Армянский музей Москвы и культуры наций

View Original

Фрагменты поэмы "Мёд": вспоминая Тонино Гуэрра

Март стал для Тонино Гуэрра месяцем рождения и ухода из жизни. Сегодня 16 марта - день его рождения. 

econet.ru

Вот уже шесть лет года нет с нами лучшего сценариста мира , большего друга армянского и русского народов.

За год до своего ухода Тонино несколько раз был в Москве: он открывал здесь свою выставку керамики, живописи, а также представлял московскому зрителю спектакль в театре на Таганке в постановке Юрия Любимова по поэме «Мёд».

Тонино Гуэрра был первым иностранцем, гостившим у Сергея Параджанова. Он много вспоминал это время годы спустя и до конца жизни дружил с директором Дома-музея Сергея Иосифовича, фотохудожником Завеном Саргсяном.

Тонино говорил о прославленном режиссере: « С Параджановым меня связывает одна встреча. Одна не по коли­честву, а в целом. Но каждое общение с ним я воспринимал как очередное знакомство. Оно касалось его волшебного присутствия, которое ощущал всегда и везде, где бы ни находился, — дома, в Италии. Москве, Тбилиси…Я дышал воздухом его сказок…

Например, приходишь к Сержику на Котэ Месхи… Не ожидая ничего особенного. А он вдруг тащит из дома: «Пойдем на похороны булыжников!» Естественно, Параджанов не мог усидеть дома, когда выравнивали асфаль­том родную улицу, мощенную булыжниками. А как он рассказывал об этих камнях-стариках! Мы там стояли, словно на похоронах дорогого человека. В следующий раз он повел меня в ателье в старом Тбилиси, где на болванках шили известные кепки-«аэродромы»…»

Тонино, Лора и Андрей Тарковский. Фото trip-point.ru

Лора, жена мастера, в свою очередь вспоминала: «Что делал Сережа в ожидании Тонино? Во дворе, под ореховым деревом, рядом с фонтаном, рассадил всех кукол, сделанных им собственноручно. Деревянные перила лестниц изумительно раскрасил в белый и красный цвета, развесил свои ковры, вместо тарелок на домашнем столе разложил листья инжира. Там же неповторимым натюрмортом выложил экзотичес­кие салаты. Вместо скатерти сверкало зеркало. Все стоя дожидались нас, чуть припоздавших. Мы взбирались на горку, рассматривая балконы, отку­да слева и справа гроздьями свешивались соседи, предвкушая очередной спектакль Параджанова. После той встречи Тонино каждое утро в восемь часов приходил только к Сержику. На студии «Грузия-фильм» возникли оби­ды, ревность коллег…»

Это уже стало доброй традицией – при упоминании имени Тонино  говорить об эпохе Возрождения. И намекать, что родился он позже положенного на несколько веков. По счастью, мы не сами выбираем время и место своего рождения, что Тонино доказал еще с пеленок: мама носила его одиннадцать месяцев, ей было сорок семь лет.

Тонино. Художник: Ирина Евстратий. Фото irshi.com

 

Ставить его в один ряд с мастерами Ренессанса, конечно, хочется, ведь, кроме киносценариев для Федерико Феллини, Андрея Тарковского, Витторио де Сики, Франческо Рози, Микеланджело Антониони, он создавал еще и удивительные фонтаны, фонари, украшал склоны гор мозаиками, писал пьесы, стихи, сказки, романы, эссе на классическом итальянском и на родном диалекте романьоло. Одна из самых удивительных его рукотворных сказок – «Сад забытых фруктов», разбитый на месте городской свалки, где плодоносят редкие фруктовые деревья и где есть его главные солнечные часы – в центре циферблата может встать человек, и тень покажет время. Тонино просыпался  в восемь утра, чтобы взять в руки перо или краски.

И все же он из века двадцатого. Был в немецком концлагере в Тройсдорофе, где сочинил свои первые рассказы и стихи, чтобы поддерживать жизнь в товарищах, а позже в «Амаркорде» сказал о своем неприятии фашизма, описав жизнь приморского Римини в тридцатые годы.

Мед и гранат - сладость на острие ножа. Кадр из фильма Сергея Параджанова "Цвет граната" ("Саят-Нова") 

Рубен и Ваге Геворкянцы создали удивительно тонкий, импрессионистический фильм о Мастере – «Осень волшебника». Авторы пренебрегли линейным автобиографическим повествованием, оно строится как бы на узелках дружбы с Андреем Тарковским, упомянутым  Параджановым, Микеланджело Антониони… Конечно, «Осень волшебника» повествует и о жене – Лоре Гуэрра (Яблочкиной), благодаря которой маэстро, как он сам признается, «приобрел целый континент любви и дружбы», исколесил всю Россию и многие республики Советского Союза. В фильме Лора рассказывает о своих предках: оказывается, ее дед по матери был губернатором Карса и Армавира, был женат на армянке.

Армению Тонино называет единственной страной, перевернувшей его всего, откуда он начал свое путешествие по вертикали. А Параджанова – мастером, оказавшим на него большое влияние. В 1989 году, когда Сергей Иосифович лежал в реанимации после операции, к нему пускали среди немногих Лору и Тонино, вопреки запретам врачей. Параджанов начинал разговаривать, радоваться. Конечно, после ухода из жизни знаменитого кинорежиссера Тонино не порывает дружбы с общими друзьями и с Арменией, про древние храмы которой он говорит, что они появились, потому что слезы первых христиан-монахов размыли скалы.

Личность Тонино оказалась для Рубена Геворкянца такой магической, что он неожиданно для себя и зрителя оказывается внутри своего фильма, превращаясь в героя. И тогда в этой документалистике проявляются черты игрового фильма.

«Осень волшебника» приоткрывает секрет его творческого долголетия: он в Больших Словах, которые он сказал всему человечеству, призывая создать единую мечту.

Армянский музей предлагает прочитать вам фрагменты поэмы Тонино Гуэрра. Она была поставлена в театре на Таганке Юрием Любимовым. Тонино и Лора были на премьере. Главным ее мотивом Тонино называл "мед жизни на острие ножа". 

МЁД. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

   Я на ходу вскочил в вагон, когда мне было
   четыре дня за семьдесят. Я впредь уже не мог
   томиться в городе, ко рту притиснув ногти.

   И вот я у себя, в деревне, здесь мой брат.

   Полно пустых домов. Из тысячи двухсот нас нынче
   осталось девять: я, как новичок, да вот
   Пинела-виноградарь, Бина, брат, проживший в старом доме
   все эти годы, Филумена, ее сынок-дегенерат
   и троица пенсионеров там, на пьяцце -
   они сапожничали здесь в былом.

   Другие разлетелись кто куда: в Америку, Австралию, к бразильцам,
   где чокнутый Фафин зарезал, говорят,
   кинжалом ягуара, думая, что это кот.
   Бригада каменщиков в тыща девятьсот двадцатом,
   шесть месяцев промаявшись в дороге
   и одурев от моря, от реки, которой не предвиделось конца,
   сошла перед Китайскою стеною,
   пришедшей в запустенье от нехватки рук.
   Папаша Бины, прежде чем исчезнуть,
   писал оттуда по открытке в год,
   а здесь их звали "письма из Китая". В первом
   он спрашивал о здравии козы, что приболела в день его отъезда,
   в другом уведомлял, что ужинал змеею,
   а в третьем сообщал о женщине, что для него стирала,
   ну, а в четвертом - закорючки, словно
   их намарала курица, что, видно, означало -
   он стал китайцем, все забыл до слова.
   Мои-то никуда не сдвинулись: отец
   держал торговлю углем, как и прежде,
   а мама на оберточной бумаге вела учет.
   Она была неграмотна и выводила палки
   для хилой клиентуры и кружки - для тех, кто пожирней.
   Цифирь же помнила и, получив оплату,
   зачеркивала должников крестом.

   Здесь славный воздух и вода вкусней.
   Отвыкнув от машин, псы дремлют на дороге.

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ


   Пожухлый лист не облетал с ветвей -
   безветрие, всю осень полный штиль.
   Стволы пылали, словно фокарины.
   В Мареккье, под горою, - монастырь,
   давно заброшенный, где во дворе
   полным-полно ореховых деревьев.

   Мы с братом пробрались туда в дыру,
   чтоб погулять под старыми стволами,
   в которых дремлет розовая тучка.
   Когда ж мы грянули в колокола, их гул
   осыпал наземь старую листву.
   И сразу стали голыми деревья.


ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ


   Лило сто дней как из ведра, и влага,
   пробравшись по траве, между кореньев,
   в библиотеке залила писанья,
   что монастырь в своих стенах берег.

   Когда ж настали солнечные дни,
   Саят-Нова, молоденький монашек,
   по лестнице втащил тома на крыши,
   раскрыв их, чтобы солнце просушило
   подмокшие страницы.

   Весь этот месяц продержалось ведро,
   и на коленях во дворе монашек
   все ждал, чтоб книги подали хоть признак жизни.
   И как-то утром слышит: по страницам
   прошел под ветром будто шепоток -
   казалось, пчелы унизали крышу.
   И он заплакал, слыша голос книг.

Мелкон Алекян сыграл Саят-Нову в детстве в фильме Сергея Параджанова "Цвет граната"

ИСТОЧНИК: 

Tonino Guerra. Ilmiele (1983).    Пер. с итал. - Г.Русаков.    Авт.сб. "Птицелов". М., "Радуга", 1985.    OCR & spellcheck by HarryFan, 13 June 2002