Литературный критик Мария Бушуева писала о романе писателя: «Не слышно ли скрипа весел и мачт Нового Ковчега с Праведниками, готовыми пристать к первой пристани и начать Историю с белого листа»? - вопрошает автор исторического романа «В ожидании Ковчега» Амаяк Тер-Абрамянц,  и, воссоздавая трагические события в Армении  (1917—1921 годов) жаждет не стереть страшные страницы, но обратить их в камень, в памятник,  и от  этого камня памяти, верит он, когда-нибудь пойдет светлая дорога мира, по которой ступая «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся»
Армяне, турки, русские, курды езиды…

Армения  начала ХХ века -  вот главное действующее лицо романа: «Казалось, Дама Мировой Истории отвернулась от этого клочка суши с его хачкарами, храмами, дудуками….», где многие века, погибая и возрождаясь, обрабатывает родную землю  и вновь засевает простой пахарь, и «труд этот никогда не был и не будет рабским, ибо как может быть рабским волшебство рождения и произрастания?».
Роман – по замыслу тяготеет к эпосу, невольно вспоминается «Давид Сасунский», но полифоничный по стилистике,  одновременно черпает из магического реализма, стирая грани между реальностью и мифом, между жизнью и смертью.
 Командир армянского партизанского отряда Гурген Аршаруни и поручик Григорий Гайказуни – главные действующие лица романа, попавшие в смерч времени, воздвигающего  на многострадальной армянской земле горы невинно убиенных: «Апофеоз войны» Верещагина – для автора символ той трагической эпохи.
Широкий по  социальному охвату ( здесь  офицеры русской армии,  большевики, деникинцы, бандиты,  торговцы, нищие), сильный  по воздействию,  страстный по  эмоциональному посылу,  сочетающий скупые строки хроники и поэтический гимн любви, роман «В ожидании Ковчега», несмотря на его трагизм,  все-таки пронизан надеждой  на победу в человеке человечности, редкие крупицы которой светят с самых  страшных страниц истории.

Этот роман можно прочитать на доступных интернет-источниках. 

Армянский музей Москвы предлагает вам фрагмент этого повествования. На фото: армянская армия 1918 года. 

МАРШ МЕРТВЕЦА

Будто лопнул огромный пузырь и душа вернулась к Гургену - он вспомнил, кто он, что с ним было, и огляделся. Вокруг, до горизонта, расстилалась странная холмистая местность, вся усеянная большими и малыми хачкарами, - неимоверно огромное кладбище, начала и конца которому не видно. С серого низкого неба лился какой-то совсем слабый свет, силы которого еле хватало превратить полную темноту в сумерки. Свет был явно не солнечной природы, а какой-то иной - это он почему-то сразу ощутил. Свет этот к горизонту слабел, будто оттуда надвигалась ночь и там, вдали, вспыхивали багровые грозные сполохи.

Гурген зашагал по равнине, изредка натыкаясь на хачкары, потом приспособился их обходить, как- то овладевая своим онемевшим телом. Впререди он вдруг увидел женскую фигуру, обнимающую один из хачкаров. Он подошел ближе и сразу узнал ее.

- Сатеник!

Сатеник оглянулась на него, отпустила крест и встала навстречу. Лицо ее было спокойно и совсем не выражало удивления, будто она знала заранее о приходе Гургена.

- Сатеник, здравствуй, что ты здесь делаешь? И что это за место?

- Здравствуй, Гурген, - улыбнулась грустно Сатеник, - это Армянское кладбище. Видишь, какое оно большое?

- Да, - еще раз оглянулся Гурген, охватывая одним глазом местность, - я такого еще не видел. Но что ты здесь делаешь?

- Прошу прощения у своего мужа… Грех великий я совершила с тобой. Ведь когда мы венчались, он еще, оказывается, жив был. На германском фронте ему обе ноги оторвало, поэтому домой и не возвращался. А когда мы с тобой венчались, умирал в госпитале в России в муках… Вот этого греха он простить мне не может…

- И сколько ты будешь просить у него прощения?

- Пока не простит… может, месяц, может, тысячу лет…Но я все равно счастлива: я все же нашла его, а главное, знаю, что наш сын сейчас у хороших людей - сыт, учится… Спасибо тебе и Месропу, что вы ему помогли.

Вот видишь, Гурген, все произошло, как я предупреждала: я согрешила, тебя убили…

- Я думаю, он должен простить, ведь ты делала все, что могла, а меня-то по-настоящему и не любила, - прохрипел Гурген.

- Я думаю, простит все же, и тогда я смогу войти в Счастливый Поток Прощенных…

- Что за поток?

- Он светлый, уходит вверх, и там все, кого простили и кто смог простить, и все счастливы счастьем неземным…

Гурген покрутил глазом:

- Почему здесь такой слабый свет и откуда он?

- Это свет сознания человечества, устремленного на нашу Беду.

- А почему там, вдали, темно и будто ночь, только вспышки, будто бой?…

- Потому что, Гурген, о нашей Беде мир забудет, никто кроме нас не будет о ней вспоминать, а красные вспышки - это беды наши грядущие и войны. А ты иди, иди, Гурген, и выполняй назначенное тебе…

Снова будто щелчок раздался, будто лопнул пузырь, душа покинула тело, и мертвец оказался в том же месте на дороге у древнего хачкара. С того момента, как он исчез отсюда, по земным меркам прошло около часа, и Аршак с Хмацем успели уже отъехать довольно далеко по направлению к городу, а мертвец, как заводная игрушка, вновь двинулся по дороге вперед.

Больше этой ночью он не повстречал никого.

К утру дошел до Сардарабадской пустыни.

Небо на востоке посветлело, и из-за волнистого края гор выглянул серп раскаленного добела солнца. Мертвец остановился, прислушался, будто ветер донес сквозь время эхо криков идущих в атаку людей и стук пулемета. Но в следующий миг все затихло, и солнечный белый круг, оторвавшись от гор, начал свое восхождение.

Мертвец постоял-постоял, будто пытаясь что-то вспомнить, и, резко повернув, зашагал на юг. Холодный ночной воздух быстро согревался, а ветер сушил плоть, останавливая ее разложение.

Где-то далеко справа вышел на склон Арагаца крестьянин, вышел на свой надел, взял в ладонь свою красноватую землю, покрошил, пробуя, насколько она еще холодна и скоро ли будет готова к пахоте.

Он заметил странную фигуру вдали: но ему было не до нее - земля на ладони интересовала больше. А странная фигура, едва появившись, уже удалялась. И крестьянин посмотрел на розовое солнце, повеселел и замурлыкал, загудел, как шмель:

Эй, Оровел, оровел…

Вот рассвет зарозовел…

Это был, собственно, тот самый мужик, которому в 1915 году перерезали горло, но он чудом выжил и после следующей пасхи вышел вновь в поле сеять зерна. Тот самый, который все время как-то скромно оставался за рамками нашего повествования, ожидая своей минутки.

Его еще будут много раз убивать: забьют по доносу в сталинских застенках, он погибнет под линией Маннергейма, сгорит в танке под Куском, упадет на пороге своего дома в Карабахе, скошенный автоматной очередью…Но на каждую пасху он будет снова воскресать, мять и нюхать красную землю, потом выходить в поле сеять. А осенью в его квадратных ладонях будут перекатываться не патроны, а золотые зерна хлеба или тлеть красным, желтым и зеленым сквозь матовую пленку ягоды виноградной кисти.

И труд этот никогда не был и не будет рабским, ибо как может быть рабским волшебство рождения и произрастания? - И его, этого мужика не убить, пока останется хоть клочок его красной или бурой земли, ибо созидающий из глубины сердца в принципе непобедим.

"Эй, Оровел, оровел!…"

А если о нем Мир вдруг снова услышит, то люди удивленно пожмут плечами: "А он еще живой?…", чтобы через минуту забыть.

Скоро Гурген перешел мелкую речку, отмечавшую границу, обозначенную живыми людьми - для него границ не существовало.

Гурген шел на юг по безлюдной местности то по дороге или тропе, то вовсе, будто пытаясь сократить путь, через заросли кустарника и прямиком через отроги холмов и гор. Он спешил. Иногда какая-то сила проносила его вмиг от поворота до поворота тропы, дороги, потом он снова шагал... Месиво в правой глазнице засохло и превратилось в корку, отвисающая полоска кожи щеки болталась во время ходьбы. В том, что он был мертв, были свои преимущества - ему не надо было ни есть, ни пить, он не знал усталости - все шагал и шагал.

Он вновь вышел на ведущую к югу дорогу и долго по ней двигался. То и дело рядом с ней белели и желтели человеческие кости, в некоторых местах целые груды - кости армянских беженцев.

В полдень ему встретился выдвигающийся к границе отряд аскеров. Они шли обычным шагом, колонной. Впереди шагал офицер.Увидев мертвеца, он сразу решил, что это один из оставшихся чудом недобитых гяуров, выхватил пистолет начал стрелять в него. Не дожидаясь команды, впереди идущие солдаты, сорвав винтовки с плеч, тоже открыли огонь: пули застревали в плоти или выходили сзади, вырывая ее куски, но мертвец все шел и шел на них. Не выдержав, бросив пистолет, офицер в ужасе бросился прочь с дороги в кустарник, а за ним и солдаты с криками " О, Аллах! Шайтан…Шайтан!.."…

А мертвец будто не видел их, а все шел и шел…

Около трех дня на дороге показался отряд конных курдских гамидие во главе со знаменитым и грозным разбойником Агир-Багером, которого боялись даже соплеменники. Седло Агир-Багера украшала связка высохших человечьих ушей, несколько езидских скальпов-косичек и засохшая головка девочки на ремешке, продетом через уши, которой любила играть его маленькая дочка. Небольшая головка за два года, пока ее таскал убийца, еще более ссохлась, и личико девочки сморщилось в облик крохотной старушки.

Когда курды увидели идущего по дороге мертвеца, их лошади остановились и стали пятиться. Но то, что было позволено остальным, то не было позволено их главарю Агир-Багеру - выказать страх, обратиться в паническое бегство: тогда бы он "потерял лицо" в глазах всей шайки, обрек бы себя на всю оставшуюся жизнь насмешкам, и лег бы этот случай позором на весь его род - и на предков, и на потомков...

Солнце вспыхивало на зубах над отрубленной щекой, мертвец будто над ним смеялся. Агир-Багер выхватил саблю с золотой рукояткой и стал нахлестывать своего пятящегося вороного коня. Почти никогда он не поднимал руку на своего любимца, а тут стал бить плетью, но конь храпел, вставал на дыбы и продолжал пятиться. Багера охватило бешенство, глаза налились кровью, он бил коня все сильнее и сильнее, но это не помогало. И тут он сделал то, что никогда не делал - вонзил шпоры, которые носил больше для красоты, в бока животному. Конь мотнул головой в сторону и резко, почти вертикально встал. Агир-Багер слетел с седла головой вниз и, ударившись о камень, мигом испустил дух.

Увидев все это, остальные хищники резко повернули своих лошадей и с криками "Алла! Алла! Шайтан!" в ужасе ринулись прочь от дороги кто куда. А избавившийся от всадника вороной конь еще долго мчался прочь вверх и вниз по горным склонам…

А мертвый Гурген продолжал идти, и в такт шагам сотрясался свисающий с лица лоскут кожи. А солнце жгло и сушило его, потом стало клониться к западу, и задул прохладный ветерок. Наступила ночь, луна скрылась за облаками, но странным образом мертвец и в темноте находил правильный путь вдоль дорог и троп, избегая препятствий и обрывов.

Было около двух ночи, когда он поднялся на очередной холм. Полная луна ясно высветила, как фонарем, внизу долину с деревней, с домиком пастуха на отшибе у дороги, порушенной армянской церквушкой на холме... От деревни веяло теплом - она была обитаема. Жители спали - лишь кое-где побрехивали собаки.

Гурген спустился вниз и оказался на дороге, пересекающей деревню. Скоро он шел по улице, никого не встречая. Прошел площадь с чинарой. В белой стене у ворот калитка. Толкнув ее, оказался в саду. Двинулся дальше мимо абрикосового дерева… Ночь была теплая, и дверь в дом была приоткрыта. Поднялся по ступенькам крыльца, и они заскрипели под его ногами.

- Ахмед? - послышался тревожный женский голос из дома.

Веранда…Комната… Посреди нее стояла, покачиваясь, деревянная люлька со спящим ребенком. Он не заметил вжавшейся от ужаса в стену позади него женской фигуры.

Узор на люльке будто что-то ему напомнил, и мертвец остановился как бы в недоумении. Ребенок улыбнулся во сне. Мертвец вытащил из-за пазухи деревянную куколку и протянул ее ребенку, задержав игрушку над люлькой, будто собираясь с ним поиграть.

Вдруг с неожиданным воем что-то мелькнуло перед его глазом, выхватило ребенка из люльки и умчалось прочь: в женщине материнский инстинкт переборол сковывающий людей страх. Мертвец недоуменно оглянулся, покрутил глазом, вновь спрятав куколку себе за пазуху и, повернувшись назад, вышел из дома, пересек сад тем же путем и оказался снова на улице.

Он продолжал идти вперед. Деревня закончилась, за ней был яблоневый сад. Он миновал его и очутился на площадке перед обрывом, приблизился к краю и немного постоял, будто что-то обдумывая или ожидая дальнейших команд. Луна ярко освещала горы.

Он двинулся вдоль обрыва, по тропе спустился с него, и с этого момента направление его пути резко изменилось: теперь он уверенно шагал на северо-восток.

С тех пор в этих краях еще долгое время бытовала легенда о мертвеце, который неожиданно появляется на дорогах, убивает одиноких путников, крадет в деревнях детей и выпивает их кровь. Сгрудившись у костра на переходе, ее слушали аскеры, сжимая винтовки, и тьма, и горы вокруг казались еще более непонятными и враждебными.

Высоко в горах, на склоне Арарата обитает загадочное племя курдов-езидов, которые верят в то, что миром управляет падший ангел, а добрый Бог есть, конечно, но где-то далеко, слишком высоко, но придет время и он, падший, будет прощен и ад зальет слезами, но пока его сила, добро и зло в нем пребывают борясь, и гневить его опасно - и приносят они жертвы, и молятся, чтобы не трогал их деревню Тавуш-Мелек.

Доставалось езидам от всех: их изгоняли христиане, убивали мусульмане, как турки, так и единокровники. Обитатели этой деревеньки видели странного незнакомца, который шел вверх по склону.

А выше езидов, почти у границы вечных снегов, жил в пещере старец. Никто не знал ни его имени, ни религии, ни возраста, ни национальности, поэтому его и прозвали Никто. Он жил в своей пещере уже лет тридцать - он пришел сюда уже стариком.

Езиды побаивались его, считая то ли святым, то ли посланцем дьявола, то ли великим мудрецом и, на всякий случай, раз в неделю приносили ему еду. Никто ходил в шкурах, седая его борода достигала пояса, питался, бывало, насекомыми и змеями, которых с великим искусством ловил и жарил. Иногда, в ответственные для деревни моменты, езиды, принося еду, испрашивали его совета. Они спросили Никто и о мертвеце, проходившем мимо их деревни: не является ли это каким-то дурным знамением?

- Кто этот мертвец и что делает он здесь? - спросили его езиды, - и не принесет ли он нашей деревне беды?

Никто был последний из людей, кто видел мертвеца. На его глазах мертвец пересек линию снегов и стал подниматься все выше, пока не скрылся с глаз. Никто покачал головой, веки его опустились, прикрыв зрачки.

- Это большой грешник…Нет, он не вернется - он ищет свою могилу…

- А где должна быть его могила?

- Там, где земля кончается…