Армянский музей предлагает нашим читателям рассказ Бориса Саводяна. 

Саводян Борис Михайлович. 1951 г. рождения. В 1978 году окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ. С 1978 по 1980 год служил военным переводчиком в Афганистане. В 1980 году поступил на работу в Гостелерадио СССР. Выполнял функции редактора, корреспондента, ведущего радиопередач на языке дари. С января 1984 по октябрь 1987 года работал корреспондентом советского радио и телевидения в Афганистане. С 1987 по 1991 год – диктор языка дари отдела радиовещания на Иран, Афганистан и Турцию. С 2002 по 2003 год – пресс- атташе посольства РФ в Кабуле. С 2006 по 2008 год – ведущий специалист российского торгпредства в Пакистане. Владеет языками фарси, дари, пушту, английским. Награжден орденом «Красной Звезды», медалями.

МОЁ КАРАБАХСКОЕ ДЕТСТВО

У меня в руках пожелтевшая от времени фотография, сделанная без малого 60 лет назад. Тогда я учился во втором классе в карабахской деревне Хин Таглар, что в Гадрутском районе юга Карабаха. Многое, что связано с ней, стерлось из памяти. Однако в ее уголках сохранились воспоминания, которыми и хочется поделиться с читателем. Прежде всего, считаю своим долгом рассказать то, что запомнилось мне о дедушке и бабушке по материнской линии.

Дедушку звали Арам. У него было одно из тех простых, спокойных лиц, которым приятно и легко смотреть прямо в глаза. Не помню, чтобы он хоть раз повысил голос, сказал грубое слово или с кем-то поссорился. Про таких говорят, он и «мухи не обидит».

 Трудился дедушка со знанием дела и любовью.  Не знаю, были ли сделаны его руками стоявшие в доме деревянная тахта, стулья, сундуки, словом, всякая мебель, но то, что он вырезал из дерева корыта, ложки, кувшины, различные облегчающие жизнь приспособления - это точно. Помню и сделанные им из дерева «когти» - специальные напальчники для защиты пальцев левой руки от пореза серпом во время уборки урожая пшеницы.

Приступал он к работе спокойно и рассудительно. Было видно, что для него работа - не борьба, а только период духовной деятельности, который закончится успехом. И действительно вскоре на радость нам с бабушкой появлялись в доме разные вещи, в том числе и традиционные для тагларцев - трехи -  сродни русским лаптям мягкие туфли с заостренным носком. Те, что из резины были повседневными, а из  кожи с кожаными же шнурками - выходные.

Хранительницей семейного очага была бабушка Арусак. Она следила, чтобы в доме было убрано, подметено. Стелила и убирала постели и покрывала их коврами, пряла шерсть, доила коз, заготавливала сыр и масло, варила любимое всеми варенье из кизила (благо его кустарниками были покрыты близлежащие склоны гор), просеивала муку, вязала короткие носки - кюлба. Помню, что когда после двух лет учебы в деревенской школе вернулся к родителям в город Орджоникидзе (ныне Владикавказ), мы часто получали от нее посылки, в которых кроме всяких угощений лежала не одна пара  связанных ею носков.

Бабушка Арусак была верующей. Помню, что, когда она укладывала меня  в постель или делала что-то важное, к примеру, готовилась замесить тесто, крестилась и произносила привычное для себя «Боже Христос». Я не спрашивал - что значат эти слова. О Боге она никогда и ничего не говорила мне. Видимо знала, что все равно ничего не пойму. Ведь тогда мне было лет шесть-семь.

Дедушка с бабушкой не ходили в церковь. Ее в деревне просто не было. Были специальные священные места, называемые сурб.  Сурп - буквально «чистое», в переносном смысле - святое. Главным из них был сурб на вершине горы Дизапайт - одной из самых высоких в Карабахе. Он считался местом, где сверхъестественные силы особенно охотно готовы выслушать мольбы человека. Поздней осенью и ранней весной односельчане поднимались туда, чтобы поставить свечи и помолиться. 

Бывало к нам приходили гости. Их любезно встречали, угощали чем-то вкусным. При этом говорили: «Гость от Бога». Особое радушие проявляли дедушка с бабушкой к гостям издалека. Помню, как встречали дядю Мисака, который работал на винзаводе в Агдаме (позже он стал руководителем этого предприятия, а затем и директором винзавода в Баку). Его посадили на почетное место, поставили перед ним женгялов-хац (хлебная лепешка с начинкой из мелко нарезанной зелени), куркут (смесь заранее замоченных и специально дробленых зерен пшениц, сваренных с мясом), гята (сладкая лепешка с начинкой), беседовали с ним, всячески старались угодить. 

Вся жизнь деревенских мальчишек - от ранней весны до поздней осени - проходила во дворе. Поэтому мы были первыми свидетелями каких-либо событий деревенского масштаба. Мне запомнился один случай, печальный сам по себе, но весьма характерный, как бытовой штрих тогдашней жизни.

Дело было ранней весной. Кое - где еще сохранялись островки нерастаявшего снега. При въезде в деревню сорвался  с дороги и чуть  было не скатился в глубокий овраг ехавший в соседнее село Хцаберт грузовик с людьми. В перевернутой машине погиб сидевший рядом с шофером председатель колхоза Нерсес Григорян. Здесь ни к чему рассказывать о широком распространении среди тагларцев взглядов и поступков, связанных с состраданием, сочувствием, оказанием помощи в самых разных ее видах. Скажу лишь, что они не стали ждать приезда родственников покойного, а проявили милосердие:  в тот день окна деревенской администрации светились до глубокой ночи, а к утру умершего положили в обтянутый тканью гроб и отправили в Хцаберт.

По правде говоря, в деревне не было большого размаха в веселье и забавах. Поэтому я с ребятами лазал по деревьям, ходил по оврагам, хотя и боялся змей, пробирался сквозь заросли ежевики - везде было интересно, всюду жизнь открывала мне свои маленькие тайны. Взять хотя бы деревенскую мельницу.

Как-то мы с дедушкой нагрузили осла зерном и отправились к мельнику Аваку Амиряну. Там в деревенской  глуши стояло строение, похожее на избушку на курьих ножках. Помню, как внутри все  грохотало,  дрожали стены,  покрытые белой мучной пылью. Пытаешься что-то выкрикнуть, но звук дальше не идет - его задерживает и замыкает, как в стенах, грохот. Откуда-то из-под пола как из пожарного шланга несется с шипением мощный поток воды. С шумом падая на колесо, он приводит его в движение. А рядом, в деревянном амбаре, крутится каменный круг - жернов, растирая зерна в теплую, душистую муку.  Удивительно! Но я и сейчас задаю себе вопрос: как смогли простые неграмотные  мастера-самоучки сделать все это?! Ведь чтобы выбрать место на реке, рассчитать количество воды для  обеспечения скорости вращения колеса, ее вес и силу струи, надо было обладать гибким умом, если хотите, тонким инженерным чутьем, талантом механика-изобретателя.

Мой рассказ о деревенских умельцах был бы неполным, если бы я не упомянул о кузнице. В отличие от мельницы она находилась недалеко от нашего дома в центре деревни. Поэтому я не раз заглядывал в этот неказистый прокопчённый домик, откуда  целыми днями доносился перестук кузнечных молотков.

Работали  там два кузнеца. Запомнился один из них -  усатый дяденька Саркис Гаспарян. По резко обозначенным жилам на шее, лице и руках, видно было, что его жизнь отдана тяжелому физическому труду. Односельчане уважали его за искусную,  мастерскую работу, которая, как бы теперь сказали,  соответствовала евростандарту.

Дядя Саркис не только делал незаменимые в хозяйстве вещи, но и ковал лошадей.  Помню, что начало работы - осмотр копыта - не вызывало у меня никаких эмоций. Но когда он вычищал  все, что набилось в копыто, а потом копытным ножом  снимал отросший роговой слой по всей поверхности, у меня возникало чувство жалости к животному, и даже жути и озноба. Откуда мне было знать  тогда, что в роговице нет нервных окончаний, а значит, и боли не возникает.

С деревенской кузницей связан неприятный случай. Как-то осенью, когда волки особенно часто нападают на домашних животных, соседский ослик попал в беду: в лесу его чуть было не растерзал хищник. Из нижней части шеи жертвы был вырван кусок плоти, да так, что отчетливо виднелись внутренности.  Помню, как посреди едва освещенной мастерской обреченно стояло животное, вокруг которого крутились люди. Кузнецы, зная все тонкости своего ремесла, знали и то, что волки могут распространять инфекционные болезни, а также страдать от бешенства. Поэтому они прижгли рану каленым железом и  перевязали ее.

Выше я написал, что  в деревне не было большого размаха в веселье и забавах. Написал и решил сделать небольшое уточнение. Возможно,  особого веселья и не было. Но забавные истории все же случались. Вот одна из них.

В деревне происходило большое событие - люди впервые получали свет в домах. Монтеру Мише Вартаняну было поручено подвести туда электричество. Один из уже готовых к монтажу столбов для прокладки кабеля находился во дворе Ленора Айрияна. "Хозяин дома?" – громко позвал Миша, входя в распахнутую калитку. Не получив ответа и решив, что в доме никого нет, нацепил монтерские когти, опоясался страховочным поясом и полез на столб. Настроение у него было никудышное. То ли по этой причине, то ли из-за желания как-то отвлечь себя от монотонной работы, но главным образом из-за давно вынашиваемой им неприязни к хозяину дома, стал вслух приговаривать:

- Вот же, не поленился, пришел  к этому ослу, и что же я вижу. Ни слуху, ни духу. Вот заноза! Вот же осел! И все в том же духе - осел, да осел.

Проснувшись и услышав такое, Ленор вступил в перепалку и, в конце концов, потребовал:

- Извинись или я буду стрелять!

Это еще больше раззадорило обидчика. Тогда вконец оскорбленный Айриян схватил висевшую в доме на стене отцовскую двустволку и выстрелил в сторону обидчика. Тот, не на шутку испугавшись, сорвался и повис на столбе головой вниз. Так бы и висел он ногами кверху, если бы не прибежавшие соседи, которые, связав две лестницы воедино, спустили монтера. А на следующий день состоялось заседание членов товарищеского суда. Кто-то предлагал не выносить сор из избы - не сообщать об инциденте в райцентр Гадрут, дабы не портить статистику (там считали деревенский колхоз имени А. Мясникяна одним из лучших в Карабахе), кто-то, напротив, считал, что о применении оружия надо сообщить в Баку (в те годы Карабах входил в состав Азербайджана). Окончательное слово оставалось за председателем суда, завскладом колхоза Христофором  Аллахвердяном.

 - Никаких Гадрут и Баку! - отрезал он. - Слышите? Никаких! Надо информировать Москву! И только Москву!

Уж не знаю, чем закончилась эта история, но помню, что в советские годы бытовала поговорка: «В Москве еще чернила не высохли, а в Карабахе уже исполняют». Одним из таких исполнителей «воли партии и правительства» был законопослушный Христофор Аллахвердян. Он был фронтовиком. Под надетым в один рукав пиджаком просматривалась безжизненная другая рука - следствие полученного на войне ранения. Но главной его особенностью было  другое. Ему все казалось, что люди не ценят народное добро: дай им волю - растащат все, что хранилось на складе. Хотя, по правде говоря, устоявшаяся за ним репутация «государственника», «крепкого хозяйственника» объяснялась в значительной степени требовательностью к себе и к другим во имя соблюдения государственных интересов. Конкретно это выражалось, в частности, вот в чем.

В центре деревни была площадка, на которой хранились привезенные из райцентра бочки с бензином. Оттуда водитель  грузовика переливал горючее в ведро и наполнял свой бак. Бывало, что часть бензина выплескивалась.

- Сынок! Ну, ты будь поаккуратней, - говорил в таких случаях Христофор Аллахвердян простыми, успокоительными словами, которыми говорит взрослый обиженному ребенку. Однако чаще дело заканчивалось строгим взглядом на нарушителя глазами Ивана Грозного:

- Это тебе что, водица из родника? Тебе что 37-й год напомнить? - говорил он с твердой убежденностью в том, что к «транжиру» надо относиться как к государственному преступнику, и не как иначе. 

Рассказываю как будто о пустяках, о мелочах, о простых людях. Но они, вероятно, потому вспоминаются, что имели для меня огромное значение. Я на них воспитывался. Потому и захотелось мне поделиться с читателем своими воспоминаниями.

Когде в интернете набираешь Карабах -  Арцах,   появляется памятник «Мы - наши горы» или, как его называют в народе,  «Дедушка и   Бабушка». Как и полагается настоящему памятнику он стоит на высоком холме при въезде в Степанакерт.  Высеченная из камня статуя повторяет формы двух пожилых людей - мужа и жены. Она не имеет постамента, поэтому создается впечатление, будто они вросли в землю, породнились с ней. Всякий раз, когда я смотрю на это  замечательное творение скульптора  Саркиса Багдасаряна, который, кстати,  родом из соседнего с Хин Тагларом  села Баназур, с грустью  вспоминаю дедушку Арама и бабушку Арусак, которые покоятся в карабахской земле.