Об армянах как нации я узнала из “Пионерской правды”, из публикации о землетрясении 1988 года. Невыносимые фотографии разрушений, человеческого горя…

Потом настал черед Карабаха. Мой отец был в авиации, геополитика была его страстью. Это был человек лермонтовского склада, романтик, бунтарь, и к тому же обожал геополитику. Но даже при всем этом он ничего не говорил мне о Карабахе, о возникшей вокруг него проблеме. Мы жили тогда в маленьком сибирском городке, и, думаю, рухнувшая в одночасье картина советского мира заставляла таких людей, как мой отец, становится интровертами, мучительно размышлять и загонять вопросы внутрь себя.

Поэтому к своему Кавказу я долгое время шла без поводырей, наощупь… Но эмоционально я вбирала в себя психологический настрой отца. Наши ребята, авиатехники, в 1989 году проходили практику на военной базе Вазиани. И когда начались стычки с местными, отец полетел в Грузию. В том же году мы всей семьей отправились на отдых в Кобулети. Сперва прилетели в Сухуми, сели в автобус и часа четыре ехали вдоль побережья. Так я впервые увидела Кавказ вблизи. Выставленные в окнах фотографии умерших, траурные ленты на перилах лестниц, бегающий по пыльным дорогам скот... А через несколько дней грянул грузино-абхазский конфликт. 
В эти дни мы поехали на экскурсию, вооруженные абхазы остановили автобус, искали грузин. Один, помню, сказал “Да тут одни русские… Ладно, пусть любуются красотами Кавказа”. Русских пока не трогали. Но вскоре русского солдата убили в Очамчири, и в регион вошли советские войска. Отец срочно ввернулся на работу, а мы с мамой направились в Сухум — ему вдогонку. Но уже ехали не четыре часа, а все восемь. Автобус не раз останавливали, проверяли… таков был мой первый “кавказский опыт” — достаточно экстремальный. С тех пор я неравнодушна к Кавказу, тем более что и Чечня уже вошла в нашу жизнь. 

И у меня, как у любого человека, повзрослевшего на сломе советской эпохи, в голове остались фрагменты из большого целого прошлого, где все мы, пятнадцать республик, стояли в одном хороводе. А потом эти воспоминания куда-то исчезли. Грузины, армяне, киргизы вообще переслали существовать в нашей сибирской жизни.

Однажды летом 1998 года мы с мамой поехали в Адлер, поселились в пятидесяти метрах от моря в семье потомков армянских беженцев из Трабзона. Купаясь, я порезала ногу об ракушечник и засорила рану. Внучка нашей хозяйки Светлана удачно ее промыла, рана зажила, а мы дружим до сих пор. В тот момент мне кто-то свыше дал в руки армянский клубок, который я разматываю уже десять лет. В как будто русском городе Адлере однажды я увидела армянское свадебное шествие, играла зурна... В тот момент я была потрясена: Армения была рядом, здесь и сейчас…

В тот момент меня удивил семейный альбом тети Эммы Урумян, Светиной бабушки. В этом альбоме наряду с фотографиями родственников хранились снимки тех, кто останавливался в этом доме на протяжении пятидесяти лет, а после стал другом семьи. В этом альбоме были люди из Риги, Киева и, конечно, со всей России…Здесь же хранились фотографии трапезундских прадедов. Один из них, предчувствуя резню, за несколько месяцев до ее начала вывез сюда почти всю свою семью. В Турции осталась лишь одна девочка, турки спасли ее и воспитали как родную... 
Я никогда не считала, что моя дорога к познанию армянства будет легкой и приятной. Светлана мне рассказывала о том, что сами армяне иной раз плохо ладят друг с другом. Что ереванские адлерских упрекают в том, что они не настоящие, язык либо забыли, либо переиначили… Особенно меня потряс рассказ о свадьбе, где как раз собрались ереванские и адлерские родственники. Когда стали резать барана, кто-то кинул в насмешку: “Вот вас турки так же резали, а вы молчали…” 
Потом я увидела фильм “Майрик” Анри Верноя, который меня припечатал. Я поняла, что стала центром притяжения для армянской темы. Это было очень важным открытием. Так складывалось, что не я сама стремилась узнавать больше об Армении, а сама Армения как будто искала меня. Когда наши телеканалы показали Орхана Памука, выпущенного на свободу, я мысленно зашла на армянскую территорию с турецкой стороны. Когда Памук получил Нобелевскую премию и приехал в Москву на презентацию своей книги “Стамбул. Город воспоминаний”, я бросилась в книжный магазин “Москва” с тем, чтобы задать один-единственный вопрос. Он ответил: “Позиции турецкого правительства и турецкого народа — две разные вещи”. Очень медленно в моей голове стали укладываться мысли о геноциде, потере родины, о вынужденной ассимиляции, едином духовном пространстве всех армян…Однажды от “Литературной газеты” я получила задание написать материал о юбилейной выставке Николая Никогосяна. И это тоже был знак. Ведь с тех пор армянской культурой я стала заниматься систематически, и вместо романтических восторгов гимназистки появилась любовь осознанная, можно сказать, выстраданная, потому что восприятие армянской культуры и ментальности стало иметь уже порой не живописное исполнение, а графическое, где черных штрихов тоже достаточно.

С волнением и радостью буду ждать вас на нашей встрече, которая мне нужна больше, чем вам. 

С уважением, Валерия