Своё сердце Эдуард Асадов завещал захоронить на Сапун-горе в Севастополе. Но по свидетельствам работников музея на Сапун-горе, родственники были против, поэтому завещание поэта выполнено не было.

Сапун-гора. Это, конечно, не совпадение, что именно эта возвышенность, находящаяся к юго-востоку от Севастополя метафизически объединила судьбы Льва Толстого и Эдуарда Асадова. Великого русского писателя, которого хоронили армяне, и русского поэта армянского происхождения, автора многочисленных стихов о любви и знаменитого «Россия начиналась не с меча».  

4 бастион (Батарея Костомарова), где воевал за самый русский город Крыма молодой Лев Толстой, и где в ночь с 3 на 4 мая 1944 года в боях за Севастополь под Бельбеком молодой армянский воин, уже поэт,  получил тяжелейшее ранение осколком снаряда в лицо. Теряя сознание, он довёл грузовой автомобиль с боеприпасами до артиллерийской батареи. После продолжительного лечения в госпиталях врачи не смогли сохранить ему глаза, и с того времени Асадов был вынужден до конца жизни носить чёрную полумаску на лице.

Будучи юнкером, Лев Николаевич оставался два года на Кавказе, где участвовал во многих стычках с горцами, возглавляемыми Шамилем, и подвергался опасностям военной кавказской жизни. Он имел право на Георгиевский крест, однако в соответствии со своими убеждениями «уступил» его сослуживцу-солдату, посчитав, что существенное облегчение условий службы сослуживца стоит выше личного тщеславия. С началом Крымской войны Толстой перевёлся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854-го по конец августа 1855 года был в Севастополе.

За оборону Севастополя Толстой был награждён орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», медалями «За защиту Севастополя 1854—1855» и «В память войны 1853—1856 гг.». Впоследствии его наградили двумя медалями «В память 50-летия защиты Севастополя»: серебряной как участника обороны Севастополя и бронзовой как автора «Севастопольских рассказов».

Эдуард Асадов тоже имел много наград: медали за оборону Севастополя и Ленинграда, за победу над Германией в Великой Отечественной войне, Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени, Орденом Почета за большой вклад в отечественную литературу, Орденом Дружбы Народов и другими.

Мы не говорим о том, что оба этих выдающихся человека были равноценными по своему вкладу в литературу, но близость их судеб еще раз подчеркивает, что армянское и русское оружие, вера и духовные искания были рядом много веков.

Есть мнение, его разрабатывает в своем романе «Имя мне – Красный» Орхан Памук, что слепота – это колыбель нашего зрения. В главе «Слепота и память» он говорит, что до того как люди начали рисовать, была тьма, и тьма настанет, когда они перестанут рисовать. Также он пишет, что в духовных практиках Ирана слепота была желанной, ибо мыслитель начинал видеть подлинным зрением.

Какой бы была поэзия Эдуарда Аркадьевича Асадова, если бы не ранняя слепота? Говорить об этом больно. Глядя на его красивое, одухотворенное, иконописное лицо понимаешь, что не нужно было его судьбе этих 26 суток борьбы между жизнью и смертью не было. Но так рождался поэт, хотя первые свои стихи он написал в 8 лет.

 Он родился 7 сентября 1923 года в туркменском городе Мары, древнем Мерве. Отец к тому времени прошел все трансформации драматической эпохи. Карабахский армянин, Арташес Григорьевич Асадьянц, и мать Лидия Ивановна Курдова учительствовали первый год, когда на свет появился их сын. 

А за 5 лет до этого 9 ноября 1918 Арташес еще в сибирский период своей жизни был арестован на Алтае, освобождён 10 декабря 1919 группой П. Канцелярского. Из тюрьмы вышел большевиком, работал следователем Алтайской губЧК. С будущей женой Лидией Ивановной Курдовой познакомился в Барнауле. В 1921 году уехал на Кавказ, воевал с дашнаками — комиссар стрелкового полка, командир стрелковой роты.

После смерти отца в 1929 году Эдуард Асадов переехал с матерью в Свердловск, где жил его дед — врач Иван Калустович Курдов), выпускник Казанского университета, организатор санитарно-эпидемиологического дела и лечебно-профилактической помощи на Урале. Дядя — художник Валентин Иванович Курдов.

Эдуард вступил в пионеры, затем в комсомол. С 1939 года жил в Москве на Пречистенке, в бывшем доходном доме Исакова. Учился в 38-й московской школе, которую закончил в 1941 году. Через неделю после выпускного вечера началась Великая Отечественная война. Асадов ушёл добровольцем на фронт, был наводчиком миномёта, потом помощником командира батареи «Катюш» на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. Воевал на Ленинградском фронте. А потом пришла настоящая беда и в его личную жизнь.

Вспоминал потом: «Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света. Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь. Я вновь стал писать стихи».

Армянский музей Москвы предлагает вам причитать стихотворение  «Дума о Севастополе» замечательного поэта Эдуарда Асадова, выпускника Литературного института имени А.М. Горького, который он с отличием окончил в 1951 году, автора 47 сборников стихотворений. Первый из которых он назвал «Светлый путь».

 Я живу в Севастополе. В бухте Омега,

Там, где волны веселые, как дельфины,

На рассвете, устав от игры и бега,

Чуть качаясь, на солнышке греют спины...

Небо розово-синим раскрылось зонтом,

Чайки, бурно крича, над водой снуют,

А вдали, пришвартованы к горизонту,

Три эсминца и крейсер дозор несут.

Возле берега сосны, как взвод солдат,

Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,

Под напористым бризом, построясь в ряд,

Приступили к занятию по гимнастике.

Синева с синевой на ветру сливаются,

И попробуй почувствовать и понять,

Где небесная гладь? Где морская гладь?

Все друг в друге практически растворяется.

Ах, какой нынче добрый и мирный день!

Сколько всюду любви, красоты и света!

И когда упадет на мгновенье тень,

Удивляешься даже: откуда это?!

Вдруг поверишь, что было вот так всегда.

И, на мужестве здесь возведенный, город

Никогда не был злобною сталью вспорот

И в пожарах не мучился никогда.

А ведь было! И песня о том звенит:

В бурях войн, в свистопляске огня и стали

Здесь порой даже плавился и гранит,

А вот люди не плавились. И стояли!

Только вновь встал над временем монолит -

Нет ни выше, ни тверже такого взлета.

Это стойкость людская вошла в гранит,

В слово Честь, что над этой землей звенит,

В каждый холм и железную волю флота!

Говорят, что отдавшие жизнь в бою

Спят под сенью небес, навсегда немые,

Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!

В Севастополе мертвые и живые,

Словно скалы, в едином стоят строю!

А пока тихо звезды в залив глядят,

Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!

В лунных бликах цикады, снуя, трещат,

Словно гномы, порхая на самолетиках...

Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд...

А в рассвете, покачивая бортами,

Корабли, словно чудища, важно спят,

Тихо-тихо стальными стуча сердцами...

Тополя возле Графской равняют строй,

Тишина растекается по бульварам.

Лишь цветок из огня над Сапун-горой

Гордо тянется в небо, пылая жаром.

Патрули, не спеша, по Морской протопали,

Тают сны, на заре покидая люд...

А над клубом матросским куранты бьют

Под звучание гимна о Севастополе.

А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,

Волны, словно ребята, с веселым звоном,

С шумом выбежав на берег под балконом,

Через миг, удирая, бегут назад.

Да, тут слиты бесстрашие с красотой,

Озорной фестиваль с боевой тревогой.

Так какой это город? Какой, какой?

Южно-ласковый или сурово-строгий?

Севастополь! В рассветном сияньи ночи,

Что ответил бы я на вопрос такой?

Я люблю его яростно, всей душой,

Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.

Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,

Говорю я под яростный птичий звон:

Для друзей, для сердец бескорыстных он

Самый добрый и мирный на свете город!

Но попробуй оскаль свои зубы враг -

И забьются под ветром знамена славы!

И опять будет все непременно так:

Это снова и гнев, и стальной кулак,

Это снова твердыня родной державы!

1994