Тёмный хлев пах домом и сытостью. Мальчик Оганес стоял у двери и терпеливо караулил эту самую дверь. Отец так и сказал: – Поди дверь покарауль!
На небе поблёскивали яркие звёзды, Оганес давно стал на них заглядываться, с нетерпением ожидая, когда перейдёт в восьмой класс и они начнут изучать астрономию. 
В ночных кустах послышался шум. Дядя и отец натужно тащили большой чёрный камень. Установив возле будущего большого хлева, они пошли назад. 

Оганес уже спал, когда братья вернулись домой и стали укрывать принесённые камни ветками, подальше от греха и чужих глаз.  Много камней перетащили они за несколько ночей, и больших, и маленьких. Стены хлева Саака давно выросли, покрылись досками, потом толем, заботливо укрыты сверху саманом. Коров 
было несколько, жизнь для крестьянина – это коровы тоже. Даже можно сказать, в основном. Если им тепло и они накормлены, то дети сыты и обуты.
Оганес любил и не любил этих молчаливых, порою умных, порою глупейших созданий. 

Рано утром мать выгоняла его из постели, чтобы он выгнал коров. Завидовал Оганес городским подросткам, небось, ни коров, ни овец на выпас не гонять, у городских смена поздно начинается... Но деревенские дети почти никогда не отлынивают от своих, даже тяжких обязанностей. Вон, семь дочек езида Исо, соседи через дом. Каждая норовит пригодиться. А самая младшая, Заре, стоит, овец за уши держит, пока доятся и молоко дзенькает об ведро. Средняя, Занэ, бежит впереди, выводит овцу, старшая, взяв дурум, давно убежала на выгон. Красивая Занэ, жалко, езидка. Это не мешает им бегать друг за другом на выгоне, прыгать через ручей, кто дальше. Но Оганес знает – вырастет, Зане отдадут в жёны только езиду. У них с этим чётко – с соседями дружат, на армянском не хуже нашего говорят, но роднятся только со своими. А вот когда старший брат Оганеса после армии русскую девушку присмотрел, родители руками развели – раз так, оставайся со своей невестой, домой тебе ходу нет. Какая русская будет сидеть доить коров, весь день то за овцами, то сыр, то хноци, прибраться, тесто месить, хлеб печь, да сыр заквашивать? Русские по ресторанам себе питаются, бедного Вачика на свой лад Ваней назовут… 
А тут и Оганес поехал учиться в город и за женой в Америку уехал. Родители жены перетянули. Корова всего одна осталась у матери, она еле успевала за одной, всё жаловалась, что невестки в доме нет, два сына, внуки, а она одна со своей живностью.

В Америке Оганес выучился на архитектора, брат жены помог, кормил, пока учился. Не хотел уезжать, хорошо образованному человеку в Америке – благодать, особенно, когда работа есть. Но уже постаревшие родители ни в какую не соглашались переезжать, оставить свой дом и Оганесу пришлось уговаривать жену. Так и не уговорив, разругавшись со свояком тоже, Оганес уехал в Армению. На него смотрели, как на чудака. Оставить такую сытую и свободную жизнь в стране, в которой все мечтают жить! 

Мать стала совсем маленькая, да и отец сильно сдал и еле ходил по двору. Живности уже почти не было, овцы давно почему-то впали в государственную опалу, но всё равно деревенская жизнь заставляет двигаться безустали. 
Через несколько дней Оганес поехал в  город навестить друзей. Безработицы в этой стране не было,  друзья все работали.

Оганеса удивила их зарплата: на неё можно было купить один единственный мужской костюм. Или пару джинсовых брюк. Но друзья не отчаивались: постепенно жизнь налаживалась, можно было стать начальником, или на худой конец, взять домой работу. 
Он уже работал в проектном институте, надеясь найти себя в частном секторе. И втайне мечтал о большом проекте…  На огромном ватмане в фойе института сиял Гарнийский храм, Оганес, проходя мимо, вместе со всеми каждый раз любовался выточенными формами. Невозможно описать лёгкость и красоту этого храма… И тут ему улыбнулось счастье – взяли в проект восстановления того самого языческого храма в Гарни.

Но только он знал, как ему будет трудно, когда начнут класть стены. Решили пронумеровать всё, что осталось на развалинах. Оказалось, что из близлежащих домов и деревень почти все камни, которые можно было поднять,  растащили. Хоть и скрыли их, залепили, но студентики-волонтёры, которых набралось немыслимо много, шныряли по всем, даже далёким деревням, в опасных обстоятельствах ночью расчищали скрывающую штукатурку, и так горячо уговаривали селян вернуть святые камни, что те постепенно начали возвращать, особенно те, которые явно выдавали своё происхождение.

Оганес приехал утром, поел, раздал гостинцы и пошёл осматривать вместительный хлев, а обеспокоенные родители молча, сжав губы, в окно следили за каждым его шагом. Но Оганес ничего не сказал, два дня пропадал на площадке, оцеплённой зеваками и сельскими осведомителями. Уехал, пообещав заехать через неделю.
Всю неделю он собирал рабочих. Заказал машину со строительными камнями, кругляк. На работе думали, что он заказывает для лесов, но не слишком рано? 
С тяжёлым сердцем Оганес доехал до отцовского дома, рабочие высыпали из машины и прошли к хлеву. 
– Отец, я сам всё сделаю. Мне надо два-три дня, корову отведём к Наргиз, я её хлев видел.
– Я и так хотел корову продать, трудно нам за ней. Но ведь всем хлев не построишь, сынок… – обречённо выдохнул старый Саак. 
– Зачем строить новый храм? Разве люди стали верующими? Коммунизм не жалует церковь, а тут решили храм строить. Да ещё не христианский! Мыслимое ли дело? За веру столько пострадали, столько жизней зря отдали, что ли? – недовольно качая головой, возмущался старый Саак, бывший бригадир, партийный, сам тайком ходивший в Авуцтар зарезать барашка. Жертвенное место там, люди чуть ли не по откосу поднимаются. 

Мать, поджав губы, молча следила за реакцией мужа. Но старый крестьянин, и не то повидавший на своём веку, мудро рассудил: если государство что-то затеяло, поперёк не пойдёшь. А тут и против сына придётся идти. 
Он вышел во двор и стал отдавать приказания. Бригадирский опыт подсказывал: раз не можешь остановить приказ, надо командовать самому.
Соседи зло следили за Оганесом, пронумеровавшим все камни, найденные в околотке. 
Но соседи увидели пыль, поднявшуюся во дворе старого бригадира, и у них отлегло от сердца. Уж если Саак при таком сыне вынужден хлев разобрать… – со злорадцей подумали они и понуро потащили тяжёлые чёрные камни к воротам.
Зевак было много. Старики каждое утро выходили к пятачку за площадкой и, полуприкрыв веки, жадно и внимательно следили за строителями. В лесах не просматривалось ничего, но постепенно здание храма приобретало свой первоначальный вид. К вечеру рабочие и строители разбредались по вагончикам, а зеваки разбредались по своим домам. 

Саак победно оглядывал селян и, конечно, гордился своим сыном, который был самым важным человеком на этой стройке. Сначала старик не понимал, зачем народу храм давно отвергнутой веры. Но что-то священное исходило от этих колонн, от холодных каменных плит ступеней. И постепенно он стал казаться ему родным, да ещё и стоявшим тут испокон веков. Перед храмом росло огромное ореховое дерево, под его раскидистой кроной обедали, спали и проводили совещания. 

Несколько лет Саак приходил с площадки и обстоятельно докладывал жене по телефону, куда дошли строители. Санам пожила ещё немного в городе у невестки, всё-таки переехавшей из Америки, и ушла в мир иной. Саак тоже с трудом передвигался – ныли суставы. Нужели и он не доживёт? Из сельчан его возраста мало кто остался, постепенно уходили, не успев ни увидеть, ни попрощаться с храмом. Стройка вошла в их жизнь, стала частью существования, ведь мир вокруг села – это небо над ним и храм. 

Много лет прошло с того дня, как разрушили хлев и построили новый, давно ненужный. Невестка городская, зачем ей хлев? Годы шли, храм медленно поднимался от земли. Селяне чуть ли по нескольку раз в день собирались у подножия, фотографировались, радостно гладили ступени, внутрь не пускали. Храм действительно был сказочным! На краю ущелья, казалось, рука человека не притрагивалась к нему, будто возник он сразу, за одну ночь…

И вот когда всех женщин и детей собрали на уборку территории, все поняли, что скоро приедет сам первый секретарь республики. 
Оганес стоял рядом с архитекторами и ещё более важными из-за такого события районными руководителями. Саак устал, присев на свой камень под орехом, плохо различал сына в толпе, но никуда не отходил, боясь пропустить Первого секретаря.
Секретарь был высокий, красивый мужчина, окружённый со всех сторон
почтительно стоявшими партработниками. Он подошёл, разрезал красную ленточку и все эти партийные вместе с Оганесом поднялись по лестницам и вошли в храм. 

Больше Саак ничего не видел. Он упал рядом с милиционером, тот еле успел его подхватить. Уложили в милицейскую машину и быстро отправили в районную больницу. Начальник райотделения, посовещавшись с заместителем и подбежавшим племянником Саака, решили в храм не заходить и Оганесу ничего не сообщать. Главный архитектор должен рассказывать и показывать всё сделанное первому секретарю, на что будет похоже расстроить такое событие, которое готовили десять долгих лет, если не больше? Да и банкет потом будет. Три начальника милиции сменилось за это время, два секретаря райкома, такая важная стройка для республики. Люди будут со всего Союза и даже мира приезжать, увидят, какие мы храмы строили тысячи лет назад. 

Так и ходил с гордым лицом и уставшими глазами главный строитель храма, даже маленькую речь произнёс, про счастье, которое охватывает каждого армянина при виде такого храма, про благодарность родному правительству и, конечно, родной партии. Хотя что-то мешало ему быть до конца счастливым. На сердце было тяжело, наверное, от усталости. Разве шутка – столько лет! Это ведь почти целая жизнь!  

Потом гости на чёрных Волгах уехали на банкет, и Оганес вместе с ними. 
Оганес доехал до своего дома, что-то его беспокоило, какое-то предчувствие. В коридоре молча курил двоюродный брат, который в последнее время жил в доме отца.
– Крепись, Оганес джан. Решили тебе не говорить, Саак ами в больнице скончался…
Жена с покрасневшими глазами поднесла мужу стакан с водой и постаралась утешить:
– Хорошо, что всё успел увидеть, говорят, почти до конца сидел на своём камне. Нам бы столько жить…
Оганес устало опустил голову. Постарались они с отцом, царство ему небесное, уложились в сроки…Но горечь мучила его: как он не догадался попросить пропуск для родного отца! Отец так хотел увидеть храм изнутри…