2018 год — год 90-летия известной русской поэтессы Инны Лиснянской. Инна Львовна скончалась четыре года назад в Израиле. Казалось бы, какое отношение она имеет к Армении? Но — самое прямое, так сказать, кровное…

Инна Лиснянская родилась в 1928 году в Баку. Мать Инны — армянка по национальности, Раиса Сумбатовна Адамова, после развода с первым мужем, сочеталась узами брака вторично и уехала из Азербайджана. Инна осталась с отцом.

После школы друзья, зная о таланте одноклассницы, отправили её стихи в Литературный институт. Девушка успешно прошла творческий конкурс, но от учёбы отказалась. Вместо этого поступила в Бакинский университет. С 1948 года она публикует стихи и переводы из азербайджанской поэзии. В Азербайджанской ССР вышли в свет её первые поэтические сборники — «Это было со мною» и «Верность».

В 1960-м поэтесса переехала в Москву и поступила на Высшие литературные курсы. Через год она публикует третий сборник «Не просто любовь». Четвёртая книга «Из первых уст» попадает под цензуру. Следующий сборник выйдет в свет спустя 10 лет. Но за ним последует очередной инцидент: Инна принимает участие в неподцензурном альманахе «Метрополь» (1979), вместе с мужем, поэтом Семёном Липкиным, и писателем Василием Аксёновым она выходит из рядов Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова. В течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Инна Лиснянская — лауреат многочисленных премий, в том числе Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999) — «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания». Александр Солженицын, обращаясь к Инне Лиснянской, написал: «…после Ахматовой и Цветаевой… нелегко проложить свою самобытность в русской поэзии… и быть замеченной, а Вам это удалось».

О своей «пятой графе» Инна Львовна в беседе с поэтом Владимиром Мощенко сказала так: «Мама у меня была армянка. Во мне есть кровь и русская. И французская, есть и еврейская, которая главенствовала у отца, военврача. Получая паспорт, я попросила записать меня еврейкой, потому что знала о жертвах Катастрофы. Но повторяю: «Пронзены половецкими стрелами русские сны». И ещё: «Приближаясь к последнему праву под землёй о земле тосковать, больше я никакую державу не посмею чужбиной назвать». Литературовед и критик Наталья Иванова пишет об Инне Львовне: «Очень сложная и острая тема у Лиснянской, тем более в той открытости, которую она выбирает, — это тема еврейства, христианства, отечества. Отечество — где? Баку? Кровь какая — армянская? Еврейская? Но здесь решает — сразу и окончательно — язык. Традиция русской классической поэзии, поэтому — Россия».

Может, некоторые армяне удивятся, почему Инна Лиснянская «записалась» именно еврейкой, но на это у неё были веские причины — её дочь Лена (поэт Елена Макарова) поставила перед собой задачу оживить сгоревших в пламени Холокоста, в частности — художницу Фридл Диккер-Брандвейсову. В ответ на это подверглась ругани и угрозам, что способствовало тому, чтобы покинуть страну и переехать в Израиль.

В 90-х годах, когда случилась армянская резня в Баку и армяне вынуждены были покинуть Азербайджан, Инна Львовна очень тяжело переживала трагедию. «Немного понимания и жалости / Хотя бы между близкими людьми. / Я думала — хочу я самой малости, / А это слишком много, чёрт возьми!…» — написала она в эти годы. Или вот еще: «В родном Степанакерте — / По бабушке родном — / Гуляет ветер смерти / И входит в каждый дом».

В книгах Инны Лиснянской можно обнаружить и другие «армянские» стихи, которые мы с радостью и гордостью публикуем на страницах Армянского музея Москвы и культуры наций.

В Гегарде

Призрачна вся моя правда,
Правду чужую влачу.
В камне — во храме Гегарда —
Я зажигаю свечу.

Медленно пред образами.
Словно свеча, я горю,—
Боже, чужими словами
Даже с Тобой говорю!

В мире весенняя слякоть.
Туч и деревьев слои…
Плачу. Но стыдно мне плакать.
Слезы и те — не мои!

1971

* * *

А как он был любим
От гор до парапета, —
Над Каспием седым,
Под сенью минарета!

Теперь лишь дальний гром
Напоминает грохот
На берегу, где ртом
Открытым дышит город.

Теперь там — Боже мой! —
Теперь там — Боже правый! —
След нефти за кормой,
А на песке — кровавый.

Теперь там больше нет
Ни родичей, ни крова, —
А только ржавый след
Армянского погрома.

Армянской церкви медь —
Как вырванное нёбо…
И мне б окаменеть,
Как некогда — Ниоба.

1991

***

Я, дочь армянки, крещена
В слегка подсоленной купели,
И сласть Исусова вина
Сгустилась солью в грешном теле.
Ты одинок, а Вечный Сын,
Всегда распятый и воскресший,
Травой долин, тропой вершин
Идёт по тверди изболевшей.
Вот озирает Он снега,
Ища Ковчег у Арарата,
И возлюбить велит врага,
И помолиться, как за брата.
И я молюсь, молюсь, молюсь
На поле разнокровной битвы,
Но я боюсь, боюсь, боюсь,
Что не дозрела до молитвы.
Смягчиться дай душе моей
Небесной смоквою и мятой
Всего на восемь здешних дней,
А вечность — это день девятый.

1992

***

Из «Триптиха Анютиных глазок»

Что видишь ты сквозь шарфик мамин,
Сквозь ярко-розовый шифон?
Армянской церкви серый камень
Бакинским ветром раскалён,

Как стены круглые тандыра,
Где старики пекут лаваш.
Нет, дымно-хлебный запах мира
Забвению ты не предашь.

А вспомнишь ли на самом деле,
В чём первая твоя вина
И что в подсоленной купели —
В слезе Христовой крещена.

1997

***

В Москве снегопад. В глазах — виноград,
Как соболь седой,
Покрытый золой и пеплом утрат,
Взращенный бедой.
Под масками снов из дальних годов
Зияют душе
Скелеты домов, скелеты домов
В армянской Шуше.
С безумным чутьем домашних зверей,
а не наугад
В глазницы окон, в провалы дверей
Ползет виноград.
Растенье не зверь, хоть может ползти,
И я не цветок.
Я — сон во плоти и в теплой горсти
Сжимаю снежок.

2006

Елена Шуваева-Петросян
специально для Армянского музея Москвы