорокалетнему богачу называть себя сестрой или даже дочерью.

Легкий, подвижный, хорошо «подвешенный» язык улиц не мешает писателю создавать интеристорическое литературное полотно. Мы видим реакцию голодного гостя на истины «Меча духовного» — книги религиозно-нравственного содержания, написанной константинопольским армянским патриархом Акопом в 1757 году; также как будто случайно узнаем о том, что в Стамбуле существует квартальный совет, куда избирается семь лиц из населения армянского квартала. Автор говорит о роде карточной игры — скампиле, популярной среди стамбульских армян.

Будет справедливо отметить, что в целом Паронян — полноценный наследник Жана-Батиста Мольера, который синтезировал комедию нравов, характеров и положений, оставаясь в рамках классицизма, развивал «бичевание людских пороков», но и был внимателен к историческим национальным сюжетам. Мольер считал, что «главная обязанность комедии состоит в том, чтобы исправлять людей, забавляя их». Акоп Паронян, в отличие от Мольера, ярко представляет армянские характеры («армянина может исцелить только армянин, не понимая, что чужаку трудно разобраться в болезни армянина»), ведь французский драматург по сути представлял универсальные человеческие черты. Известно, что стамбульские армяне имели ряд преимуществ перед другими, особенно теми, кто жил на окраинах Османской империи. Паронян осознает, что его народ находится под двойным гнетом: национальным и религиозным. Французам, героям Мольера, не угрожало полное истребление, в его комедиях «Мещанин во дворянстве» или «Тартюф» мы никогда не слышим интонаций трагедии. Паронян описывает, как люди самых разные слоев и профессий армянского Стамбула нуждаются в поддержке мнимого благотворителя, ситуаций много, и они доходят часто до абсурда. При этом, зная, что ждет их уже во времена султана, мы слышим пароняновский «смех сквозь слёзы».

Вот небольшой фрагмент:

«Абесалом-ага, казалось, задремал. Однако по его сонным выкрикам можно было догадаться, что редакторы, поэты, учителя, артисты, адвокаты и прочие и во сне не оставляли его. "Уходите прочь! Проваливайте, у меня нет денег". Можно было подумать, что редактор схватил его за горло и хотел задушить, если он не соблаговолит подписаться на его газету».

Сюжет комедии положений «Дядя Багдасар» основан на любовном треугольнике между старым чудаковатым мужем, его женой и ее любовником. По набору персонажей и самому действию произведение соотносится с «Безумным днем, или Женитьбой Фигаро» Бомарше. Да, в творчестве Пароняна, как в старых драмах эпохи Просвещения, могут звучать и явные нравоучения. У него есть даже, казалось бы, давно отжившие аллегории. В «Беседе мертвых» встречаются Милость и Справедливость. Такие художественные принципы, принятые в Стамбуле в конце XIX века, говорят о том, что Османская империя была выключена из европейского драматического искусства. Паронян использует формы, которые были заложены 200 лет назад.

В это время в Стамбуле работает и другой выдающийся армянин — актер Петрос Адамян. Судьба их очень похожа, родились они приблизительно в одно и то же время, в 1840-х годах, а умерли оба в Стамбуле от туберкулеза почти в одночасье: Паронян 27 мая, а Адамян 3 июня 1891 года. Армянский актер, прославившийся исполнением ролей Арбенина, Хлестакова, Гамлета мог расширять свое творческое поле — он гастролировал по России, Армении, Украине, Молдавии — именно это придало его манере интеллектуальную глубину, понимание новейших тенденций европейского театрального искусства. Ведь в России в это время уже реформируют театр А.П. Чехов, К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко, во Франции и Бельгии появляется театр натурализма Эмиля Золя, символизма Мориса Метерлинка. Ранний импрессионизм, возникший с конца XIX века в литературе ряда европейских стран, звучит у мечущегося между гениальностью и безумием шведского драматурга Августа Стриндберга. Увы, все эти новаторские тенденции остаются недоступными для Пароняна. Он черпает свое вдохновение в старых книгах и на улицах любимого города, на который уже падают окровавленные тени.

Исследователь творчества Пароняна А. Салахян, пишет о том, что писатель в течение многих лет подвергался преследованиям турецкого правительства. Но самоотверженно работал в ряде других изданий — «Татрон» («Театр»), «Цицах» («Смех»), «Хикар» и других. Он борется и с антинародной сущностью султанского режима, и с армянскими приспешниками, либералами и консерваторами, предававшими интересы своего народа. Зная, какие уже наступали времена и угрозы для армян Османской империи, понимаешь всю цену рисков пароняновской сатиры.

Вот ряд примеров из его цикла «Беглые записи»:

«Если в Армении введутся реформы, там произойдет неслыханная резня: курды, не опасаясь ни России, ни Европы, примутся резать армян точно кур. Так уверяет турецкая печать, надеясь, что Европа в конце концов изменит точку зрения, усвоенную ею по отношению к нерешенным восточным вопросам».

Или вот:

«В Стамбуле не найдется улицы, где бы под вывеской какого-нибудь магазина не красовалось широковещательное объявление: "Распродажа".

Когда-то на этих полотнищах писали: "Свобода, равенство, братство", а теперь их заменяют "распродажей".

Всякий норовит поправить свои делишки, спуская товар со скидкой в шестьдесят процентов; иные скидку доводят до девяноста процентов; наши почтенные коммерсанты были бы не прочь довести скидку до ста десяти процентов, если бы это допускали законы арифметики.

Могу лишь сказать, что одной только Высокой Порте недостает "распродажи". А ведь недурно бы городским заправилам сшить одно большое полотнище, вывести на нем золотыми буквами: "Ликвидация" — и повесить его над воротами столицы».

Слово «ликвидация» здесь сложная метафора: считать ее можно, как ликвидация армян в империи или как ликвидация двором султана и турецким правительством собственной значимости и пафоса.

В ряде заметок Паронян пишет о двойственной оценке «своего», османского, и «другого», западного, перед которым, безусловно, турки демонстративно преклоняются. Так, Паронян дает правильную гуманитарную оценку гибели и простых турецких солдат по приказу генералов: ведь целых тридцать пять дней османские войска голодали, защищая чатлджинские укрепления, но ни одна из местных газет не обмолвилась об этом, но стоило одному американскому врачу турецкого происхождения доктору Таннеру поголодать эксперимента ради, газеты растрезвонили об этом на весь мир. В этих заметках к противоречивой турецкой действительности еще можно найти зачатки тех идей, которые питали армян Османской империи. Еще были иллюзии, которые окончательно девальвируются после 1908 года и ареста Абдул-Гамида, когда пути армян и турок расходятся навсегда.

Паронян умирает в возрасте 47 лет — так закончилась его борьба с националистами, клерикалами, приверженцами обскурантизма и соглашательства. А уже через четыре года после его ухода зимой 1895 году в Стамбуле случится резня, а армяне Вана покажут истинный героизм в начинающемся долгом и трагическом противостоянии. События 1915 года будут описаны другим сатириком и свидетелем депортации — Ервандом Отяном. Что могло бы утешить Акопа Ованесовича, если бы он узнал об этой участи своих соотечественников? Может быть то, что губернатор его родного Адрианополя вместе с губернатором Смирны и главой Алеппо займут позицию, отличную от иттихадистов, и выступят в защиту армян.

Источник:

Паронян А. Избранное. М., 1950. Составил и перевел с армянского Я. Хачатрянц. Послесловие А. Салахян